– Прошу вас!
– Когда вы сможете приехать в Марсель?
– Не знаю, через полчаса – сорок пять минут…
– Ладно. Попробуем. Отсюда я поеду на грузовой автовокзал в Сен-Лазаре. Спросите у любого ажана, все знают, где вокзал. Я буду вас ждать до четверти второго. Дольше никак не смогу.
– Я приеду.
– Грузовой автовокзал в Сен-Лазаре. А я вам тогда сказал, что вы красивая?
– Нет. Или вообще-то да. Только другими словами.
– Надеюсь, неприятности у вас мелкие. Как вас зовут?
– Лонго. Дани Лонго.
– И имя у вас красивое.
Дальше я делала все одновременно. Надевала костюм, поглощая листья салата, залезая в лодочки, запивая еду минеральной водой. В ту минуту, когда я была уже в дверях, зазвонил телефон. Дизайнер из Парижа. Я совершенно про него забыла.
– Это ты, Бернар? Это Дани.
– Подумать только. Ну и переволновался же я. Господи, где ты?
– На юге. Я тебе все объясню.
– Почему ты ночью повесила трубку?
– Ночью?
– Конечно, ночью. Сначала разбудила, чтобы…
– Когда ночью?
– В пятницу, черт побери! Или уже в субботу. В три часа ночи!
Он кричал. Я ответила, что не звонила ему. Я села на кровать, держа сумку на коленях. Я снова возвращалась в ад. Совсем недавно, когда я искала следы Голливудской Улыбки, пока говорила с ним и даже упоминала о своих неприятностях, мне казалось, что событий, случившихся во время уикенда, на самом деле вообще не было. Я забыла про труп в машине, про ружье, про телефонограмму в Орли – все подчистую. У меня в ушах звучал спокойный приятный голос, кто-то удосужился выяснить, что я ем на обед, я попала в другой мир, куда не могли проникнуть страх и преступления.
Но однако я ошибалась. Даже Бернар Торр, которого я знаю не один год, самый что ни на есть закадычный друг, единственный, посвященный во все мои дела, тоже оказался втянут в этот кошмар. Я его больше не понимала. Он меня больше не понимал. Нам обоим пришлось кричать несколько минут, чтобы просто понять то, что мы друг другу пытались сообщить. Он – что я звонила ему в ночь с пятницы на субботу, что говорила издалека или была плохая связь, потому что он ничего не понял из моего рассказа, что я была на грани нервного срыва и неожиданно повесила трубку. Я – в каком-то остервенении повторяла, что не звонила ему ни днем, ни ночью, вообще не звонила. Я спросила:
– А ты уверен, что это был мой голос?
– Ты что? Конечно, это была ты. Я плохо тебя слышал, потому что у тебя телефон хреново работал, но кто другой это мог быть?
– Это была не я.
– Господи, ну значит, ты была пьяная и не помнишь! Что происходит? Где ты?
– Говорю же, звонила не я.
– Можешь говорить что угодно, но были такие темы, о которых знаешь только ты, не держи меня за…
– О чем я говорила?
– О Цюрихе. Короче, это была ты.
Я заплакала. Точно так же, как накануне, когда вернулась к себе в номер: слезы текли по щекам, не слушаясь меня, как будто плакал кто-то другой. Именно он, Бернар Торр, помог мне четыре года назад, навел справки, одолжил денег на операцию и клинику. И все-таки он был не больше чем приятель, я никогда не вспоминала о нем, когда мы не виделись. Он один знал о моей поездке в Цюрих. Я колебалась, потеряла почти четыре месяца, занимаясь самообманом и рассказывая всякие байки тому, кого я любила, – из нелепой бравады, по глупости, – прекрасно понимая, что я ни за что не решусь сохранить ребенка. Короче, вся эта ситуация была настолько ужасной, насколько может быть. Мне кажется, что меня презирал даже доктор, который меня вел.
– Дани, Дани, ты меня слышишь?
Я ответила, что слышу.
– Ты плачешь?
Я ответила, что плачу.
– Ты где, Дани?
– Я объясню. Я хотела узнать, в каком отеле останавливается Каравель, когда ездит в Женеву.
– Ты у меня уже спрашивала его номер в ту ночь. Ты так с ним и не связалась? А вообще, что…
– Ну повторяю тебе, это была не я! Ты точно уверен, что это я звонила?
– Господи, какой ужас! Ты же сама должна прекрасно знать!
Мне без конца говорили именно это, одно и то же. Без конца. Я сама должна была знать, была ли у меня повязка на руке, когда ее не было. Я сама должна была знать, останавливалась ли я в отеле, куда даже не заходила. Я сама должна была знать, звонила ли я, чтобы узнать номер телефона того, в чьем доме я в тот момент находилась. Все говорили правду. Значит, рехнулась я.
И эти проклятые слезы текут и текут, не останавливаясь.
– Бернар, в каком отеле останавливается Каравель?
– В отеле «Бо Риваж». Послушай, Дани…
– У тебя есть его номер?
Он ненадолго отошел от телефона за записной книжкой. Продиктовал номер. Я открыла сумку и записала правой рукой на клочке бумаги.
– Прошу тебя, Дани, на этот раз не вешай трубку.
– Мне нужно встретиться с одним человеком, который может меня не дождаться. Я должна идти, Бернар.
– Господи, но что случилось в ту ночь?
– А что тебе сказали по телефону?
– Кто? Ты? Что-то странное, какую-то чушь, я ничего не понял. Говорила, что поранила руку, упоминала Вильнёв-лез-Авиньон, а потом… погоди… ах да, ты сказала: «Он в ковре, знаешь, Бернар, он в ковре, с Цюрихом все кончено!» И все, потом ты повесила трубку. Да, ты еще сказала, что Цюрих – это моя вина и что якобы я не должен был во всем этом участвовать. Полный бред!
