И я должна была еще снабжать его деньгами, так как он всякий раз говорит, что это нужно для нашего сына. Я шла на все, только бы узнать что-либо о нем.
Лямин заставлял меня бывать с ним в кабаре, в кабаках, кутить с ним, пить… я шла на все… я умоляла его только сказать, где мой сын.
В одно из таких посещений „Рамоны“ я услышала грустную повесть Иры. Волна жалости к ней и новой гадливости к Лямину заставили меня решиться на последнее объяснение с Ляминым. В день убийства я вызвала его в „Ди- Ди“. Сидя в этом кафе, мы долго говорили с ним, но ни до чего не договорились. У меня не было намерения убивать его — клянусь вам. Я вспоминаю свои мысли тогда… перед этим свиданием. У меня не было мысли об убийстве. Я имею револьвер, но я не взяла его с собой. У меня была трость со стилетом — подарок одного поклонника в Каире. Это был острый, тонкий клинок отличной стали, спрятанный в обыкновенную трость. Я взяла эту трость бессознательно, так как часто ее брала во время прогулок. Я не могла предвидеть, как будет вести себя это животное. В „Ди-Ди“ он вел себя прилично и щадил меня. Иначе… убийство могло бы произойти и в этом кафе. В „Ди-Ди“ всегда много народа, но это, конечно, не могло бы остановить меня. Конечно, я была в состоянии аффекта, когда нанесла смертельный удар. Ну вот, Лямин предложил мне прокатиться или пройтись. Мы вышли из „Ди-Ди“, сели в машину. Покатались, потом вышли из авто где-то около Робинзон-род и направились в Джессфильд-парк. По дороге я в сотый раз умоляла его сказать, что с моим сыном.
Он смеялся и говорил, что у него есть ко мне другое дело. Он давно уже восторженно отзывался о вас, Андре, и я нахожу, что это было единственной его светлой чертой.
Но и здесь он не мог не сделать гадости. Мы гуляли по аллеям парка, когда он сказал мне с пошленькой улыбочкой:
— Я буду рад, если ты понравишься Андрею и соединишься с ним. С твоим глупым идеализмом вы — пара замечательная. И ему я окажу услугу: ведь, в общем, ты неплохая женщина. Это ничего, что ты старше его, зато у тебя есть опыт…»
Глава 27 КРОВАВЫЙ ФИНАЛ
«Его цинизм взорвал меня.
Я взяла первое, что мне попалось под руку — носовой платок, — положила его на пустую коробку и написала: „Клянусь любить только Андрюшу Горина“. Я не могу сейчас дать себе отчет, почему я это все сделала. Я вообще не вполне ясно помню эти минуты. Я протянула ему платок и сказала, намекая на его подлое, низкое отношение к Ире и циничное пари:
— Ты любишь оформление всякой подлости. Вот тебе расписка в том, что я готова даже продаваться, чтобы узнать, где мой сын…
Он посмотрел на платок, засмеялся и сказал:
— А это было бы забавно! Необыкновенная парочка!
Потом нахмурился и заговорил энергично и со злобой:
— Где твой сын? Ты никогда не узнаешь этого! Слышишь — никогда, никакой ценой! Я не настолько богат, чтобы терять курицу, несущую золотые яйца! Ты увезешь нашего сына и я никогда его не увижу. А ведь я тоже его люблю.
— Мы уже старики, — молила я его. — Начнем новую жизнь вместе с сыном. Я прощаю тебе все… все, всю свою загубленную жизнь! Я молю тебя.
Клянусь вам, я стала перед ним на колени, рискуя, что прохожие увидят эту сцену. Но в этом уединенном уголке парка не было ни души. Он рассмеялся и толкнул меня. Я едва не упала. Словно обожгло меня снова сказанное — твердо, жестоко, надменно:
— Никогда! Не проси — я никогда не отдам тебе сына! Ты никогда не узнаешь, где он…
Его лицо стало угрюмым и холодным. Он не знал пощады. Он отвернулся и стал насвистывать веселенькую оперетку…
Вся кровь ударила мне в голову, все, что накопилось за многие годы, вырвалось бешеной яростью из моей груди. Я взглянула на его самодовольную, равнодушную улыбку… выхватила из трости стилет… какая-то неведомая сила толкала меня… ярость владела мною…
Дальше… дальше я не помню.
Я очнулась у ворот парка… с половиной трости в руке. Я не могу понять, как меня не видели у ворот в таком виде.
Я села в автомобиль и уехала в свой отель. Потом явились мысли, что меня сейчас схватят, арестуют, будут судить…
Сидеть в тюрьме из-за этой гадины! Я подумала, что никто, видимо, не заметил, как я выходила из парка. Тогда пришла мысль, что первая меня может выдать Ира. Нужно было отвлечь ее подозрения.
Собрав всю силу воли, я собрала компанию и поехала в „Рамону“.
Когда я вернулась домой, — я упала на пороге своего номера в обморок: сказалось страшное напряжение, которое мне было нужно, чтобы выдержать эту опасную игру.
Кажется, мне удалось усыпить ее подозрения.
Потом знакомство с вами. Я поняла, что Ира выдала меня и что я накануне гибели. Я решила увезти ее куда-нибудь, тем более, что горячее чувство симпатии к этой женщине, пострадавшей от того же негодяя, заставляло меня помочь ей.
