Она, наконец, вырвалась из его объятий.
– Ты опьянел от счастья! – остановила она его скорбным голосом. – Но это жестокая шутка!
– Успокойся, Маргарита! – сказал он с нежной серьезностью, взяв ее за руку и опять насильно привлекая к себе. – Я не шучу. После долгих надежд и ожиданий с высочайшего согласия герцога фрейлейн фон Таубенек объявлена, наконец, невестой принца фон X., и я могу теперь признаться, что играл в этом деле роль посредника. Красная камелия, которой меня наградили, была знаком благодарности за мои старания, увенчавшиеся успехом. Итак, в этом ты сильно ошибалась, но в словах твоих есть доля правды. Я действительно опьянел! Я торжествую! Ведь счастье всей моей жизни само бросилось в мои объятия! Ты пришла в «бурю и дождь», тебя гнала безумная ревность, я давно ее в тебе заметил. О, ты все та же прямая, правдивая Грета, которую не мог испортить светский лоск. Попробуй отрицать, если можешь, что ты любишь меня.
– Я и не отрицаю этого, Герберт!
– Слава богу, наконец похоронен старый «дядя». И ты с этих пор не моя племянница, а…
– Твоя Грета, – сказала она слабым голосом, обессиленная счастьем, внезапно нахлынувшим после горя.
–. Моя невеста! – докончил он победоносно. – Теперь ты понимаешь, почему я отказался быть твоим опекуном.
Он уже давно стоял так, чтобы защитить ее от ветра, а теперь наклонился и нежно поцеловал прохладные губы, потом снял с шеи шелковый шарф и заботливо повязал им ее непокрытую голову.
Они направились быстрыми шагами к фабрике. Дорогой он рассказывал Маргарите, что дружен с университетских времен с молодым князем фон X., который всегда любил его и доверял ему. Полгода тому назад младший брат князя, увидев красавицу Элоизу фон Таубенек при дворе ее дяди, воспылал к ней глубокой страстью. Она отвечала взаимностью, дядя ее, герцог, благосклонно отнесся к этой любви, но князь – брат влюбленного юноши – решительно противился их браку, потому что молодая девушка была незаконнорожденной. Герцог посвятил Герберта в эту тайну и поручил ему посредничество, а что ему удалось привести дело к желанному концу – доказывает сегодняшнее празднество в Принценгофе.
– Слышала ли ты чудную игру на рояле? – спросил он в заключение.
Она утвердительно кивнула.
– Это жених выражал свое счастье и свой восторг. – Завтра мирный город будет поражен и взволнован этим происшествием. При обоих дворах соблюдалось строжайшее молчание, понятно, что и я тоже строго хранил эту тайну. Знает о ней только мой отец, я не мог допустить, чтобы его смутила везде распространявшаяся нелепая басня о моем сватовстве к фрейлейн Таубенек. Но с тобой мне надо было свести счеты! Ты называла меня отъявленным злодеем, говорила оскорбительные колкости насчет моего искательства герцогской милости, я был в твоих глазах одним из тех бессовестных карьеристов, которые стремятся к высокому положению за счет других, не спрашивая себя, способны ли они занимать высокий, ответственный пост. Да и мало ли еще что ты говорила в таком роде! Что ты мне на это скажешь?
– Очень много! – ответила она, и если бы было не так темно, он мог бы видеть заигравшую на ее губах милую лукавую улыбку, которая удивила и восхитила его при первом свидании со «своенравной Гретой» после долгой разлуки.
– Кто заставил меня поверить, что ландрат Маршаль ищет руки племянницы герцога? Не ты ли сам?
Кто зажег в бедном сердце девушки пагубный огонь ревности и намеренно раздувал его до яркого пламени? Ты, один ты! И если я могла сначала поверить, что ты любишь настоящей, глубокой любовью красивую, но страшно равнодушную Элоизу, то только благодаря моему уважению к твоему нравственному превосходству, а потом решила вместе со злым светом, что белая рука герцогской племянницы нужна тебе, чтобы с ее помощью подняться на ту высоту, куда ты стремился, и занять министерский пост. Только просить прощения я у тебя не буду – мы квиты! Ты сам блистательно отомстил за себя, принудив бедную девушку ночью в тумане совершить «паломничество в Каноссу».
Он тихонько засмеялся.
– От этого я не мог тебя избавить, хотя и страдал вместе с тобой. Но признаюсь, мне доставляло необычайное наслаждение наблюдать, как шаг за шагом ты приближалась ко мне! Однако довольно борьбы, отныне между нами будет мир, блаженный мир!
Он обнял ее, и они помчались вперед.
Глава двадцать девятая
Наутро следующего дня мирный городок Б. всполошился, как от внезапного барабанного боя: из уст в уста передавался слух о помолвке в Принценгофе. Обыватели просто из себя выходили из-за того, что никто не имел об этом ни малейшего представления, даже дамский кружок, монополию которого составляло бесспорное чутье и соображение в подобных делах, на этот раз был непростительно слеп.
Горничная советницы поспешила донести эту только что услышанную тревожную новость старой даме при ее пробуждении.