– Но если я так долго говорила, ты ведь должен был узнать мой голос, правда?
Я снова перешла на крик. Наверное, меня было слышно на другом конце коридора. В жарком полумраке комнаты я чувствовала, что вся, с ног до головы, покрываюсь потом, но при этом меня бил озноб.
– Господи, неужели ты думаешь, что вот сейчас я узнаю твой голос? – возразил мне Бернар, тоже переходя на крик. – Такое впечатление, что ты совсем сдвинулась! Расскажи, по крайней мере, что ты…
– Где ты будешь вечером?
Он ответил, что дома. Я пообещала ему перезвонить. Я положила трубку посреди очередного «Не вешай трубку!». Пошла в ванную, вытерла глаза и лицо. Мне не хотелось ни о чем думать. Я хотела увидеть этого дальнобойщика. Теперь, еще больше, чем четверть часа назад, мне было важно его увидеть. Неожиданно во время разговора с Бернаром я поняла, что во всей этой истории, так ловко сфабрикованной против меня, был, по крайней мере, один прокол, одна ошибка. И тогда речь не может идти о сверхъестественной силе, о дьяволе. Ведь дьявол за всю историю своего существования ошибок не допускает.
Морская гладь расстилается под солнцем. Перевал Ле-Женест. Сколько раз я уже ездила по этой полосе асфальта, тянущейся через выжженные холмы? Кажется, я знаю эти места всю свою жизнь.
Я ехала на полной скорости. На каждом повороте меня заносило, и я отчаянно пыталась выправить машину, а боль в левой руке расходилась лучами по всему телу. В какой-то момент, на ровном отрезке дороги, я заметила, что от нее ответвляется другая и ведет к пустынным скалам и сухой траве, и я притормозила. Стрелка на указателе показывала направление к военному лагерю Карпиан. Глав-Матушка сказала мне: «Сверни сюда и найдешь место, где сможешь избавиться от этой гадости, спрятанной у тебя в багажнике». Я поколебалась. И не свернула.
Я говорила себе: да, все люди на автомагистрали номер 6, кто полагал, что узнают меня, видели на рассвете женщину в костюме и темных очках, наверняка тоже блондинку, примерно моего роста, но двойников не существует, она не могла быть моей точной копией. Внимание этих свидетелей, несомненно, привлекла огромная машина, а еще повязка на левой руке подставной Дани Лонго, ничего другого они просто не заметили. И вот в этом-то и заключался прокол. Конечно, повязка была настоящей находкой, решающим штрихом для создания определенного образа, но вышло это поневоле и не было предусмотрено заранее, поскольку осуществить все пришлось наспех, задним числом в туалете на станции техобслуживания. Речь шла не о том, что эта женщина была похожа на меня, было необходимо, чтобы я походила на нее. Именно поэтому мне и покалечили руку.
Теперь я могла бы обратиться в полицию и рассказать им все, как есть, и даже вполне вероятно, что мне поверят. Разумеется, одного свидетельства супругов Каравель, моих хороших знакомых, будет недостаточно, полицейские могут заподозрить, что они хотят меня выгородить, но у меня был в запасе и другой свидетель. Последним, кто внимательно рассмотрел меня до того, как я оказалась на станции техобслуживания, был Жан Ле Гевен, в Жуаньи. Он вспомнит, что рука у меня была в порядке, и повязки не было. И тогда все поймут, что я говорю правду.
Еще я подумала: Дани, не может быть, чтобы весь этот заговор был направлен против тебя одной, возможно, даже не ты – истинная жертва. Кто-то постарался изобразить тебя, стать твоим двойником, но все равно остается один непонятный момент, связанный с тобой лишь случайно: «Тандербёрд». Машина принадлежит Каравелям. По сути, это и есть самое важное: труп положили в их машину.
Подумай хорошенько. Нужно было, чтобы в субботу на рассвете на дорогу выехала точно такая же машина. Иначе механик со станции техобслуживания с южным акцентом не перепутал бы. Если бы у нее был другой регистрационный номер, то жандарм на дороге в Шалон обратил бы на это внимание. А может быть, это был тот же самый «Тандербёрд»? Ночью его вывели из гаража Каравелей, а утром поставили на место. Во всяком случае, в эту грязную историю хотели втянуть именно Каравелей.
Но тогда почему женщина выдавала себя за меня, а не за Аниту? Ведь если рассудить, не было никакой вероятности, что я могу отправиться на юг в этой машине.
Какое-то безумие.
Я говорила себе: должно быть другое объяснение. Я никому не могу верить. И в первую очередь Каравелям. В конце концов, чтобы так хорошо сыграть меня, знать, во что я одета, что я левша и вообще всю мою подноготную, подставная Дани Лонго должна быть со мной как-то связана. А с кем я говорила о Цюрихе?
Все это знает Анита. Она чуть ниже меня ростом, да и выглядит немного иначе, но тоже блондинка и прекрасно меня знает. Я не сомневаюсь, что она могла бы копировать какие-то мои жесты, даже мою необычную походку, которая стала весьма специфической после пятнадцати, если не двадцати лет борьбы с близорукостью. Она также смогла бы подражать моей манере говорить, употреблять какие-то свойственные мне словечки и, хотя очень трудно полностью сымитировать чужой голос, по телефону, сославшись на помехи на линии, она могла бы, по крайней мере, создать иллюзию, что она-Дани Лонго, правда, в несвойственном для нее истерическом состоянии. В конце концов, она знакома с Бернаром Торром – мы все втроем работали в одном агентстве, и она знает, какие у меня с ним отношения.