Около полудня он сел на автобус, идущий в Шалон-сюр-Сон. Деньги кончились, но было бы чертовски обидно, если на автомагистрали номер 6 ему не попалась бы какая-нибудь дура. Так и вышло, и даже еще хуже. Остаток дня он протаскался по авеню Пари и по улице Ситадель, так никого и не встретив, даже на бистро у него не было ни гроша. Ему вовсе не по душе было затевать профессиональную кражу с потасовками и увечьями. Поскольку в запасе еще было время – он дал себе крайний срок: полночь, – он решил избегать водителей грузовиков и всех остальных лохов мужского пола, потому что, надеясь поживиться чужим бумажником, начинаешь корчить из себя эдакого славного малого, студента-медика, а кончаешь на скамье подсудимых. К тому же очень просто и даже желательно, если припрет, привести в чувство возмущенную женщину полновесной оплеухой, а вот с мужчиной так легко не отделаться, тут уже пахнет настоящим мордобоем. А если он к тому же превосходит вас в весовой категории, то тогда придется, как говорится, дать ему по яйцам. Голова – вещь хрупкая, да и все остальное тоже. И не стоит ради содержимого бумажника рисковать содержимым черепа.
Будь это утро, к тому же не субботнее, он зашел бы в любую социальную квартиру, нашел бы замученную жизнью, недооцененную домохозяйку, приверженку де Голля, – дети в школе, муж на службе. Он начал бы с интервью для газеты «Лионский прогресс», а закончил бы в супружеской постели, она бы потом объяснила мужу, что потеряла кошелек в магазине «Юнипри». Или же он сам зашел бы в «Юнипри» и закадрил продавщицу, но днем в субботу у них по горло работы: кассирши без конца ошибаются, покупатели бестолковые – не стоит даже пытаться.
Около пяти, потрепавшись с бельгийскими туристами, которые, увы, возвращались домой, он сказал себе: приятель, на сей раз ты полностью на мели, и дело кончится тем, что придется отдубасить какого-нибудь водителя грузовика, отца четверых детей, и все в таком роде. Перед тем как утром 14 июля сесть на корабль в Марселе, он собирался заехать в Кассис. У него там был приятель – владелец гаража, который раньше жил в Меце, а сейчас мог бы взять его на буксир. Сегодня 11-е. Такими темпами он попадет в Марсель только к концу месяца.
Ему пришла в голову мысль, не слишком гениальная, чего греха таить, но все равно это лучше, чем ничего: конец занятий в лицеях и коллежах. Он прошел не одну улицу, еле волоча ноги, когда вдруг сообразил, что уже каникулы и школы закрыты.
И все-таки отыскал коммерческие курсы для девушек, которых поджидали мамаши. Больше всего его бесил чемодан, он с ним выглядел просто деревенщиной.
Когда птички разлетались, глаза слепило солнце, стоявшее над заводской крышей, и он с трудом выбрал ту, которую искал. Это была высокая полноватая блондинка, со звучным смехом и громким голосом; под мышкой – стопка книг, перетянутых кожаным ремешком. Он дал бы ей шестнадцать лет из принципа, дать меньше ему не позволяла гордость. Вперед. Она шла в окружении подружек, с которыми по очереди расставалась на каждом перекрестке после долгих прощаний. Он узнал, что фамилия ее Граншан, потом узнал, что зовут Доменика. Она заметила, что он идет за ними следом. Время от времени он встречался с ней глазами – голубыми, глупыми, потом она переводила взгляд на его чемодан.
Она рассталась с последней подружкой возле стадиона на улице Гарибальди. Он поймал ее за руку, сказал только: «Доменика, я живой человек, и вы должны меня выслушать», – потом тут же отпустил ее, до смерти перепуганную, а сам уселся на невысокое ограждение, идущее вдоль футбольного поля. Она поколебалась полминуты и подошла к нему. Он сказал, глядя куда-то в сторону, что любит ее уже вечность и при этом ненавидит: над ним из-за нее смеялись, он подрался и потерял работу, но, прежде чем уехать, он должен рассказать ей, даже если она тоже будет над ним смеяться, что он чувствует с тех пор, как впервые ее увидел, – короче, нес, что приходило в голову. Потом он взглянул на нее, она вскочила, потрясенная, раскрасневшаяся, но больше его уже не боялась. Он постучал ладонью по ограждению, приглашая сесть рядом, спрашивая себя, сколько у нее при себе денег или сможет ли она их достать и сколько времени на это уйдет.
У нее в кармане школьного пиджака оказалось две купюры по десять франков и пятифранковая монетка, нечто вроде амулета. Она отдала их ему три часа спустя в унылом коридоре своего дома, пропахшем капустой. Она тихонько плакала, называла его Жоржем, так он ей представился, целовала его сжатыми, неумелыми, солеными от слез губами. У него было ощущение, что он совершает убийство, он злился на себя – на такое можно пойти ради двух тысяч, обещал никогда не уезжать, ждать ее завтра днем возле памятника. Поднявшись по лестнице, она обернулась к нему в последний раз с дурацким выражением лица, полным надежды на счастье, он сказал себе снова, что, черт возьми, ему тоже никто не дарил подарков, что его говнюк папаша тоже всю жизнь держал его мать за дебилку, а ведь как-никак это его мать. К черту и наплевать.
