– вы отдавали ей в распоряжение свою квартиру и поощряли ее распущенность. Меня это особенно возмущало потому, что вы корчите из себя непорочную деву, не имеющую к таким делам никакого отношения. Вы были для меня постоянным напоминанием о том, что мне хотелось забыть. Вы всегда присутствовали в чудовищных видениях, порожденных моей ревностью. Вы были монстром.
Я всегда украдкой наблюдал за вами, Дани. Тайком, но жадно. Я смотрел, как вы манипулируете левой рукой. Я всегда считал, что левши – личности ненормальные, злые и скрытные, как те, кто грызет ногти. Глядя на меня, вы, наверное, думали, в душе потешаясь надо мной, об этих подонках, укладывавших Аниту на спину или заставлявших делать разные мерзости. И я сходил с ума. Она наверняка и потом изменяла мне, и вы, думаю, были посвящены. Скорее всего, она откровенно делилась с вами теми гадостями, которым предавалась не она одна, говорила, что я толстый тюфяк и что в постели весьма незатейлив. У меня не было власти над вами, но мне так хотелось, чтобы вы окунулись в такую же грязь, чтобы нарушилась эта дивная гармония, которую излучает ваше лицо, ваша речь, ваша походка.
В прошлом году я узнал об отвратительной истории, которая затмевала все остальные. Однажды поздно вечером мы с Анитой встретили в каком-то ресторане ее ровесника – субтильного и самодовольного типа, такого же, как все остальные. С тех пор как Анита стала моей собственностью, я ненавижу молодых парней. Я бы убивал их голыми руками, не испытывая ни малейших угрызений совести, если бы мог это делать безнаказанно. Всех до одного. Или же заставил бы других мужчин обращаться с ними как со шлюхами. Ничто не доставило мне большего удовольствия, чем узнать, что один актер, которого и Анита, и самая тупая секретарша из агентства считают неотразимым, всего-навсего мерзкий пидор. И все они ничуть не лучше – иначе не будешь заниматься этим ремеслом и так охотно отдавать себя на потребу публики. Анита побледнела как полотно, увидев этого парня. Они поздоровались. Руки у нее дрожали, дрожал голос, когда она произнесла несколько слов. Принесли еду. Я видел, как он, сидя в компании друзей за соседним столом, был крайне возбужден, изредка украдкой поглядывал на нас, вернее, на Аниту. Я заплатил за ужин, хотя мы толком ничего не успели съесть. Потащил Аниту в машину, припаркованную на улице Кантен-Бошар почти напротив кинотеатра, где перед этим мы смотрели веселый фильм для грустных людей, и тут я ударил ее. Тогда она рассказала мне про тот вечер, еще до нашей свадьбы, когда вы с ней вдвоем выпивали в обществе двух парней, одного из них мы встретили в ресторане. Когда вы вышли из очередного заведения, то решили поехать к вам домой – пропустить последний стаканчик. Она сказала, что в какой-то момент, уже задрав юбку, она целовалась с одним из мерзавцев, не тем из ресторана, а с другим, а его дружок пытался добиться того же от вас. Она сказала, что вы обругали ее последними словами, и сбежали из собственной квартиры, бросив ее на произвол судьбы. Она твердила вся в слезах, и я видел, что она не врет: «Я совсем ничего не соображала тогда, не понимала, что вытворяю. Дани не пьет, не трахается, считает себя совершенно безгрешной, уверена, что никто ей не нужен, и при этом готова предать тебя при первой же возможности. Она ни секунды не думала обо мне, понимаешь, умчалась, а я была пьяная, в дымину пьяная». Я посадил