Тут же Павел включил громкую связь, и Францев услышал голос Дробышева.
— Ну это же личное. И потом я не купил, а просто когда узнал, что она продает… То есть я увидел на рынке объявление о продаже дома с участком и номер ее мобильного, тогда сразу к ней отправился…
— Объявление вы сорвали?
— Каюсь, — признался Эдуард Иванович, — я поговорил с Алей. Она сказала, что находится в тяжелом материальном положении, я предложил ей выйти за меня, тогда мы продадим мой коттедж, будем жить в ее домике, и у нас будет много денег на банковском депозите, с которого мы сможем получать приличные проценты, к тому же я стану работать не покладая рук.
— Но все равно она вам отказала.
— Можно сказать, и так. Она посмеялась, ответила мне, что у нее уже есть жених — моложе меня и с перспективами. А кроме того, имеется покупатель, с которым она уже договорилась. Тогда я попросил не продавать дом абы кому, потому что я его куплю. Я готов был заложить свой особняк банку. Четвертую часть полученной суммы я бы истратил на домик Али, часть на поддержку моего бизнеса… Я бы сам работал… Я, правда, и сейчас работаю… Я не работаю даже — я сейчас вкалываю, но только отдача небольшая — совсем мизерная.
— Вы хотели обратиться в банк Бориса Гуревича?
— Я с Гуревичем едва знаком, разве что здороваюсь с ним при встрече. Я хотел обратиться к руководству другого банка, клиентом которого являюсь много лет, и фирма моя там обслуживается. И другие фирмы, которые у меня были когда-то, там же обслуживались. Сейчас ведь многие финансовые структуры переводят активы в землю и недвижимость, потому что это самые устойчивые активы, независящие от падений курса национальной валюты, от инфляций и прочих потрясений. Я даже позвонил заместителю председателя правления, и он предварительно согласился. Я уехал в командировку в Карелию, по возвращении из которой должен был пойти в банк. Но дальше вы все знаете: утром я вернулся и узнал о случившейся трагедии…
— Вы кого-нибудь подозреваете в убийстве Черноудовой?
— Вы уже задавали этот вопрос. Только у меня нет ответа на него: я не был близко знаком с людьми, с которыми она общалась.
— Прошедшей ночью была убита ее хорошая знакомая.
— Я всю прошедшую ночь был дома.
— Кто-то может подтвердить это?
— Нет. Я уже больше года сплю один. А потом зачем мне убивать какую-то учительницу?
— А я разве вам говорил, что убили именно учительницу?
— Да местный чат бурлит — все только это и обсуждают. Говорят, опять маньяк в наших краях объявился, а Москва уже спецгруппу к нам прислала. А еще какого-то парня убили.
— Не какого-то, а Артема Головкина, которому вы с Саньком Сорокиным угрожали.
— Саша здесь ни при чем. Я его так, для антуража прихватил. Он ведь здоровый как слон. Ему сказать только, что надо за правду постоять, он и готов идти с кем угодно, куда угодно и на кого угодно… Не надо его примешивать. Он стоял рядом, а я сказал Артему, чтобы он больше у Али не появлялся, но он не очень испугался. Еще вопросы будут?
— Куда вы за мебелью ездили? Адрес помните?
— Промзона на Парнасе, там какие-то ангары и склады. А при чем тут это? Ей кто-то задаром отдал.
— Трудно поверить, потому что я знаю эту фабрику и владельца ее и комплекты мебели мне знакомы. Тот, что вы привезли Черноудовой, — новый комплект абсолютно: отпускная цена этой мебели около полумиллиона рублей. Хозяйка потому-то и хочет закрыть фабрику и вернуть производство в Германию. Говорит, воруют много.
— Я-то тут при чем? — удивился Эдуард Иванович.
— Ладно, — произнес Кудеяров, — я только хотел проверить, кто сорвал листок с объявлением. Что-то мне подсказывало, что вы. Теперь удостоверился в этом. Спокойной ночи.
— Какая ночь? — не понял Дробышев. — День еще.
— Пока! — не стал ничего объяснять Павел.
Он закончил разговор, но не мог успокоиться. Посмотрел на Францевых.
— Я с самого начала знал, что мебель с фабрики Марины. Выходит, что Черноудова каким-то образом узнала, что у Марины мебельная фабрика, которая простаивает, отправилась туда или послала кого-то, кто предложил работникам, скажем, половину отпускной стоимости того, что на складе. Дама с собачками получила свой откат… А работники! Ну как можно так поступать? Это же подсудное дело!
— Просто они догадываются или даже наверняка знают, что фабрика хозяйке уже не нужна, — предположил Николай, — скоро все сотрудники останутся без работы, а следовательно, и без денег. Детей-то надо кормить.
Он посмотрел на жену, и Лена кивнула, соглашаясь с ним.
Францев сказал о фабрике, но это прозвучало так, словно Марина Лужина — владелица фабрики — хочет избавиться не только от ненужного ей актива, но и от человека, которого она еще совсем недавно любила. Кудеяров и сам об этом думал и приходил к тому, что следует смириться с тем, что Марину он уже потерял, но жалко было не себя, не ушедшую любовь — жаль было потерянного времени. Но воспоминание все же терзало душу, и единственным способом заглушить эту боль была работа.
