– Он основал агентство. Но теперь оно мое, короче, я им руковожу, понятно?
Он пожал плечами и сказал:
– Мне понятно, что ваша машина стоит прямо у знака «Стоянка запрещена». Вы давно в Кассисе?
– Приехала вчера вечером.
– В следующий раз будьте повнимательнее. Эта улица и так слишком узкая, а если все будут поступать, как вы…
И т. д. и т. п. Я перевела дыхание. Он вернул документы, снял фуражку, чтобы вытереть лоб носовым платком, и произнес, переглянувшись с напарником:
– Если вы красивая девушка и у вас «такая крутая» машина, вы думаете, что вам все позволено. Хотя, наверное, так оно и есть.
И тут у меня на глазах должно было произойти самое страшное: его напарник постарше, который с усмешкой внимательно слушал наш разговор, но не произнес ни слова, стал машинально нажимать большим пальцем на замок багажника. И замок срабатывал. Прошлой ночью, когда я как сомнамбула вернулась из Марселя, я забыла его запереть. Я открыла его для Филиппа и так и оставила открытым.
Я смотрела, как большой палец жандарма в форме защитного цвета то нажимал, то отпускал, то сильнее нажимал на замок. Я услышала щелчок и поспешно придавила правой рукой крышку багажника. Видимо, слишком поспешно, поскольку жандарм в темных очках недоуменно замолчал. Он взглянул сперва на багажник, потом на меня и, хотя был в темных очках, увидел, как я побледнела. Он спросил:
– Вам нехорошо?
Я кивнула. Я в отчаянии пыталась придумать, что бы мне такое сказать, чтобы отвлечь его внимание от машины, на которую он снова смотрел, но не могла. Другой тоже смотрел на мою правую руку, словно приросшую к багажнику. Я ее убрала. После бесконечного молчания молодой наконец произнес, отстраняясь:
– Ну-ну, держитесь молодцом! А в будущем ставьте машину на стоянку.
Он коснулся указательным пальцем фуражки, и оба они, не оборачиваясь, двинулись по тротуару в сторону порта. Я поискала в сумке ключи от машины, пальцы меня плохо слушались. Заперла багажник. Потом, сидя за рулем и глядя в одну точку, выжидала несколько минут, прежде чем тронуться с места. Я дрожала всем телом. Боже, до чего же я чувствительная неврастеничка!
В моем номере в отеле «Белла Виста» вентилятор с жужжанием разгонял солнечную пыль, не принося даже дуновения прохладного воздуха. Я закрыла ставни, разделась, легла на расстеленной кровати, поставив телефон рядом.
Я попросила телефонистку соединить меня с двумя номерами, 05–25 в Жуаньи и с квартирой дизайнера агентства Бернаром Торром, он очень хорошо ко мне относился и много раз ездил с шефом в Женеву в фирму «Милкаби». Он должен знать, где обычно останавливается Каравель. Я позвоню Аните, признаюсь, что не вернула машину, скажу, что прошу ее выступить свидетелем и помочь мне выпутаться из этой жуткой истории. Анита поможет.
Сначала меня на удивление быстро соединили с баром в Жуаньи. Я попросила к телефону хозяина. Сперва он не мог меня вспомнить. Белый костюм, блондинка, темные очки, американская машина – никаких ассоциаций. Но вспомнил шофера грузовика с ослепительной улыбкой, когда я рассказала, как он не дал мне заплатить по счету. Я спросила:
– Вы его знаете?
– Высокий шатен на «сомюа»? Еще бы, как я могу его не знать! Это Жан, Жан на «сомюа». Он бывает здесь каждую неделю.
– А как фамилия? Я не расслышала.
– Да нет, «сомюа» – это марка его грузовика. Фамилии не знаю. Он из Марселя, прозвище – Голливудская Улыбка.
Странно, я ведь тоже так его называла. Я рассмеялась. Отлично. Наконец-то я напала на какой-то след, и теперь мне казалось, что все мои неприятности улетучатся, как по волшебству.
– Вы говорите, он из Марселя? А вы не в курсе, он сейчас там? Где его можно найти?
– Вы слишком многого от меня хотите. Знаю, что в субботу он ехал в ту сторону. А вот где его найти, не знаю. Хотите, передам ему, когда он здесь появится?
Я ответила, что будет уже поздно, что мне он нужен немедленно. Он ответил: понятно, – потом наступила долгая пауза, я даже подумала, что он повесил трубку. Нет. Вдруг он сказал:
– Постойте, есть одна идея. Подождите минутку, мадемуазель.
Я слышала теперь на том конце провода какие-то голоса, звон посуды. Я пыталась вспомнить, как выглядит помещение, в котором была два дня назад. Длинная деревянная стойка бара, фотографии грузовиков, попавших в аварию, трехцветные плакаты, извещающие о празднествах 14 июля. Я представила себе, как обедают шоферы-дальнобойщики, круглые следы на клеенке от бутылок с красным вином. Мне вдруг страшно захотелось есть и пить. Со вчерашнего дня я не держала во рту ни крошки, всего лишь выпила две чашки кофе. Раздался чей-то незнакомый голос:
– Алло! Кто говорит?
– Меня зовут Лонго, Даниэль Лонго. Я только что говорила месье…
– А что вам нужно от Улыбки 32 Зуба?