Аниту в такси и вернулся в ресторан. Этот тип там еще сидел. Я дождался, пока он выйдет, и пошел следом за ним по Елисейским Полям, метрах в ста от него, но он меня не замечал, потому что с ним была молоденькая блондинка, которая на него запала, – да все вы одинаковые. Он пешком повел ее к себе домой на улицу Боэси. Они часто останавливались посмеяться возле какой-то неосвещенной витрины или целовались как наглые твари, не стесняясь поздних прохожих. Я догнал их в коридоре дома, куда они вошли. Сперва ударил его, потом ее, она не успела ни опомниться от изумления, ни закричать и потеряла сознание. Я подхватил ее на руки, а его, еле стоящего на ногах, подтолкнул к лестнице и поклялся, что придушу, если он начнет кричать. Полуживой от ужаса, он впустил меня в большую квартиру на втором этаже. Я положил девушку на пол и закрыл за собой дверь. И снова ударил парня, который попытался со мной препираться. Я схватил его за ворот порванного пиджака и, прижав к стене, лупил со всего размаха. Потом, когда он уже почти упал в обморок, я одним рывком содрал с него и брюки, и трусы в цветочек, поволок в другую комнату, чтобы найти какой-то предмет, с помощью которого можно было достойно завершить эту унизительную для него экзекуцию на глазах его подружки. Кажется, он умолял меня, повторяя «месье, месье», у него уже не осталось ни храбрости, ни способности к сопротивлению, всего-навсего типичная гнусная мразь, и именно его отвратительная пассивность привела меня в чувство. Я швырнул его на стул на кухне. Взял за подбородок и поднял ему голову. Из ушей и носа у него текла кровь. Тогда я начал с ним говорить. Уже не помню, что я ему тогда сказал. В любом случае, он не мог понять. Никто не мог меня слышать. Я вернулся в комнату к девице. Она тоже лепетала «месье». Я закрыл ей рот левой рукой и разодрал на ней одежду, поставив ее на ноги и прислонив к той же стене, где чуть не прикончил ее красавчика. Она смотрела на меня в упор расширенными от ужаса, полными слез глазами. Она была хрупкой и полуживой от страха, как ребенок. Я ее отпустил, Дани. Никто не может понять. Не помню, как я вернулся в машину на улице Кантен-Бошар, я плакал, уронив голову на руль и закрыв лицо руками. С тех пор как я стал взрослым, я плакал всего два раза. В тот вечер и в прошлую пятницу, глядя на эту омерзительную фотографию моей жены. Вы можете это понять, Дани?
В ту же самую ночь я узнал о вашей поездке в Цюрих и об изменах Аниты после нашей свадьбы, но Коба она тогда не упомянула. Я долго сидел один возле спящей дочки. Потом заглушил себя снотворным и заснул на полу прямо у ее колыбельки и во сне видел только ее. На следующий день я предпринял все необходимое, чтобы встретиться в кафе с этим парнем, неподалеку от его дома. На распухшем лице у него виднелись следы от побоев, но он разглагольствовал, попивая жидкий томатный сок, потому что понимал, что теперь я должен его опасаться. Я выписал ему чек. Он сказал, что я сумасшедший и меня должны держать в психушке. Он смеялся, хотя ему мешали полоски пластыря, наклеенные вокруг губ. Я пошел на такое унижение, что попросил, чтобы он рассказал мне свою версию событий той майской ночи. Самое ужасное, что он почти ничего не помнил, поскольку все это уже тогда его мало волновало. Он сказал, что, по сути дела, я плачу ему за то, что он трахнул мою жену. И громко спросил, должен ли он поделиться с напарником?
