Ну а потом южная автомагистраль: два прибора, на одном стрелки показывают семь часов тридцать минут, на другом стрелка приближается к ста шестидесяти. Я оставил машину служащему у въезда в паркинг. Извинившись за опоздание, сдал чемодан и сунул чаевые на стойке регистрации багажа. Побежал со всех ног. Когда я уже выходил на летное поле на посадку, мне передали ваше «сообщение». Я поблагодарил и дал купюру в тысячу франков[53], чтобы меня хорошенько запомнили. В «Каравелле» никто не спросил моего имени, но я дважды под какими-то предлогами говорил стюардессе, что меня зовут Коб, Жюль Коб, и что я лечу в Вильнёв-лез-Авиньон. Я выпил водки, взял почитать газету. Полет длится чуть больше часа. Я размышлял. Меня ничуть не волновало, что внешне я не похож на Коба. В таком потоке пассажиров никто не запомнит, как выглядел тот или иной по отдельности. Запомнят только имя или какую-то врезавшуюся в память деталь, например слово «Авиньон», этого достаточно. И вот тогда, в самолете, когда я думал о том, что Аните тоже предстоит выдавать себя за другую и что ей будет намного сложнее, чем мне, я понял – свидетели должны запомнить что-то конкретное, и тут мне в голову пришел чисто рекламный трюк: перевязанная рука. В памяти остаются именно такие подробности: «Я видел даму на “Тандербёрде”, у нее еще была повязка на руке». Я сразу же сообразил, как можно обратить себе на пользу вариант с левой рукой. Анита могла бы появиться в отеле, но оставить незаполненной карточку, поскольку вы левша. А она – нет, и ей повязка мешать не будет. К тому же само ваше самоубийство станет прямым доказательством преступления. И никто не удивится, что вы не оставили предсмертной записки, где во всем каетесь.
Когда я прилетел в Марсель-Мариньян, была ночь. Получив чемодан, я купил в аэропорту все необходимое для повязки. Поехал на такси в Авиньон. Разговорился по дороге с водителем, рассказывал о моей «профессии» строителя. Мы пришли к общему мнению относительно проблем тех, кто живет в плохих условиях. Потом я снова ушел в себя. Он высадил меня перед воротами мастерской Котти. Я дал ему хорошие чаевые. Он проехал 80 километров за 50 минут. Позже я сообразил, что не могу представить себе, как он выглядит. Даже не помню цвета волос. С этим тоже, Дани, всегда кто-то будет спорить, но люди действительно не замечают друг друга. И именно на это я делал ставку, чтобы надуть тех, кто будет вести следствие, и, по крайней мере, мне кажется, что действовал я правильно.
В мастерской было тихо, горела одна лампочка. Какой-то человек подошел к застекленной будке, я заплатил ему за ремонт машины. Он дал квитанцию. Я сказал ему, что у меня дом в Вильнёве. Он вывел к воротам недавно вымытый «Тандербёрд» с поднятой крышей. Садясь за руль, я пытался мгновенно разобраться, как заводится мотор. Оказалось – просто. Я тронулся с места, думаю, он не заметил мою растерянность.
Мне пришлось спрашивать дорогу на Вильнёв, хотя я не думал, что он так близко от Авиньона. Когда я открывал ворота поместья Сен-Жан, часы показывали четверть одиннадцатого. Едва зайдя в дом, я вытащил из чемодана ружье и выстрелил три раза. Два – в открытое окно, третий – в стену гостиной. Чтобы пустить по ложному следу чересчур въедливого эксперта, я подобрал отлетевшие гильзы, а на пол выбросил те, которые нашел на вилле в Монморанси. Подложил в магазин три новые. Потом стал вслушиваться в ночную темноту. Я решил, что если кто-то придет на шум, то я выскользну из дома, оставив здесь костюм Коба, ваши вещи и машину. Но никто не пришел. За четверть часа я выполнил все задуманное. Наверху на деревянном подрамнике я нашел ваше увеличенное фото, то, где вы сняты голой. Я обыскал лабораторию этого любителя порнографии – просмотрел все фотографии в папках. Извлек все ваши, оставил только две, соответствующие моему плану, и – едва сдерживаясь, чтобы не завыть, – фотографии Аниты. Она-то позировала ему добровольно, Дани. Я порвал фотографии, сложил кусочки в большой бумажный мешок, который забрал с собой. Я искал негативы, они лежали в ящике пронумерованные, внесенные в каталог, – все вы, девушки, были сведены к рангу почтовых марок. Там я нашел печатные формы. Я отнес вниз вашу фотографию на подрамнике и повесил на стену вместо другой – молоденькой девушки, почти подростка, неуклюже сидящей на корточках. Прежде чем вернуться наверх, я впервые внимательно посмотрел на вас. Не смогу объяснить ни каким образом, ни почему, но внезапно у меня возникло ощущение, что вы заодно с нами, что вы разделяете мою боль и жалость. На этом снимке на вашем лице читалась нескрываемая нежность к той, которая, воспользовавшись вашим плохим зрением, именно в эту секунду предавала вас, потакая гнусным извращениям этого подонка. Эта мгновенная подмена фотографий странным образом предопределила нашу судьбу. Я оставил ее на стене, сознавая, как мерзко поступаю.
Я разложил, куда требовалось, ваши вещи, попрыскал вашими духами простыни, которые, возможно, еще пахли Анитой. Кровать была расстелена. На полу валялся кожаный ремень, я к нему не притронулся. Кажется, на меня накатила усталость, все чувства потеряли свою остроту. Кожаный ремень не вызвал никаких, абсолютно никаких эмоций. Я отнес в машину бумажный мешок, ваше белое пальто, ковер, в котором вы позже обнаружите тело Жюля Коба. Ну и эту коробку с патронами и ружье. Дверь я не запер и оставил дом, полностью готовым для полицейского расследования, но делал все машинально, как робот.
