Что ж, приступим! Он коротко взглянул на Теа, поймал ее сосредоточенный взгляд и, разом успокоившись, послал управляющий импульс в первый контур. Как всегда, формула выскользнула из памяти сразу вдруг, и Август, даже не проверяя того, хороша ли она – он знал себе цену – тотчас наполнил ее силой. В следующее мгновение черная гексаграмма вспыхнула голубым магическим пламенем, и инсталляция стала оживать. Черной эта гексаграмма называлась оттого, что в отличие от Печати Соломона она являлась гексаграммой Паскаля, то есть уникурсальной[61]. Вписать в такую шестилучевую звезду пентакль так, чтобы возникли необходимые связки между управляющим и фокусирующим контурами, совсем непросто. Однако у них это вышло, и в следующую секунду Теа зажгла уже внутреннюю пятилучевую звезду. Получилось это у нее легко и настолько изящно, что Август даже залюбовался. А ведь совсем недавно она делала это через раз и с огромным напряжением сил.
«Рост очевиден, – отметил Август, продолжая между тем колдовать: он «замораживал» эрцгерцога и регулировал магические потоки в полностью ожившей инсталляции. – Она учится… и учится быстро!»
Последняя мысль совпала по времени с мгновением, когда «засияла» сама Теа. Август, всецело занятый инсталляцией, в центре которой стоял замерший в своем мгновении Бабенберг, видеть магию женщины не мог. Он даже ауру ее не видел, не то что магические потоки, которыми она сейчас управляет. Тем более удивительным оказалось зрелище, представшее перед его внутренним взором. Тонкое тело Теа д’Агарис возникло из ниоткуда и совсем не так, как Август привык «видеть» многоцветную по своей природе ауру волшебников и колдунов. Это эфирное тело было похоже на зеленоватую дымку, обволакивавшую божественное тело женщины, ставшее вдруг видимым, словно на Теа не было надето никакой одежды. Жемчужное сияние обнаженного тела и изумрудная дымка, вьющаяся вокруг него.
Потом, но уже обычным зрением, Август увидел, как с ломберного столика одна за другой всплывают в воздух гравированные линзы и выстраиваются перед Татьяной в подобие направленной на Бабенберга зрительной трубы. Что ж, если все сработает так, как на это рассчитывала Таня, сейчас она уже видит не только само проклятие, но и его внутреннюю структуру. Самому же Августу «печать» по-прежнему представлялась всего лишь облачком клубящегося мрака. Но ему лишние подробности были пока без нужды, тем более что, как он теперь знал, принципы визуализации магического у них с Таней не совпадали. Она и думала и видела по-другому, и в этом, чего уж там, была своя прелесть.
«Красиво!» – признал Август, увидев, как отделяется от тонкого тела женщины ее астральная проекция.
Эманация эфирного тела имела очертания женского тела, напоминающего своими пропорциями саму Теа как слепок и оригинал. Мгновение, другое и, полностью освободившись от материнской матрицы, проекция налилась невероятно яркой изумрудной зеленью и медленно поплыла к эрцгерцогу, застывшему с отрешенным, «лунатическим» лицом посреди инсталляции, вышедшей на пик своих возможностей.
– Август! – позвала Теа. – Сейчас!
И в то же мгновение, преодолев внешнюю границу «личного пространства» Татьяны, Август увидел то, что видела сейчас она. Женщина открыла ему доступ к своему «видению», туда, куда обычным смертным путь заказан, а колдун попадает только с разрешения другого колдуна. Это был ее так называемый виртуал. Во всяком случае, некоторая часть виртуального пространства, где внутри двух замкнутых контуров инсталляции находились запятнанные проклятием душа и кровь эрцгерцога Леопольда Бабенберга. Зрелище, прямо сказать, невероятное. Даже такой сильный визионер, как Август, должен был признать, что Теа демонстрирует запредельный уровень визуализации. Инсталляция здесь выглядела как трехмерная схема сложной конфигурации, выстроенная из пульсирующих жгутов магических потоков трех основных цветов. Внутри взаимопроникающих управляющего и фокусирующего контуров находились кровеносная система Бабенберга, «нарисованная» рубиновыми линиями разной толщины, и душа эрцгерцога, его анима, выглядевшая как сноп довольно бледного жемчужно-серого света. В свою очередь, проклятие предстало перед Августом в виде сложной многоуровневой конструкции, встроенной и в кровеносную систему и в душу несчастного Бабенберга. Однако, приглядевшись, Август увидел три узла, которые скрепляли всю конструкцию проклятия, те самые узлы, которые должна была распутать Теа. Ему же предстояло удерживать всю конструкцию от преждевременного разрушения, которое привело бы к автоматическому восстановлению всего проклятия в целом.
«Изумительно, – Август едва не пришел в восторг от эстетики темного колдовства, – и невероятно сложно!»
«Левая рука тьмы» оказалась настоящим шедевром. Такое сложное проклятие поди попробуй поставь! Но и снять его практически невозможно, оттого оно и называется неснимаемым. Возможно, и даже, скорее всего, Август переоценил свои силы, когда обещал Теа, что сам снимет эту богами проклятую «черную печать». Он просто не знал тогда, с чем придется иметь дело. Но сейчас у эрцгерцога появился действительный шанс, и шанс этот звался Теа д’Агарис, графиня Консуэнская.