— Мы еще не проверили Холодцова, — вспомнил Францев, — он ведь не так давно здесь появился, а почти сразу после его появления Полуверова стала говорить о живущем в Ветрогорске киллере.
— Я проверил: по нашей линии ничего. Не судим, не привлекался, на учете не состоял. В армии не служил. Занимался борьбой, мастер спорта. Перешел в профессионалы, провел пять боев в UFC в файт-карде.
— Где? — не понял Францев.
— В турнирах по смешанным единоборствам, где участвуют начинающие или малоизвестные бойцы. Холодец два боя выиграл, три проиграл. После чего решил завязать. Я просил проверить все его контакты…
Павел произнес это и достал телефон, набрал номер Пономарева.
— Да-да, — отозвался начальник районного следствия, — я все помню. Сам только-только собирался тебе звонить. Холодцова проверили. С убитыми девушками телефонных контактов не имел. С Головкиным последний телефонный разговор был почти месяц назад. Кроме того, проверил телефонные контакты учительницы — не так много. У другой — ранее убитой девушки из коттеджного поселка — круг общения был куда больше. Но есть у обеих общие знакомые, и с некоторыми учительница общалась уже после убийства своей подруги. Завтра с утра опера начнут отрабатывать все эти контакты…
Кудеяров вдруг заметил, что к его разговору прислушивается Лена, и, когда договорил с Пономаревым, закончил разговор, посмотрел на нее.
— Что-то еще вспомнили?
Она кивнула:
— У нас новый директор Дома культуры. Симпатичная девушка, ей лет тридцать. Говорят, раньше работала в Москве в Министерстве культуры. Все удивляются: где мы, а где Москва!
— Ее Уманский сюда перетащил, — объяснил участковый, — симпатичная… — он покосился на жену и покрутил рукой в воздухе, — на любителя, конечно, но, как говорится, не лишена обаяния. Правда, рыжая. — Францев замер, а потом опустил руку и повторил: — Рыжая. Помнишь, Варвара Краснова рассказывала, что отбывала срок в одном отряде с женщиной-убийцей, которая чуть не приколола ее. Она была рыжая и с татуировкой.
— Коля, ты же слышал, что сказала твоя жена — девушка сюда прямиком из Минкульта. Как ты думаешь, стали бы там держать уголовницу со страшным взглядом и еще с заточкой, сделанной из напильника?
Николай выдохнул и, понизив голос, объяснил:
— Вот как раз в Министерстве культуры они и обитают. Больше их только в Министерстве экономики и в Центробанке.
Он произнес это и тут же засмеялся:
— Я пошутил. Но проверить ее все-таки надо.
— Не трать время, — посоветовал Павел и поднялся: — Спасибо за ужин: все было очень вкусно, а я к писателю, а то он страдает наверняка — рюмочку опрокинуть не с кем.
— Давай детей покажу, — предложил Францев, — ты же полтора года их не видел. Сейчас увидишь, как они выросли.
Они осторожно подошли к двери комнаты, за которой спали дети. Николай приоткрыл ее: мальчик и девочка сопели в своих кроватках.
— Наглядеться не могу, — признался участковый. — Степке скоро четыре года будет. Как ты думаешь, подарить ему на день рождения велосипед?
Павел пожал плечами.
— Куплю, — сказал Францев, — обязательно куплю. Я все детство свое мечтал о велике, а кататься приходилось на чужих, если давали. Пенсия за отца была маленькая, мать вкалывала на двух работах, чтобы нас с братом прокормить. А в магазинах — пустые полки и все по талонам: крупа, сахар, масло. А я о велике мечтал и брату рассказывал, как мы будем вдвоем кататься по всему нашему двору… Настолько вбил ему эту мысль про велик, что он ко мне подошел однажды и сказал, что теперь знает, почему Великобритания так называется. Да потому, что там все на великах ездят.
— Что-то я про брата твоего не слышал раньше, — сказал Кудеяров.
— Так его на первой чеченской убили. Я только-только окончил школу милиции, и сразу похоронка пришла — вернее, принес какой-то хмырь из военкомата и вручил. У матери сразу сердце прихватило — она упала… И то ли этот урод не сразу «Скорую» вызвал, то ли поздно она приехала… Но хоронил их вместе в одну могилу: брата в закрытом гробу и маму…
— Прости, — произнес Павел.
— Ты-то здесь при чем? — отмахнулся Францев. — Но я тогда такой ненависти испил ко всей мировой несправедливости, что меня свои же на задержания брать не стали. А сейчас во мне ничего, кроме любви ко всему окружающему миру, и ты знаешь теперь почему.
Глава четырнадцатая
Карсавину и в самом деле было не с кем выпить. Но это ему не мешало. Иван Андреевич сидел за столом, посреди которого стояла бутылка коньяка, и ждал, когда вернется Кудеяров. Ждал, видимо, давно, потому что на треть бутылка была пуста. Павел подошел к столу, взял темную бутылку, посмотрел на просвет, а потом на писателя.
— Однако, батенька, так и спиться недолго, — вздохнул он, — все мои увещевания не доходят до вас.
— Так все равно умирать, — ответил равнодушно писатель, — на год раньше, на год позже, а так хоть весело проведу остаток срока. Да я не просто так выпиваю. У меня сегодня, можно сказать, очередная го