ль. Оказывается, это не один, а два человека. Госпожа Эдит! Да, это она с томным видом опирается на руку своего мужа. Но мужа ли? Нет, это не Артур Ранс. На чью же руку с такой томной грацией опирается наша хозяйка?
Рультабиль обернулся и поискал вокруг нас кого-нибудь, кто мог бы нам это разъяснить: Бернье или Маттони. Бернье как раз вышел на порог Четырехугольной башни, и Рультабиль сделал ему знак подойти.
— Кто это с госпожой Эдит? — спросил мой друг. — Вы его знаете?
— Этот молодой человек? — Бернье ни минуты не колебался. — Это князь Галич.
Рультабиль и я посмотрели друг на друга. Правда, мы никогда еще не видели князя Галича издали и не предполагали, что у него такая походка. Кроме того, он не казался мне настолько высоким. Рультабиль понимает мои сомнения и пожимает плечами.
— Хорошо, Бернье, спасибо, — говорит он.
Мы продолжаем смотреть на госпожу Эдит и ее кавалера.
— Хочу сказать только одно, — замечает Бернье, перед тем как уйти, — не нравится мне этот князь. Уж больно он сладкий, и волосы у него слишком светлые, и глаза чересчур голубые. Говорят, что он русский. В позапрошлый раз, когда его ждали к завтраку, господин и госпожа Ранс не решались садиться без него за стол. И вдруг приносят телеграмму из Москвы — князь просит его извинить, так как он опоздал на поезд.
И Бернье, посмеиваясь, отправился к порогу своей башни. Мы по-прежнему смотрим на берег. Госпожа Эдит и князь продолжили прогулку по направлению к гроту Ромео и Джульеты, а Старый Боб внезапно перестал жестикулировать и направился к замку. Войдя, он пересек двор, и мы ясно увидели, что старик уже не смеется. Старый Боб стал печальным и замолчал! Мы окликнули его, но он нас не расслышал. Внезапно его охватил приступ бешенства. Держа в вытянутой руке старейший череп человечества, он злобно ругает свое сокровище, уходит в Круглую башню, и гневные раскаты его голоса продолжают раздаваться оттуда. Можно подумать, что он бьется о стены.
В этот момент старинные часы Нового замка пробили шесть и прогремел первый раскат грома. Горизонт потемнел.
Конюх Вальтер — добрый малый, глуповатый, но вот уже много лет бесконечно преданный своему хозяину — Старому Бобу, — прошел через арку садовника, пересек двор Карла Смелого и направился к нам. Он протянул одно письмо мне, другое — Рультабилю и отправился к Четырехугольной башне. Рультабиль поинтересовался, что ему там надо, и Вальтер ответил, что несет Бернье почту для господина и госпожи Дарзак. Все это по-английски, так как Вальтер понимает только этот язык. Но и мы достаточно знаем английский, чтобы его понимать. Вальтеру поручено разносить почту, с тех пор как дядюшке Жаку запрещено отлучаться из привратницкой у входа. Рультабиль забрал у Вальтера письма и заявил, что передаст их сам.
Первые капли дождя упали на землю.
Мы направились к двери господина Дарзака. В коридоре верхом на стуле сидел Бернье и спокойно курил трубку.
— Господин Дарзак все еще у себя? — поинтересовался Рультабиль.
— Он не двигался с места, — ответил Бернье.
Мы постучали и услышали, как открывается задвижка, ибо Рультабиль настойчиво требовал запирать дверь изнутри, если кто-нибудь входил в комнаты.
Господин Дарзак занимался корреспонденцией. Он устроился за столиком и писал, сидя лицом к двери.
Проследите, пожалуйста, внимательно за всеми нашими действиями. Рультабиль, прочитав свое письмо, ворчит, что оно подтверждает полученную им утром телеграмму и торопит его возвращение в Париж. Газета непременно желает отправить своего корреспондента в Россию. Господин Дарзак равнодушно просмотрел два-три письма, которые ему передали, и сунул их в карман. Я прочел и показал Рультабилю полученное мной сообщение парижского приятеля о том, что Бриньоль просил адресовать его письма в Альпийскую гостиницу Соспеля. Это весьма интересно, и мы решили втроем отправиться в Соспель, как только появится возможность. Выходя из комнаты Робера Дарзака, я заметил, что дверь в комнату его жены открыта. Кажется я уже упоминал, что госпожа Дарзак в это время отсутствовала. Как только мы вышли, Бернье тотчас же закрыл двери на ключ и положил его в карман. Ах, я еще и сейчас вижу, как он кладет этот ключ в свой маленький жилетный карман и застегивает его на пуговицу.
