– Хорошо, – сказал он наконец. – Тогда прощай.
– Прощай.
Я тихо вышла.
Мне оставалось одно-единственное дело. Я позвонила Скотту Маккинби Старшему, и он согласился принять меня.
– Скотт, – начала я, – меня вызывают на службу. И шансы, что я задержусь или вовсе не вернусь, достаточно велики.
– Хорошо, – просто сказал он. – Я позабочусь о Сонно. Какие-то особые пожелания есть?
– Нет. Никаких. Хотя, пожалуй, есть. Интересы поселенцев должны быть на первом месте.
– Это нормальная позиция.
– Мне нужно составить доверенность?
– Да.
Оформление заняло несколько минут.
– Спасибо, – сказала я.
– Делла, – позвал Скотт и встал. – Думаю, тебе вряд ли зададут этот вопрос, он бестактный и неделикатный. А скорей всего, побоятся твоей бурной реакции или резких слов. Я не боюсь. Что произошло между тобой и Августом?
Что ж, я ждала этого.
– Скотт, я больше так не могу. Я чувствую себя связанной по рукам и ногам. Август попросту опутал меня своей заботой. Я даже не заметила, когда это началось.
– Он тяжело пережил известие о твоей гибели – то, которое пришло из армии. Ему Макс сказал, Август сюда приехал сам не свой. Долго потом приходил в себя. Я понимаю его: людей, которых знаешь, терять трудно.
– Но ведь у меня своя жизнь. Я не могу посвятить себя тому, чтобы стать его оранжерейным цветочком. Он же контролирует каждый мой шаг. А теперь еще и Крис…
– А что с Крисом?
– Я была в ужасе, когда узнала, что Август кредитовал его. Да еще и на такую безумную сумму. Крис тоже не сразу опомнился. Он ведь планировал распорядиться Дивайном совсем иначе. И как теперь быть… Мы с Августом, похоже, разошлись навсегда. Прежние отношения изжили себя полностью. А новые нам ни к чему. И при этом мой брат обязан ему по гроб жизни. Отдать кредит он попросту не сможет. И что делать?
Скотт отошел к столу, присел на край столешницы.
– Делла, я внимательно изучил ситуацию. Я не люблю, когда в деловые проекты вмешиваются чувства. Честно говоря, боялся, что Август поддался эмоциональному порыву и просто выбросил миллиард. С одной стороны, деньги его, имеет право и выбросить. С другой – такой шаг означал бы, что он как делец, как принц ни на что не годится. И знаешь, я не нашел серьезных ошибок. Это очень грамотное решение. Прекрасное вложение средств. Потерять их на Дивайне невозможно. Записывать Дивайн на себя было бы грубейшей ошибкой. Там нужна дружественная семья, но самостоятельная. Плохо одно: у Августа нет ни времени, ни желания самому заниматься этим направлением. Пожалуй, я поговорю с ним. Переоформим кредит на меня. А Крису посоветуй передоверить Дивайн кому-либо поопытней в финансах. И я бы рекомендовал даже не его тестя, а отца. Тесть и так никуда не денется, а из отца получится отличный партнер для меня. Я с такими людьми легко нахожу общий язык. Я помогу на первых порах.
Я посмотрела на него через плечо:
– Скотт, мы и так взвалили на тебя буквально все. И Сонно, и теперь Дивайн.
– Ничего, мне нравится. Интересные проекты, полная свобода действий. Я такое люблю. Сейчас, когда у меня в руках управление несколькими колониями, я могу наладить связи между ними. И эта новая структура заметно повлияет на жизнь в нашей половине Галактики. В лучшую сторону. Кроме того, меня давно привлекает идея сотрудничества с Сибирью, для которого сейчас есть хорошая возможность. А ты не переживай из-за отношений с Августом. Старые кончились, начнутся новые. Он отходчивый. Не то что я.
– Нет, Скотт, не начнутся. Нам больше нечего сказать друг другу.
Он вздохнул:
– Не стоит мне этого говорить, не моя тайна. Делла, ваши отношения были иллюзией, потому и сказать по их поводу нечего. Они всегда были искусственными. Это суррогат, компромисс. Ведь начиналось все не так.
– Я не знаю, как начиналось.
– Зато я знаю.
– Скотт, это не имеет значения. Мало ли что было в университете. Прошли годы. Мы получили опыт, который нас изменил, и изменил необратимо. Нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Пусть даже Август любил меня. Пусть. Сейчас он не любит меня ни капельки. И вот это уже я знаю. Наверняка.
– Возможность ошибки исключаешь?
– Да. Меня еще Макс предупреждал об этом. Я не поняла тогда, о чем он говорит. Он сказал, что Август способен жениться на мне, но это будет расчет. Он женится ради своего комфорта, ради того, чтобы от него отстали, еще почему, но не потому, зачем женятся нормальные люди. Я хочу сказать, Скотт, в любом случае я не приняла бы это предложение. У меня тоже есть принципы. Но очень уж обидно думать, что в тебе видят функцию, а не человека.
– Что ж, слова Макса вовсе не безосновательные. Они просто ошибочные. Макс не дал себе труда понять, что мнения членов семьи не всегда совпадают с мнением Августа. Эту идею – женитьбы по расчету, причем именно на тебе, – высказал я. В присутствии Макса. Да, я устал от того, что у меня внуки предпочитают холостяцкие удовольствия и работу. Если Август не способен наладить хоть сколько-нибудь прочные отношения со светскими девушками, пусть он просто женится на той, с которой умеет ладить. А любовь придет. Август никогда не говорил ничего подобного.
– Скотт, – я опустила голову, – понимаю твои мотивы, но… я не люблю Августа. Совсем. Жаль. Он прекрасный друг, может быть, я хотела бы иметь такого брата. Но как мужчину я не люблю его.