Он купил в закусочной гамбургер, глядя в ночную тьму по ту сторону окна. Это было на набережной, продолжении набережной Мессанжри. Он долго сидел там, потому что идти куда-то в другое место было намного дороже, а он знал по опыту, что, когда наступает ночь, нужно уметь упрямо, неподвижно ждать, а если начнешь суетиться, то можешь пропустить счастливую звезду. Около одиннадцати, когда он доедал второй гамбургер и допивал второй стакан вина, он увидел, как на набережной остановился белый «Тандербёрд», внутри он разглядел только зеленую или синюю косынку, номера у машины были парижские. Он сказал себе, что это очень вовремя.
Когда он вышел на улицу, из автомобиля вышла молодая женщина – высокая, одетая в белое. Она развязала косынку, золотистые волосы засверкали в свете фонарей на берегу реки. Левая рука у нее была перевязана. Она перешла улицу и скрылась в кафе неподалеку. Ему понравилась ее походка – вкрадчивая и одновременно расслабленная.
Прежде чем пойти посмотреть, что происходит в кафе, Филипп тоже перешел улицу, только в противоположном направлении, покрутился вокруг машины, чтобы убедиться, что внутри никого нет. Машина была пустая. Он открыл дверцу со стороны водителя. Салон впитал запах духов дамы. На приборной доске он обнаружил пачку «Житан» с фильтром, вытащил одну, зажег от прикуривателя, открыл сперва бардачок, затем лежащий сзади чемодан: две пары нейлоновых кружевных трусиков, светлое платье, брюки, раздельный купальник, ночная рубашка, тоже пахнущая духами, хотя все остальное пахло новым. На всякий случай он тоже поставил свой чемодан в машину.
Через окно кафе – внутрь он решил не заходить – он смотрел, что там происходит: она выбрала пластинку в музыкальном автомате. В зубах сжимала кренделек. Он заметил, что ее темные очки вогнуты внутрь и как-то странно отражают свет. Близорукая. Лет двадцать пять. Правая рука плохо действует. Замужем или живет с каким-то мужиком, который в состоянии подарить ей на Рождество «Тандербёрд». Когда она наклонилась над автоматом, он заметил, что ткань юбки обтягивает округлые упругие бедра, длинные ноги, а еще что костюм у нее испачкан в разных местах. У нее была скромная прическа, маленький рот и маленький нос. Когда она говорила с рыжей сексапильной кассиршей, он подумал, что у нее какие-то проблемы или она чем-то огорчена, короче, улыбка у нее была грустной. Мужчины-посетители – а впрочем, и женщины тоже – постоянно на нее поглядывали, но она ничего не замечала. Она слушала песню Беко, доносившуюся до него через окно, про одиночество на своей звезде. Наверное, ее недавно бросили. Да, с такими трудно иметь дело.
Богатой она не была, а если и была, то разбогатела совсем недавно. Откуда он это знает, ответить он бы не смог. Наверное, потому что богатые девушки по ночам не разгуливают в одиночестве в Шалоне, а с другой стороны, почему бы и нет? А может быть, из-за того, что у нее в чемодане была только зубная щетка и так мало нарядов? Он знал одно – когда попадается на пути такая девица, то лучше уносить ноги. Нет, с такими очень трудно иметь дело.
Он поудобнее устроился в машине и стал ждать. Настроил радио на канал «Европа Один», раскурил вторую сигарету. Он увидел, как она вышла из кафе, перешла улицу и остановилась неподалеку на берегу Соны. Когда она возвращалась назад, он понял по ее странной, красивой походке, что она – девушка уравновешенная и разумная, и, хотя мысль о том, что, если снять с нее этот костюм, она наверняка радостно отзовется на его ласки, подбодрила его, но все равно шансов у него было мало.
Она слегка отшатнулась, открывая дверцу и услышав обвинение, что опаздывает, но ничем больше свое удивление не выказала. Села за руль, одернула юбку, чтобы прикрыть колени, и заявила, шаря в сумке в поисках ключей:
– Только не говорите, что вы меня уже видели. Надоело.
У нее было самое четкое произношение из всех, которые ему доводилось слышать, казалось, что она тщательно выговаривает каждую букву. Он ответил, пытаясь тем временем придумать что-то поубедительнее:
– Поехали, болтать будем по дороге. Вы знаете, который уже час?
Самое неприятное – ее очки. Два темных овала, за которыми скрывалось неизвестно что. Ее четкий голос:
– Выйдите из моей машины.
– Это не ваша машина.
– Неужели?
– В самом деле. Я видел документы в бардачке.
Она пожала плечами и сказала:
– Будь любезен, вылезай поживее.
– Я еду в Канны.
– Браво. Но все равно вылезай. Знаешь, что я сделаю, если ты не вылезешь сам?
– Отвезете меня в Канны.
Она не рассмеялась. Слегка ударила его по ногам, потому что он касался подошвами ветрового стекла, и он сел как следует. Она мгновение смотрела на него, потом сказала:
– Я не могу везти тебя в Канны.
– Я очень расстроюсь.
– Что тебе все-таки от меня надо?
– Увидеть, как эта чертова колымага зафурычит, черт побери!
Она кивнула, словно соглашаясь, и завела мотор. Но он знал, что на самом деле она ничуть не согласна. Он не удивился, когда она лихо развернулась на тротуаре и поехала в центр города. Сперва подумал, что с нее станется вот так, не произнеся ни слова, отвезти его в полицию, а потом решил, что нет, это не в ее духе.