Весь оставшийся день я ни на минуту не мог сосредоточиться на своей работе. Я снова и снова прокручивал в памяти признания Аниты. Там фигурировал один знакомый тип, которому я, по крайней мере, мог отомстить. Помните темноволосого художника с ухватками тореадора по имени Витта, Жак Витта? Он ушел из агентства вскоре после того, как якобы попал в автомобильную аварию. На самом деле я тоже подкараулил его перед его домом, огромным жилым комплексом в Буживале. Было около семи вечера, заходящее солнце пламенело над Сеной. Трое или четверо ребятишек играли неподалеку. Я поймал их мяч, заговорил с ними. Потом остался один, ждал несколько часов. Курил, ходил взад-вперед, подальше от уличных фонарей. Витта подъехал на своем «ситроене»-малолитражке уже за полночь, он был один и стал парковаться. Когда он увидел, как я подхожу, то сразу же догадался о моих намерениях. Он не хотел вылезать из машины, изо всех сил цеплялся за дверцу. Тогда я двумя руками перевернул «ситроен». В соседних домах открылись окна, в темноте раздались голоса. Я вытащила Витта наружу, он вел себя намного достойнее, чем тот подонок, пытался стукнуть меня в пах, но я ударил его, поставил на ноги, лупил его прямо на газоне до тех пор, пока до меня не дошло, что я могу забить его насмерть. Я вернулся домой. И в эту ночь я тоже спал на полу рядом со своей дочкой. Дня через два или три Витта пришел в мой кабинет с заявлением об уходе. Он отказался взять у меня чек. Заставил оплатить ремонт дверцы и новое крыло «ситроена», а за побои брать деньги не стал. Он ходил пять или шесть раз с моей женой в отель на улице Пасси. Он сделал непристойный жест и сказал, что пользовался ею как обычной шлюхой и что она абсолютно его не волнует. Вы понимаете меня, Дани?
Теперь больше всех на свете я ненавидел вас. Я старался даже не смотреть в вашу сторону на планерках по понедельникам. Какое-то время я вынашивал мысль, что я вас уволю. Но меня останавливали два соображения: чтобы объяснить это решение остальным сотрудникам, нужен был повод, то есть какая-то профессиональная оплошность, которую вы никоим образом не могли допустить; ну а потом вы бы нашли работу в другом агентстве, и я снова столкнулся бы с вами на нашей узенькой дорожке, только вы наверняка заняли бы должность выше, чем у нас, и чувствовали бы себя увереннее, чем раньше. И я решил выждать.
Шли месяцы. Я следил за Анитой, как мне казалось, следил очень пристально. Я почему-то решил, что те дни, о которых я вам рассказал, были для нее хорошим уроком и теперь она побоится причинить вред нашей семье. Я любил ее. Я всегда ее любил. Я знаю, что говорят у меня за спиной в агентстве. Будто она с самого начала пыталась залететь и заарканить босса. Это совершенно не так, Дани. Она сама, безо всякой помощи могла бы и разбогатеть, и занять то место под солнцем, о котором мечтала. Ей никто не был нужен. Наоборот, она отвергала мои притязания, я ее не интересовал. Иногда ходила со мной куда-то. Я водил ее в рестораны. Рассказывал ей про свое детство, о том, как меня боялись другие мальчишки, я пытался произвести на нее впечатление своим прошлым, своей недюжинной силой. Но она считала, что я чересчур громоздкий, слишком толстый, она просто зевала в моем обществе. Когда мы выходили из ресторана, где она явно не получала никакого удовольствия, я не знал, что делать дальше. Я не танцую, не хожу на модные тусовки. Я отвозил ее домой – к матери на бульвар Сюше. А потом подбирал первую попавшуюся девицу, отдающуюся за деньги, чтобы избавиться от желания, которое вызывала у меня Анита. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Первый раз я взял ее силой, это случилось в агентстве как-то днем в субботу, когда мы пришли поработать и оказались там только вдвоем. Наверное, это было самое удачное из того, что я сделал в своей жизни, потому что мы тогда зачали Мишель, и я женился на Аните восемь месяцев спустя. Я знаю, что, по крайней мере, до свадьбы у нее было ко мне что-то вроде влечения, даже если допустить, что это было не больше, чем извращенное любопытство – ей хотелось убедиться, что человек моего веса и телосложения заметно отличается от остальных. Сначала, первые несколько раз, когда она приходила ко мне домой, она раздевалась какими-то лихорадочными и робкими движениями, даже не могу сказать, что ее больше возбуждало – предвкушение боли или наслаждения? Насколько в остальное время она была оживлена и уверена в себе, явно демонстрируя врожденную склонность доминировать, настолько неловкими и неискушенными были ее уловки, чтобы оказаться со мной наедине, снова испытать дискомфорт и покорно подчиниться насилию, как это было в момент нашей первой близос