– Вздор! – воскликнула та презрительно, однако сейчас же вскочила и уже через несколько минут в капоте и ночном чепце стояла перед сыном. – Что это за глупые басни разносят из дома в дом булочники и торговки про Элоизу и принца X.? – спрашивала она, держась за ручку двери.
Он вскочил из-за письменного стола и подал матери руку, чтобы ввести ее в комнату, но она его оттолкнула.
– Оставь, – сказала она резко, – я вовсе не намерена здесь оставаться, а желаю только знать, как мог возникнуть такой нелепый слух?
Он не сразу ответил. Хотя она и была кругом виновата, но ему было жаль ее – теперь ей приходилось выпить горькую чашу до дна.
– Милая мама, люди говорят правду: вчера действительно состоялась помолвка фрейлейн фон Таубенек с принцем X.
Дверная ручка выскользнула из ее руки, и она едва устояла на ногах.
– Так это правда? – проговорила она, задыхаясь и проводя рукой по лбу, будто чувствуя, что мысли ее мешаются. – Правда? – повторила она и, бросив молниеносный взгляд на сына, всплеснула руками, разразившись истерическим смехом. – Ловко же тебя провели!
Он сохранял полное спокойствие.
– Меня не провели, я сам устроил эту свадьбу, – возразил он без малейшего раздражения и в кратких словах изложил ей суть дела.
По мере того как он говорил, она все больше от него отворачивалась, злобно кусая губы.
– И все это я узнаю только теперь? – спросила она через плечо дрожащим голосом, когда он кончил.
– Могла ли ты пожелать, чтобы твой сын разболтал вверенную ему тайну? Я боролся с твоим заблуждением, насколько мог, несколько раз объяснял тебе, что совершенно равнодушен к фрейлейн фон Таубенек и что никогда не женюсь без любви. Но на все мои уверения ты отвечала таинственной улыбкой и пожиманием плеч.
– Потому что, видя, как Элоиза преследовала тебя своими взглядами и…
Он покраснел, как девушка.
– Я-то тут был ни при чем, ты ведь не можешь сказать, что я отвечал ей тем же. Фрейлейн фон Таубенек – красивая девушка и знает об этом, ну и кокетничает со всеми. Такие взгляды ничего не значат, ни к чему не обязывают и не производят на меня никакого впечатления. Но ты-то должна знать, что это было ничего более как легкий забавный флирт, который многие считают позволительным. Несмотря на все это, фрейлейн фон Таубенек будет хорошей женой – порукой в этом ее необыкновенное душевное спокойствие.
Дверь захлопнулась, и старая дама с бледным расстроенным лицом опять скрылась в своей спальне. Час спустя горничная была послана в модный магазин, а кухонный работник с шумом стаскивал с чердаков чемоданы и баулы – госпожа советница уезжала в Берлин к сестре.
И когда около полудня прибыл в город советник и всходил под руку с сыном по лестнице лампрехтовского дома, навстречу ему спускалась его жена в шубе и шляпе, чтобы ехать с прощальными визитами. Всем знакомым она говорила, что давнишнее горячее желание послушать хорошую оперу и концерты неодолимо влечет ее в Берлин. При этом она слегка касалась события в Принценгофе, но говорила о нем с улыбкой, как о давно известном деле, которому должны искренне радоваться все добрые люди. Более коротким знакомым она шептала на ухо, что вполне понимает первоначальное сопротивление князя X. – не всякий согласится ввести в свое семейство дочь бывшей балерины. С ее отъездом тишина и мир водворились на несколько дней в старом купеческом доме, но вслед за тем опять разразилась буря, которая потрясла его обитателей.
Рейнгольд должен был, наконец, узнать об изменении семейных отношений. Старый советник и Герберт сообщили ему об этом с величайшей осторожностью, но все равно это открытие произвело действие внезапно упавшей на дом бомбы.
Рейнгольд пришел в страшную ярость, кричал, топал ногами и жестоко обвинял своего покойного отца. Однако его страстный протест нисколько не помог, и он должен был, в конце концов, покориться.
С тех пор он еще более отдалился от семейства. Даже обедал один в своей комнате из боязни встретить когда-нибудь в столовой маленького брата, потому что с этим «мальчишкой» он решил никогда в жизни, даже если бы дожил до ста лет, не вступать ни в какие отношения – постоянно повторял он.
Домашний доктор грустно улыбался, слыша эти слова, ему лучше всех было известно, как безосновательны надежды на долголетие его пациента.
Он требовал, чтобы родные относились к нему как можно уступчивее и снисходительнее, что они всеми силами и старались исполнить. Маленький Макс никогда не попадался ему на глаза. Но дверь на чердак пакгауза не была заделана, через нее поддерживалось самое живое общение между главным домом и пакгаузом.
Советник от души полюбил чудесного мальчика, как будто и он был сыном его покойной дочери, а Герберт принял на себя роль его опекуна.
В городе и округе открытие тайны лампрехтовского дома наделало действительно много шума. Происшествие это на долгое время стало злобой дня, возбуждая оживленные споры не только в клубах и дамских кружках, но даже в пивных. О Лампрехтах судили везде. Но все эти пересуды нисколько не влияли на мирное времяпр