Я видел, как ваш тип сел в машину один, тоже развернулся и выбросил на дорогу ваш раскрытый чемодан. Теперь я снова потерял вас. У меня был выбор: исчезающий вдали кабриолет, в котором лежала мина замедленного действия, или вы, Дани. Я не мог понять, что важнее – гнаться за ним или искать вас. Я подумал, что вы без машины, и найти вас потом будет легче, чем кабриолет. Я ринулся за парнем по автомагистрали на Марсель. Но «Тандербёрд» был намного мощнее, и я безбожно от него отставал. Но тут я заартачился. Я понимал, что он угоняет машину. Мы въехали в город, но его след простыл. В этом месте находится круговая развязка. Потеряв ориентир, я несколько раз ездил по кругу, рискуя привлечь внимание регулировщика, направлявшего движение потока машин. И поехал в обратную сторону. От усталости я уже не соображал, не мог ни на что решиться, я действовал наугад, как полный кретин. Я думал: «Наверное, она в таком же состоянии, как я. В полной растерянности. И я найду ее на старом месте. Разделаюсь с ней, и наплевать мне на этого подонка и машину. Будь, что будет». Но опять же я плохо знал вас, Дани. На холме я только нашел оставленную вами записку, несколько слов, нацарапанных правой рукой: СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В ДЕСЯТЬ У ДОМА 10 НА КАНЕБЬЕР. По крайней мере, оставалась надежда вас отыскать. Я разорвал записку. Не торопясь, вернулся в Марсель, не переставая думать о вас. Мне кажется, я начинал понимать смысл вашего необъяснимого поведения, но еще не до конца, как-то смутно, мне нужно было выспаться, и тогда все в голове должно встать на свои места. Я снял номер в отеле рядом с вокзалом Сен-Шарль. И, не раздеваясь, заснул мертвым сном.
Как я просил, меня разбудили вечером, в начале десятого. Я заказал еду и питье, принял ванну. Я оброс щетиной, рубашка была совершенно грязная, но я отдохнул, и голова была свежая. Я вдруг догадался, что вы даже не подозреваете ни об убийстве, ни о том, что я гоняюсь за вами. Наверное, вам просто неожиданно взбрело в голову покататься на «Тандербёрде». Документы на машину были на имя компании Коба – «А. Р. К.», что-то тина «Архитектура. Реновация Коба». Вы наверняка не обратили на это внимания. Не знаю, каким образом, но вы наткнулись на две улики, которые Анита специально оставила прошлой ночью. Разумеется, вы так и не поняли, почему на вас напали в туалете на станции техобслуживания, почему покалечили левую руку. Вас, должно быть, волновала только одна мысль – как разыскать и вернуть машину. Возможно, вы знали, как найти вора, хотя об этом мне ничего не известно. Этим, помимо вашего самообладания, объясняется ваша быстрая реакция на холме.
Я позвонил Аните из телефонной кабины в отеле. Она сдалась. Она сказала открытым текстом, хотя нас могла прослушивать любая телефонистка, что лучше сознаться в убийстве и сдаться полиции. Я, как мог, старался ее подбодрить. Я говорил, что придумал выход, что все уладится. Я слышал, как Мишель спрашивает: «Это папуля? Это мой папа?» Я обещал Аните, что завтра прилечу к ним в Женеву.
В десять вечера я уже стоял у дома десять по улице Канебьер. Полчаса спустя я шел следом за вами и вашим жиголо, пытаясь издали понять, что творится у вас в головах. Но я не понял одного – то, что вы оба уже знали, что в багажнике «Тандербёрда» лежит труп. Я приготовился увидеть вас одну и без машины или вообще не увидеть, поскольку он не мог прочесть вашу записку на холме. Я был ошеломлен, когда увидел, что он снова обнимает вас, когда вы шли к Канебьер. Я оставил «ситроен» на соседней улице и вынужден был за ним вернуться, когда увидел, что вы стоите возле «Тандербёрда». И тут уже вы окончательно исчезли.
Я беспорядочно метался по городу. Даже не потому, что надеялся отыскать вас, нет. Просто так. Я думал о вас – испуганной, с перевязанной рукой, в белом легком платье и в пиджаке этого парня, наброшенном вам на плечи. Позднее я сообразил, что вы побоялись пойти в полицию и сообщить о находке, поскольку это была чужая машина, и вы взяли ее без спроса. Мало-помалу я начинал угадывать ход ваших мыслей. Тогда я сказал себе, что в тот же вечер или на следующий день вы обязательно позвоните в Женеву и попросите нас о помощи. Другой вариант – вы постараетесь избавиться от трупа, не задаваясь мыслью, откуда он взялся у вас в багажнике. В любом случае поставленная мной ловушка должна была захлопнуться. Я положил в карман халата Коба телефонограмму, посланную в Орли. Она должна была вывести следствие на вас. Нам с Анитой останется только отрицать, что мы видели вас в пятницу. Нам не могут не поверить, ведь мы не имеем никакого отношения ни к вилле Монморанси, ни к «Тандербёрду».