– Видишь? – спросила она вслух.
– Да, – коротко ответил Август, начиная встраивать в структуру заклятия свое собственное скрепляющее колдовство. – Еще пара секунд!
– Не торопись! – Астральная проекция Теа прошла через оба контура и вплотную приблизилась к впавшему в транс Бабенбергу. – Все хорошо…
Призрачные руки коснулись черной паутины и начали осторожно перебирать «струны» и «стяжки», словно пробовали их на прочность. Но в том-то и беда, что ребра структуры крайне хрупки. Нажмешь посильнее – рассыплются в прах или порвутся, как рвется натянутая нить. И это запустит процесс восстановления заклятия или попросту убьет эрцгерцога. Поэтому работать нужно с одними лишь узлами. Они не такие «нежные», но зато на них-то все и держится. Однако и здесь не без проблем. Распутанный узел нельзя просто оставить, переходя к следующему. Отпустишь – и все снова пойдет вспять. Проклятие просто восстановится, как если бы ничего с ним не сделали. Вот Август и должен был удерживать структуру в первоначальном состоянии, пока Теа не развяжет все три узла. И только тогда, когда все будет готово, она сможет разрушить «черную печать» одним мгновенным ударом. Собственно, это они и пытались сейчас сделать.
– Ну вот, собственно, и все, господа! – подвела итог Теа. – Вы свободны, ваша светлость. Печать снята.
Женщина выглядела так, словно ничего и не произошло. Но на самом деле трехчасовая работа вымотала ее напрочь. Август слишком хорошо ее знал, чтобы не заметить усилившуюся бледность лица и выцветшую зелень глаз. Впрочем, он ведь и сам участвовал в процессе и доподлинно знал, что сделала Таня и как туго ей пришлось. Сам он сделал куда меньше, но чувствовал себя совершенно опустошенным.
Выжат, как лимон…
– Благодарю вас, графиня, – склонил голову, как равный перед равной, эрцгерцог Австрийской империи.
– Граф! – легкий намек на поклон, но Август большего и не ждал, его занимало другое.
«Все-таки граф!» – с удовлетворением отметил Август, который уж перед самим-то собой не собирался кривить душой. Титул ему был нужен, и не только из принципа. Он возвращал Августу ощущение правильности бытия.
– Не стоит благодарности, ваша светлость, – сказал он вслух. – Графиня сделала все, о чем мы договаривались. Я лишь ей ассистировал.
Август вежливо улыбнулся. Эрцгерцог посмотрел на него с интересом, но ничего не сказал. Кивнул и, молча попрощавшись, вышел из комнаты.
– Итак? – Теа повернулась к фон Эггенбергу и вопросительно выгнула бровь. Сделала она это красиво, но главное, это вышло у нее настолько естественно, что об актерстве и речи быть не могло.
– Здесь все, – князь взял с секретера кожаную папку и передал ее Августу, – все, что я вам обещал. Восемьсот тысяч золотых флоринов в векселях банка Медичи и банка Риальто и ваши права на титул графа Сан-Северо, а также заверенный личной подписью императора и большой государственной печатью указ о воссоздании титула и герба.
Август принял папку и вежливо поклонился:
– Благодарю вас, ваше сиятельство!
Он даже не подумал о том, чтобы открыть папку и просмотреть ее содержимое. Не тот случай, чтобы не поверить на слово. Князь как никто другой знал, что с темными колдунами лучше не связываться. Тем более что он дал слово чести, и на этот раз, если что, спросят уже не с эрцгерцога, а с него самого.
– Каковы ваши планы? – вежливо поинтересовался князь. – Останетесь в Вене? Надолго?
– Ненадолго, – покачала головой Теа. – Мы ведь можем?..
– Ну разумеется, – чуть развел руки в стороны фон Эггенберг, лишь намечая жест, но не исполняя его, – вы можете оставаться во дворце столько, сколько сочтете необходимым. И более того: от имени его императорского величества я имею честь пригласить вас на бал в Хофбурге, который состоится на следующей неделе. – С этими словами князь извлек из-за обшлага левого рукава конверт с приглашением и также передал его Августу. – Полагаю, что в ближайшие дни вы также получите приглашение из канцелярии его императорского величества на личную аудиенцию.
– Это большая честь.
На этот раз Август не стал кланяться. В конце концов, князь всего лишь глава правительства, а не кронпринц. Тем более не император. Впрочем, князь ничего такого и не ожидал. Передал приглашение и откланялся.
– Благодарю вас, князь, – обозначила улыбку Теа, но, когда князь наконец покинул комнату, повернулась к Августу:
– Помоги мне добраться до спальни… Ноги не держат…
Она наверняка упала бы на пол – было видно, что силы оставили ее, – но Август этого не допустил. Удержал, взял на руки и понес в спальню…
Вена, третье ноября 1763 года
Теа не вставала с кровати три дня. Большую часть времени спала или дремала. С Августом почти не разговаривала: только редкие «да», «нет», «не хочу» и «оставьте меня в покое!» С остальными – с местно