Я мчался на огромной скорости, сосредоточившись на вождении и включив дальний свет, мне было наплевать, что он слепит встречные машины. Я добрался в аэропорт Лион-Брон к часу ночи за двадцать минут до отлета самолета, на котором собирался вернуться в Париж. Это был последний ночной рейс. Анита ждала меня не там, где мы условились, а чуть ближе, на обочине дороги. Фары машины осветили ее белый костюм. Я открыл ей дверцу и тронулся с места. Она уже ждала меня больше часа. Ей было холодно и страшно. Она все время дрожала. Я остановился на какой-то боковой дорожке под деревьями. Объяснил ей, что нужно делать. Отдал ваши права, косынку, ваше белое пальто. Наложил повязку на левую руку. Вырвал листки из неиспользованного билета на самолет в Марсель-Мариньян, который она купила на ваше имя, оставив одну обложку. Положил его в карман пальто вместе с квитанцией из мастерской в Авиньоне и вашим конвертом с зарплатой и премиальными. Извлек из него несколько купюр – ровно столько, сколько стоил ваш авиабилет. На Аните был новый костюм, и он был похож на ваш. Она купила его, даже не успев примерить, в каком-то еще открытом бутике на площади Этуаль. Показала мне, что подвернула юбку на талии и для надежности закрепила английскими булавками. Я не смог сдержаться и рассказал о неубранной постели в доме Коба. Спросил, не она ли занималась с ним любовью на этих смятых простынях? Мне неудержимо хотелось узнать мельчайшие детали, и при этом совсем не оставалось времени, я запинался и с трудом говорил. Она закрыла мне рот рукой. Поклялась: что бы ни случилось, отныне она принадлежит только мне. Я вернулся в аэропорт, показал ей, как водить эту машину. На прощание я долго целовал ее.
Она снова сказала, что любит меня.
Мы условились созвониться по телефону в половине пятого утра. Она должна была к тому времени добраться до Авалона, пользуясь картой Коба, мы все рассчитали, Я ринулся в здание аэропорта с бумажным пакетом в руке, купил билет на имя Льюиса Кэрролла. Снова провел час на борту самолета, летевшего откуда-то с Ближнего Востока. Я дремал и несколько раз видел во сне снимок вашего обнаженного тела на белой стене. Я не стал брать свою машину в Орли, а сел на такси, которое привезло меня около трех часов ночи в Отей. Я шел по улицам к дому Коба и не видел ни одного освещенного окна. Сам дом тоже был погружен в темноту. Когда я вошел, я стал что-то громко говорить, как будто обращаясь к Аните, обсуждая с ней скучный прием, с которого мы вернулись. Я подкрался к двери вашей спальни и тихо позвал по имени. Но вы не спали. В большой комнате я не увидел бутылки вина. Она оказалась на кухне вместе с тарелкой и приборами, которые вы, к сожалению, помыли. Однако в этом доме останется много других следов вашего пребывания, и я с радостью увидел по отметке, сделанной мной на бутылке, что уровень вина уменьшился на один бокал. Разумеется, от такой дозы снотворного вы не могли заснуть мгновенно, но я не сомневался, что через какое-то время оно подействует.
Я немного подождал в саду перед домом, куда выходило ваше окно. Курил, представлял себе Аниту, мчащуюся в ночи за рулем «Тандербёрда». Вспомнил все, что сделал с момента смерти Коба, пытаясь обнаружить какой-то просчет или ошибку. Нет, все прошло как по маслу. В четыре часа я вернулся к двери вашей спальни и снова шепотом окликнул вас. На сей раз вы не ответили. Я бесшумно вошел. Вы лежали на спине, в неярком свете, который сопровождал меня из гостиной, я видел на подушке ваше лицо с закрытыми глазами, повернутое ко мне в профиль. Теперь я не сомневался, что вы спите, и у меня было достаточно времени, чтобы добраться до авеню Мозар. Я не сдержался и сделал несколько шагов по направлению к вам, это было чистым безрассудством – я стоял так близко, что слышал ваше дыхание. Я впервые видел вас без очков. Теперь вы казались мне еще более незнакомой, чем днем. Я стоял какое-то время, разглядывая вас. И тут случилось то, отчего у меня бешено заколотилось сердце. Вы заговорили. Вы заговорили так же отчетливо, как говорите обычно. Не просыпаясь, вы произнесли: «Прошу вас, убейте меня, очень прошу». Я медленно попятился к двери, не спуская с вас глаз. Я ушел. Добрался пешком до авеню Мозар, держа в руке бумажный пакет.
Войдя к себе домой, я разыграл ту же комедию, что в доме Коба, рассчитанную на прислугу, которая спала в глубине квартиры. Я громко разговаривал с воображаемой Анитой. А реальная должна была вот-вот мне позвонить. Я ждал звонка в нашей спальне. Мне надо было еще многое сделать, но я был вынужден сидеть около телефона, чтобы мгновенно снять трубку и телефон перестал звонить. Потом наступило пять часов. Сквозь жалюзи уже пробивался свет, с улицы доносились первые звуки. Видимо, с Анитой случилось что-то серьезное. По мере того, как время шло, я осознавал все безумие затеянной нами авантюры. И вот телефон звякнул, и, еще снимая трубку, я услышал, как в ней что-то булькает. Это была Анита – далеко, так далеко от той жизни, которую я создавал для нас, так далеко от той жизни, о которой мечтал для нас, для Мишель. Она точно разыграла придуманную мной мизансцену на случа