т он сильнее. Владелица «ситроена» была замужем за врачом из Арля: она наверняка была готова пожертвовать машиной, лишь бы избежать скандала. Филипп встретил ее в Роане, она приехала туда навещать кого-то – кого именно, он не помнил – в доме для престарелых. Она была застенчивой, пухленькой, оставшейся почти невинной, несмотря на супружество, и настолько была потрясена своей первой изменой мужу, что купила по дороге роскошное издание «Мадам Бовари»: наивная, неискушенная дуреха. К тому же он показал ей высший пилотаж. На холме под деревьями раздел догола и ухайдакал до такой степени, что ее супруг-врач, если не совсем дебил, должен был сразу догадаться, какой несчастный случай с ней приключился, потом ударом кулака в живот уложил ее навзничь, прикрыл сверху ее же платьем и был таков. А белье, туфли и сумку (откуда взял деньги) выбросил в урну в Марселе.
Сейчас он не испытывал такого же страха, хотя и не потрудился принять подобные меры предосторожности. Ему все-таки не хватило решимости раздеть мисс Четырехглазку, и тем более – ее ударить. Весь день после разговора с Толстым Полем он внушал себе, что должен это сделать, но в результате все же не смог. Он презирал всех женщин – этих корыстных, мелочных эгоисток. Исключений почти не делал, разве что те, кто попроще, вызывали у него меньше отвращения. К Дани Лонго он трижды испытал настоящую симпатию. Когда она сказала при входе в отель: «Да какая разница, иди». Потом, когда возле стойки администратора положила руку ему на плечо, словно он был ее братом и она защищала его от враждебного мира. Но больше всего, когда он снял с нее очки за столом. У нее было такое беззащитное лицо, как у его матери, которая умерла в сорок лет, безмужней, а единственным ее утешением перед смертью был ублюдок сынок, сидящий у нее в ногах на больничной койке, неспособный приголубить даже шелудивого уличного пса.
Нужно было поскорее забыть Дани Лонго (Мари-Виржини), он и так был с ней необычайно щедр. Оставил сумку, чтобы она могла выбраться отсюда, спровоцировал ссору, чтобы она впредь не верила тем, кто будет ей вешать лапшу на уши, а еще дал целый час, чтобы расквитаться. Да, она вполне может воспользоваться своим шансом.
Он очень быстро по Северной автомагистрали, которая шла плавным спуском до самого Марселя, выехал на Периферический бульвар, а оттуда на дорогу на Обань. В будни есть другой маршрут на Кассис – покороче, через перевал де Ла-Женест. Но в воскресный день он слишком популярен у марсельцев, и он побоялся, что ему придется ползти как улитка за колонной других машин или что движение застопорится из-за какой-нибудь аварии.
Дорога в Рокфор-ла-Бедуль среди соснового леса, бесконечные повороты. Он думал о незнакомом ему мужчине, которого Дани Лонго и сейчас любит. Думал о том, как она лежала в его объятиях с голыми ногами и животом, но не сняв белый свитер – который он только что бросил в кусты, – в свете лампы, отбрасывающей тень на потолке в виде огромной звезды. Что это значит – любить?
Хватит. Пора сменить пластинку.
Прошлым летом Толстый Поль дал ему сотню тысячефранковых купюр за новенький «Ситроен-DS». В полдень по телефону он предложил ему триста за «Тандербёрд», но заставил поклясться, правда, не открытым текстом, что он не стырил машину, припаркованную на улице или где-то еще, и что девица, как и та, прошлогодняя, не побежит жаловаться в полицию. Толстый Поль намеревался постепенно расширять автомобильный парк государств Тропической Африки, но при этом ничем не рискуя. Филипп решил, что с ним в трубке говорит голос здравого смысла. В Па-де-Бель-Фий на повороте в Кассис он заметил жандармов, но те никак не прореагировали. Было двадцать минут шестого. Он уже начал не без основания надеяться, что 14-го сядет на корабль при деньгах, но без судимости и окажется в каюте первого класса с какой-нибудь легковерной дурой.
Но уже четверть часа спустя он больше ни на что не надеялся. «Тандербёрд» стоял неподалеку от моря со стороны порта, а рядом возвышался силуэт мыса Канай. Он опирался обеими руками на кузов машины, изо всех сил стараясь, чтобы его не вырвало. Внезапно его жизнь обернулась кошмаром, он стоял один на солнцепеке, его одолевали ярость и страх. Ну а что касается отсутствия судимости, то он глубоко ошибался. Теперь-то он перестанет быть чистым и непорочным – все, как полагается, тянет на «вышку».
Она собирала разбросанные вещи и аккуратно складывала их в черный чемодан. Она не стала возвращаться по пустынной дороге, по которой они шли, а снова взобралась на холм к плоскому камню, где они сидели, разорвала и развернула бумажный мешок из-под новых босоножек. Написала на нем губной помадой крупными заглавными, слегка неровными буквами: СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В ДЕСЯТЬ У ДОМА 10 НА КАНЕБЬЕР. Единственное, что она знала о Марселе, – это название этой улицы и то, что люди там – такие же вруны, как и повсюду. Она придавила свою записку большим камнем. Она прекрасно понимала, что это бессмысленно, но все-таки не нужно было отказываться ни от одной возможности, а вдруг парень вернется, когда ее здесь не будет?
Спустившись по противоположному склону холма, пять или шесть минут спустя она вышла на дорогу, которую заметила сверху, за деревьями. По ней двигалось много машин. Подъехал и остановился «рено» или «симка» кровавого цвета. В машине были мужчина, женщина и грудной ребенок. Она села на заднее сиденье, поставив чемодан на колени, рядом с младенцем, дремавшем в полотняной колыбельке.