– А Макса любила? – В тоне Скотта не было и следа раздражения.
– Да. И сейчас люблю. Да, я вижу все его недостатки. Они не мешают мне любить его. Я не могу себя простить, я дура, я уперлась в свои какие-то беды, вообразила, что ничего не изменишь… а теперь поздно. Его уже не вернешь. Я даже не смогу сказать ему, что люблю. Как странно! Я ни разу не признавалась ему в любви. Для меня эти слова какие-то чужие, не могу их произнести.
– И почему ты думаешь, что любишь его?
– Потому что прощаю. Потому что злюсь, но тут же прощаю. Августу не прощаю ничего, ни единой мелочи. А Максу – все буквально. Когда любишь, прощаешь все. Когда не любишь… все только на рассудке держится.
– А это смотря какая любовь. Я иногда спрашиваю себя: ну что ж я за чудовище такое, годами обиды помню. Первую жену так и не смог простить. И тридцать лет ждал, что она вернется. Она не пришла. Дочери четыре года не разрешал замуж выйти. С зятем как с врагом народа обращаюсь. А ведь у меня прекрасная дочь. И зять замечательный. Но вот ляпнул он мне однажды… Он-то забыл, пошутил неудачно, а я помню. Самому стыдно, а забыть не получается. Потому и взъелся, когда узнал, что моя дочь его любит. С Алистером как с чужим сколько лет. Таким сыном любой отец гордиться может. Я и горжусь, и все годы гордился. Да и Кейт его женщина мудрая. Мне ведь на самом деле безразличны все эти сословные предрассудки. Подумаешь, не нашего круга Кейт! А дело ведь было не в том, какая она. А в том, что он Марку, зятю моему, сказал, что женится, а мне – нет!.. А сколько лет мы с Памелой учились быть вместе? Я не понимал ее. Она меня понимала и прощала. Я придирался к каждому ее слову, каждому шагу. Я чудовище, которое поломало жизнь всем своим близким. Любой скажет: я никого не люблю. А беда-то в том, что люблю. Из-за любви и ломаю. Я за любого из них умру не задумываясь. Я без них сам себе не нужен. А прощать не умею. Скотти, брат Августа, доминиканец. Приходит ко мне каждую неделю и талдычит: человек без милосердия – животное. Надо учиться прощать. Я безумно рад его видеть, его тоже люблю, хоть он и католик, потому и терплю его нравоучения. И никогда не говорю, что вообще-то я умею прощать – тех, к кому равнодушен. Не затронул меня человек за сердце – я с легкостью его прощу. Искренне. Буду прекрасно относиться к нему, сквозь пальцы на недостатки смотреть. Все потому, что не люблю. А если к кому душой привяжусь – все. Я словно с сорванной кожей жить начинаю. Может, и ты такая же?
Я покачала головой:
– Скотт, я думаю, ты не чудовище. Ты очень хороший человек. Да все вы хорошие. Но вот так распорядилась судьба со мной. Я однолюб, наверное. Каким бы ни был Макс, а… вот так. И для других мужчин места в сердце уже не осталось. Умом я вижу все достоинства Августа. Уважаю его, восхищаюсь им. Но и только. Давай оставим эту тему?
– Давай, – легко согласился Скотт. – Сердцу все равно не прикажешь. Делла, ты только об одном не забывай: как бы жизнь ни сложилась, ты все равно наша. Макс мне внучатый племянник, как-никак близкий родственник. Не отказывайся от родства. И помни, что время лечит все, кроме морщин.
Я сглотнула слезы, но глаза были сухими.
– Спасибо, Скотт.
Он подошел, обнял меня, как дочь. Похлопал по спине:
– Иди, раз считаешь нужным. Когда найдешь могилу, сообщи мне. Я помогу с похоронами.
Маккинби укладывал вещи. Дверь открылась, в комнату зашел дед:
– Ты уезжаешь?
– Завтра вечером, – сквозь зубы бросил Маккинби. – На Саттанг.
– Думаешь, без тебя не справятся?
– Знаю. У меня заказ от царя. Не на Берга. Там сперли Великую Мэри – статую, которая сама по себе богиня.
– И ты решил заодно?..
– Не заодно. Когда на богом забытой планетке одновременно пропадают и баснословной ценности реликвия, и Максимиллиан ван ден Берг, я не верю в совпадения. Я верю в то, что неважно, кого искать: найдутся оба, и рядышком.
– Даже на свадьбу не останешься.
– Останусь. У меня рейс на Луну в полночь. Даже молодых проводить в путешествие успею. Потом – на Кларион.
– Странный маршрут для того, кто летит на Саттанг.
– Надо актеров посмотреть. Отец выбрал кого-то, я их еще не видел. А времени на самостоятельные поиски нет.
– Не понимаю?
Маккинби устало сел на кровать.
– Из Патрика царь получился как из говна пуля.
– Что за выражения?
– Оставь! Можно подумать, ты их не знаешь. Этот чудила не может даже пригласить меня на Саттанг по-людски. Ему старейшины не разрешают, представляешь? Царю нельзя пригласить в гости товарища по университету, бывшую любовницу, просто интересного человека. Потому что человек. То, что сам Патрик наполовину русский, старейшин не смущает: выбрали его царем и довольны, он теперь самый настоящий индеец. У них там ксенофобия, религиозный раж и традиции. Еще мифы. И снова традиции. Царь не имеет права надеть штаны. Должен ходить в плаще, короне, сапогах и без трусов. Пусть народ видит – мужик. Кош-ш-ш-мар… Я ему звоню, говорю: Патер, у тебя в джунглях помер Берг, наши хотят забрать кости и похоронить, ты не волнуйся, это не шпионы. Патер мне: извини, ничего не могу под