Голос тоже принадлежал южанину со свистящим дыханием, который не скрывал недовольства, что его оторвали от еды. Я начала все сначала, без конца повторяя «простите, месье», «вы же сами понимаете, месье». Он сказал:
– Улыбка 32 Зуба – мой приятель. Поэтому я хочу знать, с кем говорю. Если вы по нему сохнете – это одно, но если у вас что-то другое на уме, ну не знаю, хотите как-то его подставить, то я умываю руки. Понимаете, что я имею в виду? Встаньте на мое место.
И понеслось. Я думала, у меня начнется истерика. Но все равно, когда мне удавалось вставить слово, я старалась говорить заискивающим голосом. Я сказала, что и вправду он как в воду смотрел, я бы хотела встретиться с его другом – он мне назначил свидание, а я не пришла, а теперь, конечно же, очень жалею – такая вот история, он прав. Тут он проявил такую деликатность, что мог бы выдавить слезу из камня, ну, а учитывая, сколько стоит минута разговора, обойдется мне это втридорога:
– Ладно, больше не пристаю. Раз тут любовь-морковь, я молчу. Я не из тех, кто помешает дружку разводить шуры-муры. Но скажите ему, не забудьте, что я встрял в это дело, потому что вам невтерпеж, а то он решит, что я слишком много чешу языком.
Просто сдохнуть можно. В конце концов он сообщил мне, что зовут его приятеля Жан Ле Гевен, живет он в Марселе в районе, который называется Сент-Марта, адреса точного он не знает, но я могу спросить у его фрахтовщика, фирма «Гербачо», бульвар Дам, Кольбер 09–10. Записывать все это правой рукой было бы страшно долго, я заставила его повторить, чтобы запомнить со слуха. Но повесить трубку он мне не дал, продержал еще целую вечность:
– Передайте ему, если он едет в Париж, что на улице Лувра нужно взять четыре тонны. И передайте, что это я, Сардина, вам это сказал. Он поймет. Четыре тонны груза. Улица Лувра. Ну пока, удачи.
Телефонистке еще Париж не дали. Тогда я попросила Кольбер 09–10 и принести обед мне в номер. Меня тут же соединили с фирмой «Гербачо».
– Ле Гевен? – ответил женский голос. – Ой, бедненькая, а он уже уехал. Погодите, он, наверное, сейчас грррузится у причала. Позвоните-ка Кольберрр 22–18, а вдррруг он еще там. Но, знаете, вечером он должен еще забрать свежие овощи в Пон-Сен-Эспри. Так что вряд ли вы его застанете.
– Вы имеете в виду, что он едет в Париж? На грузовике?
– А что вы думали? Что поедет поездом?
– Он что, работает 14 июля?
– Знаете, мадам, не мне вас учить с вашим столичным выговором, но парижане кушают каждый день. Даже 14 июля.
Я попросила набрать Кольбер 22–18. В тот момент, когда меня соединяли, в номер постучали. Прежде чем подойти к двери, я спросила, не могу ли я поговорить с Жаном Ле Гевеном. Мне просто ответили: «Передаю трубку» – и передали. Я-то приготовилась, что его пойдут искать куда-то далеко, и поэтому сначала не могла вымолвить ни слова.
– Слушаю. Алло! – говорил он. – Алло!
– Это Жан Ле Гевен?
– Да, я.
– Я… мы с вами встретились в субботу днем в Жуаньи – помните, такая белая машина, букетик фиалок?
– Вы что, шутите?
– Нет. Так вы вспомнили?
Он засмеялся. Я узнала его смех, очень отчетливо представила себе его лицо. В дверь снова постучали. Он сказал:
– А знаете, букетик-то завял, придется покупать вам новый. Вы где сейчас?
– В Кассисе. Я звоню не из-за фиалок, а вообще-то… нет, как раз из-за них. Я… подождите секунду, пожалуйста. Вы можете секунду подождать? Только не вешайте трубку!
Он снова рассмеялся и сказал, что ни за что не повесит. Я соскочила с кровати и подошла к двери. Мне принесли обед. Мужской голос. Я была в одних трусах. Пришлось метнуться в ванную, завернуться в полотенце и бежать назад. Я приоткрыла дверь, взяла поднос – спасибо, большое спасибо – и закрыла ее. Когда я схватила трубку, Голливудская Улыбка по-прежнему ждал у телефона. Я сказала:
– Простите, я в отеле. Мне постучали в номер, принесли обед.
– Чем хорошим вас потчуют?
– Сейчас взглянем. (Посмотрела.) Жареная рыба. По-моему, барабулька.
– И все?
– Нет. Что-то типа рататуя[45], салат, креветки, я… я звонила в Жуаньи, чтобы разыскать вас.
– Мне повезло. Зачем? Из-за фиалок?
– Нет. Не совсем.
Я не знала, как объяснить. Молчание уже длилось целую вечность. Я спросила:
– После того, как вы уехали тогда днем, вы ведь ничего такого не делали, что могло мне навредить?
– Навредить? Вам?
– Ну да. У меня были неприятности по дороге. Я подумала – это шутка, ну, в общем, что это вы надо мной подшутили.
– Нет, это не я. (Он произнес это спокойно, только тон слегка изменился, стал чуть менее приветливым, не таким веселым.) А что за неприятности?
– Я не могу по телефону. Я бы хотела увидеть вас.
– Чтобы рассказать о своих неприятностях?
Я не знала, что ответить. Через несколько секунд он вздохнул, потом сказал:
– Ваша барабулька остынет.
– Неважно.
– Послушайте. Я уже погрузился, как раз подписывал всякие бумажки и теперь должен ехать. То, что вы хотите мне рассказать, не может подождать два-три дня? Сегодня вечером я обязательно должен быть в Пон-Сен-Эспри.