Это и задержало меня в Шанхае. Мы сговорились с ней бежать. Но предварительно мне хотелось узнать, какие подозрения вы и Кросс имеете против меня. С этой целью я поехала на свидание с вами.
Я убедилась, что моя свобода зависит от вас. Я убедилась также, что вы не сделаете мне зла. Я верю в ваше благородство и потому пишу вам все это. Вы поймете меня и мои мучения. Потерять сына, иметь руки в крови — этого достаточно, чтобы закрыть душу от всех радостей жизни.
Прощайте, Андре! Не ищите нас — меня и Иру. Мы уже далеко в море. Пусть счастье будет с вами всегда. Нежно целую вас, мой славный мальчик. Не забывайте несчастную леди Ю.
Ю.».
За окном моросил дождь, серое небо нависло над городом.
Отчаяние сдавило грудь Горина.
Он уронил голову и прошептал:
— Мне не забыть вас, леди Ю, никогда… никогда…
Глава 28 ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ЛЯМИНА
Прошли две недели — две недели отчаяния, ужаса для Горина.
Все померкло и посерело вокруг и жизнь стала неинтересной.
Удар, нанесенный ему странной женщиной со странным именем леди Ю, был слишком силен.
Словно что-то оторвалось от его души бесконечно дорогое, близкое, родное.
Он ловил себя на мысли, что в его отношении к леди Ю не было ничего чувственного.
Ему было странно, что он не желал ее, как желал бы всякую другую женщину при таких обстоятельствах. Только видеть ее, только говорить с ней, только слышать ее.
Была ли это любовь, настоящая любовь? Без чувственности? Или, быть может, это и есть настоящая любовь?
Горин осунулся, похудел. На службе спрашивали, что с ним. Он только равнодушно отмахивался.
Так же равнодушно посмотрел он на письмо, которое ему подал бой офиса.
Посмотрел, и хотя почерк, которым был написан адрес, был ему незнаком, его сердце вдруг мучительно и радостно сжалось: не весточка ли это от леди Ю?
Марка была английская, а штемпель почтового отделения в Гонконге.
Горин торопливо вскрыл конверт и прежде всего посмотрел на подпись. Писала Ира, блондинка, с которой уехала леди Ю.
Горин жадно впился в неровные, бисерные строчки.
— Дорогой Андрей Михайлович, — писала ему Ира. — Разрешите назвать Вас «дорогой»: так случилось, что нас многое соединило в эти странные и страшные дни, связанные с убийством этого человека.
Я знаю, что леди Ю писала Вам и распрощалась с Вами, так что Вы, конечно, удивитесь, получив это письмо, написанное с целью не проститься с Вами, а заставить Вас снова искать встречи с леди Ю.
Вы удивитесь началу письма, но Вы еще более удивитесь, когда узнаете самые поразительные вещи.
Я считаю долгом написать это письмо, так как больше не могу видеть страдания бедной леди Ю. Эта разлука с Вами выше ее сил. Она плачет целыми днями… это убьет ее.
Она не уполномочивала меня писать это письмо. Встреча с Вами будет очень тяжела, но еще тяжелее будет разлука.
Я должна Вам все открыть: так велит мне моя совесть, моя привязанность к этой женщине, моя любовь к ней и сострадание.
Так сложилось, что как это ни странно — я знаю о Вас и о Вашей жизни больше, чем Вы знаете сами — не удивляйтесь.
Леди Ю прочитала мне свое письмо к Вам, которое послала в день нашего с ней отъезда.
Не все правда в этом письме. Я внесу все нужные поправки, базируясь на рассказе леди Ю.
Она все, все поведала мне.
Она написала Вам, как произошла ее встреча с Ляминым, как они познакомились, повенчались, как определилось, что этот брак был ее ошибкой, которую трудно было исправить, ибо на свет появился сын.
Дальше она рассказала о разводе, об исчезновении сына и мужа, о новой с ним встрече, о вымогательствах и о самой удивительной в мире двадцатилетней погоне по всему миру. Все это верно и леди Ю мне это подтвердила.
На пароходе с ней был сердечный припадок, и когда я ухаживала за ней, она мне рассказала это самое главное.
Передаю ее подлинные слова, которые будут продолжением ее рассказа о том, что произошло в Джессфильд-парке:
— Я взглянула на его самодовольную, равнодушную улыбку… выхватила из трости стилет… какая-то неведомая сила толкала меня… ярость владела мною.
Я вонзила стилет ему в грудь и выпустила рукоятку.
Он схватился за нее обеими руками, пытаясь вытащить, но не смог и упал на землю.
Я читала в газетах, что стилет пронзил сердечную сумку. Приходится удивляться, что Лямин умер не сразу. Он прошептал:
— Ты убила меня! Беги отсюда скорее… спасайся!
У него на губах выступили розовые пузыри. Я окаменела, не могла сделать ни шагу.
Он прошептал совсем тихо:
— Умираю… нагнись… нагнись! Твой сын… наш сын — это Андрюша Горин. Найди его! Возьми у меня в пиджаке письма… из них ты все поймешь. Я хотел сегодня рассказать тебе все…
Это было последнее, что он сказал. Все было кончено.
Я нагнулась, собрала всю силу воли, ощупала пиджак.
В правом внутреннем кармане была толстая пачка. Я вытащила ее.
Это были письма, перевязанные шнурком.
Я положила письма в свою сумку, встала, посмотрела вокруг. Никого не было.