Я проспал в своем номере до полудня. Попросил у мальчика-рассыльного принести мне электробритву и местные газеты. Пока брился, удостоверился, что в них ничего нет об убийстве Коба. Также ничего не упоминалось о том, что в этих краях обнаружен неопознанный труп. Я позвонил Аните. Сказал, что дождусь вечера, потому что есть шанс, что вы будете ей звонить. Я сказал: что бы ни случилось, мы должны утверждать, что ничего не знаем об этой истории, и просил, чтобы она не раскисала. Я оставил ей номер своего отеля, пусть сразу же сообщит мне, если вы позвоните. Конечно, мы сильно рисковали, когда говорили между собой по телефону, но что можно было еще сделать? Пообедав, я пошел пройтись по городу. Купил рубашку, которая сейчас на мне. Выбросил в канализационный люк пакет со старой. Подняв голову, я увидел в зеркальной витрине свое отражение. Да, это был я, Мишель Каравель, преуспевающий рекламщик, владелец недавно созданного агентства, набирающего обороты, образцовый муж и отец, принятый в высшем обществе, короче, тот самый, кого вы видите перед собой, но вы, Дани, его не узнаете, да и он сам себя не может узнать. Так кто есть кто, в конце концов?
Анита позвонила около восьми. Вы только что разыскали ее в Женеве. Она буквально сошла с ума. Рыдала. Твердила: «Умоляю тебя, не трогай ее. Она не сомневается, что убила Коба. Ты понимаешь? Я этого не вынесу. Ты должен ей все сказать, все объяснить». Не знаю, возможно, виной всему ее страхи и домыслы, но за эти два дня и две ночи в мое отсутствие она пришла в ужасное состояние. Не знаю, Дани. Я слышал плач Мишель, она была испугана, она никогда не видела свою мать такой. Я несколько раз пообещал ей, что ничего вам не сделаю. Она мне не верила. Она сказала: «Пусть Дани позвонит мне, пусть подтвердит, что все в порядке. Клянусь тебе, Мишель, если ты все-таки задумал исполнить свой план, я покончу с собой, ты меня слышишь? Клянусь!» Я был готов пообещать все, что угодно, лишь бы она успокоилась, чтобы выиграть несколько часов.
И вот я несся сюда, как сумасшедший, в надвигающейся темноте. Я ехал вверх по улице Аббатства, а вы спускались мне навстречу. Я последовал за вами в пивную у вокзала. Увидел этого дальнобойщика, ваше белое пальто, я не понимал, каким непостижимым образом оно здесь оказалось. Я до сих пор не понимаю, какими неисповедимыми путями вы его разыскали. Но какая разница? Я видел, как вы роетесь в карманах пальто, достаете конверт с деньгами, а другой, тот, что я собирался забрать у вас и не успел, еще наверняка лежит у вас в сумке. Я вошел внутрь, я снова мог уловить это биение жизни за стеклами ваших очков. Вы были очень красивая, Дани, когда поцеловали вашего друга в щеку, потому что в эту минуту вас озарила догадка – вы уже не сомневались в том, что произошло, хотя бы потому, что не может существовать два конверта на одно имя с одной и той же зарплатой. Да, вы были красивая, но превратились для меня в самого опасного человека на свете. Инстинктивно я тут же скрылся из вашего поля зрения.
Я наблюдал за вами, пока вы провожали своего шофера на вокзал, но не пошел следом. Слишком велик был риск, но оставался и шанс на спасение для вас – вы могли уехать с ним поездом, бросив «Тандербёрд» у пивной. И я дал вам этот шанс. Я слегка приоткрыл багажник, совсем немного, только чтобы убедиться, что там больше нет трупа Коба. Я вернулся к «ситроену», стоявшему по другую сторону крепостной стены. Позже я издали увидел, как вы вышли из здания вокзала и ищете меня глазами. Я смотрел, как вы проезжаете мимо меня в «Тандербёрде». Тогда я поехал следом. Убедившись, что вы направляетесь в Вильнёв, я выбрал другой путь, чтобы оказаться там раньше вас.
Я поджидал вас в темноте гораздо дольше, чем рассчитывал. Я держал в руках винчестер, который вы оставили на диване. Вы зашли и зажгли лампу в вестибюле. Мне пришлось резко отпрянуть. Вы замерли. Я видел ваш освещенный силуэт, а вы меня не видели. Но я должен был приблизиться к вам, выстрелить в упор, чтобы еще можно было подозревать самоубийство. Я сделал второй шаг, в то же время пытаясь предугадать, как вы будете защищаться. Я не сомневался, что вы броситесь к дивану, чтобы схватить ружье, которого уже там не было. И я подался вперед, чтобы преградить вам путь. И вот оказалось, что ни разу, до самого конца, я не смог просчитать ни единой вашей реакции. Я уже почти коснулся вас, но с опозданием понял, что вы идете не к дивану, а к лампе, горящей в вестибюле, и внезапно все погрузилось во тьму. Я услышал щелчок, быстрые шаги, стал тщетно искать на ощупь выключатель. Потом услышал шум и не сразу понял, откуда он. А затем ваш голос. Такой же четкий и уверенный, как обычно. Вы сказали: «Не двигайтесь, месье Каравель. Я только что отправила письмо, в которое положила оба конверта с зарплатами и кратко изложила суть дела. Оно адресовано мне самой, но, если я умру, его вскроют. Я не стала посылать его никому другому, потому что Анита – моя подруга, я люблю ее и хочу ей помочь. И не старайтесь зажечь свет в этой хибаре. Я вывернула пробки». Я ничего не забыл, Дани? Нет, забыл. Вы потребовали, чтобы я бросил «свое ружье», поскольку боитесь, «что будете вынуждены забрать его силой». Я даже не стал задаваться вопросом: а как именно? Я полностью доверял вам – по части генерирования невероятных идей вам не было равных.
Но я положил ружье совсем не поэтому. Я сел на диван, а потом, когда глаза привыкли к темноте, пока говорил, я видел неясное светлое пятно – вы сидели на подлокотнике кресла напротив меня.