Они высадили ее у дорожного кафе на автомагистрали, ведущей в Марсель. Она постаралась улыбнуться, когда их благодарила. Выпила у стойки стакан минеральной воды. Показала официанту счет из ресторана где-то рядом с Балансом, в котором сегодня обедала. И попросила его туда позвонить.
Телефонной кабины не было. Ей пришлось объясняться в присутствии посетителей, которые прислушивались, понизив голоса. Кажется, ей ответила хозяйка. Да, она помнит клиентку в белом костюме и сопровождавшего ее молодого человека. Да, она также помнит, что он звонил в конце обеда. Он звонил в Кассис в департаменте Буш-де-Рон, но она не знает, куда дела бумажку, где записала телефон. Ей очень жаль.
Повесив трубку, Дани попросила телефонный справочник департамента Буш-де-Рон. В Кассисе не было абонента по фамилии Филантери. Однако она была уверена, что видела название Кассис-сюр-Мер утром, когда, испытывая угрызения совести, рылась в его бумажнике. Она больше ничего не помнила, разве что это название было напечатано типографским шрифтом, а не написано от руки. Сначала она подумала, что нужно просмотреть список всех абонентов департамента, потом решила, что только зря потеряет время.
Она спросила у официанта, не едет ли кто-то из посетителей в Марсель. Мужчина в рубашке без пиджака со светлыми усами отвел ее свой «Пежо-404», по дороге перечислял все известные ему в Париже бистро: он провел там три месяца, когда служил в армии. Он высадил ее на огромной залитой солнцем площади, которую назвал Рон-Пуэн-де-Прадо, дальше начинался парк, и в стороны отходили длинные проспекты. Наверное, в этом приветливом городе было приятно жить, но пока она увидела лишь отдельные участки грязных предместий. Он сказал, что здесь, на остановке, она сможет сесть на автобус в Кассис. Когда он уехал, она прочла вывешенное на столбе расписание и поняла, что должна ждать еще полчаса. Она пересекла площадь, неся сумку и чемодан в правой руке, и села в такси. Шофер, краснолицый толстяк в кепке, сказал, что ей, бедняжке, эта поездка встанет недешево, но понял, что она не расположена говорить, и завел мотор своего «ситроена».
На извилистой дороге, ведущей в Ла-Женест – она прочла название на самом верху перевала, – она впервые увидела Средиземное море. Синее, как на открытках, сверкающее и простирающееся до самого горизонта чуть более бледного оттенка – оно было еще прекраснее, чем она себе представляла. Она заставила себя отвернуться.
Они приехали в Кассис, оказавшийся деревней, в половине седьмого, прошло чуть больше чем два часа после поцелуя Иуды на холме возле озера Бер. Толпа на обоих тротуарах узкой улицы была плотнее, чем перед «Галери Лафайет», все были босиком, в шортах или купальниках. Шофер сказал: «Вот незадача, уже в будние дни тут яблоку негде упасть, а по выходным вообще беда».
Она попросила высадить ее у порта, возле лодок и мачт с разноцветными флагами. Когда она расплатилась, уже выйдя из такси, поставив чемодан рядом на землю, оглушенная голосами и солнцем, толстяк в кепке сделал широкий жест и заявил певучим голосом:
– Да не волнуйтесь, барышня, все уладится, иначе быть не может!
Он еще не успел закончить фразу, она обвела взглядом то, что, по-видимому, было центром Кассиса, и сразу увидела белое, знакомое, ошеломляющее пятно «Тандербёрда». Кабриолет находился метрах в двухстах от нее среди других машин, стоящих возле пляжа, но она узнала бы его из тысячи подобных только по тому, как заколотилось у нее сердце. Горло перехватило так, что было трудно дышать, но ее охватило потрясающее чувство, что-то наподобие благодарности ко всему на свете: Кассису, морю, солнцу, толстяку-шоферу и себе самой, не пролившей ни слезинки, приехавшей прямо туда, куда следовало.
Она сделала несколько шагов, отделявших ее от Птицы-громовержца, ничего не замечая вокруг. Вся усталость куда-то улетучилась, она, словно в замедленной съемке, пересекала толщу пустоты. Филипп Филантери не поднял крышу кабриолета. Было не похоже, что он бросил машину из-за какой-то поломки. Она положила чемодан на заднее сиденье, огляделась, пытаясь понять, где находится. Машина стояла возле широкой эспланады, тянущейся вдоль пляжа рядом с пристанью. Она смотрела на людей в пене волн, слышала их крики и смех.
Скалистая громада с острой вершиной, нависающей над морем, возвышалась над Кассисом.
Ключа в замке зажигания не оказалось. Она открыла бардачок и нашла полную связку ключей и документы на машину. Села за руль и в течение нескольких минут пыталась понять, что же произошло в голове парня из Меца, которому нужны были деньги, но он не притронулся к ее сумке, который угнал машину, но бросил ее, проехав пятьдесят или шестьдесят километров. Но не смогла. Наверное, тому было какое-то объяснение, но ее это уже не интересовало. Возможно, он сейчас ходит где-то по деревне в своем полотняном костюме и черном галстуке, возможно, он вернется сюда, но ее это больше не интересовало. А потом внезапно в ней что-то высвободилось, она почувствовала, как что-то расслабилось у нее в груди, увидела себя как бы чужими глазами, без прикрас – здесь, вдалеке от дома, втянутую в какую-то авантюру, безмозглую, одинокую, с неподвижной рукой в повязке. Она расплакалась.