Затем мы все трое вышли из Четырехугольной башни, оставив Бернье в коридоре, как сторожевого пса, которым он и был и оставался до конца своей жизни. Его занятия браконьерством не мешали ему быть хорошим слугой. Напротив, сторожевые собаки всегда занимаются браконьерством. И я утверждаю, что в дальнейшем Бернье до конца выполнил свой долг и говорил только правду. Его жена, матушка Бернье, была также прекрасной привратницей, сообразительной и не болтливой. Сейчас, когда она осталась вдовой, я взял ее к себе на службу. Она с удовлетворением прочет, что я о ней думаю и как отдаю должное ее мужу. Оба они это заслужили.
Было около половины седьмого, когда, выйдя из Четырехугольной башни, мы — Рультабиль, господин Дарзак и я — отправились нанести визит Старому Бобу в Круглую башню. Войдя к нему в кабинет, господин Дарзак очень удивился, увидев, в каком состоянии находится его собственная акварель, над которой он работал со вчерашнего дня, чтобы рассеяться. Рисунок изображал крупномасштабный план замка Геркулес XV века, выполненный по документам, хранившимся у Артура Ранса. Акварель была выпачкана и совершенно испорчена. Господин Дарзак попытался получить разъяснение у Старого Боба, устроившегося на коленях перед ящиком со скелетом и рассматривавшим какую-то кость, но тот ничего ему не ответил.
Я прошу извинения у читателя за это небольшое отступление и ту скрупулезную точность, с которой я описываю все наши действия и поступки. Поверьте, что большое значение имеют даже самые ничтожные события, так как каждый наш шаг был непосредственно связан с разыгравшейся драмой, а мы об этом, увы, и не подозревали.
Старый Боб был в ужасном настроении, и мы с Рультабилем поспешили уйти. Господин Дарзак остался со своим испорченным рисунком, думая, без сомнения, о совершенно других вещах.
Выйдя из Круглой башни, Рультабиль и я подняли глаза к небу, которое все больше затягивалось черными тучами. Гроза приближалась, но дождь только накрапывал, и было очень душно.
— Пойду полежу, — сказал я, — может быть, в комнате будет прохладнее, там все окна открыты.
Рультабиль последовал за мной в Новый замок, но вдруг, когда мы подошли к первым ступеням широкой лестницы, остановился.
— Она там, — сказал он глухим голосом.
— Кто?
— Дама в черном! Вы разве не чувствуете, что вся лестница пропитана ее ароматом?
И он скрылся за какой-то дверью, попросив меня продолжать свой путь, не заботясь о нем, что я и сделал. Каково же было мое удивление, когда, открыв дверь своей комнаты, я оказался лицом к лицу с Матильдой!
Она вскрикнула и исчезла в темноте, как вспугнутая птица. Я выбежал на лестницу и перегнулся через перила. Скользя по ступеням, как призрак, Матильда быстро сбежала на первый этаж. Ниже меня на площадке лестницы стоял Рультабиль, который, тоже склонившись над перилами, смотрел ей вслед.
Он поднялся ко мне.
— Ну что я вам говорил? Несчастная! Я попросил у господина Дарзака неделю, но необходимо все закончить в течение суток, или силы окончательно оставят меня. Я задыхаюсь, — простонал он и опустился на стул, — воды!
Я взялся за графин, но он остановил меня и указал пальцем на черные небеса, которые никак не могли разродиться:
— Мне нужен ливень.
Минут десять он сидел на стуле в глубокой задумчивости. Меня удивило, что Рультабиль не поинтересовался, почему Дама в черном оказалась в моей комнате. Вопрос, на который мне было бы затруднительно ответить. Наконец он поднялся.
— Куда вы идете? — спросил я.
— Дежурить у арки.
Он не захотел даже прийти пообедать и попросил, чтобы ему принесли суп. Обед подали около половины девятого в «Волчице». Робер Дарзак оставил Старого Боба, который сообщил, что не желает обедать. Госпожа Эдит, опасаясь, не заболел ли ее старик, тотчас отправилась в Круглую башню и попросила мужа с ней не ходить. Мне показалось, что они в ссоре. В это время пришла госпожа Дарзак вместе с отцом. Она грустно на меня посмотрела, и упрек в ее глазах изрядно меня удивил. Артур Ранс, не отрываясь, смотрел на Даму в черном. К еде никто не притрагивался, и, хотя все окна были открыты, мы буквально задыхались от духоты. Наконец молния и сильнейший удар грома последовали друг за другом, и начался ливень. У всех вырвался вздох облегчения. Госпожа Эдит успела вернуться до дождя, который, казалось, вознамерился затопить полуостров. Она взволнованно рассказала, что застала Старого Боба у стола с лицом, закрытым руками. Он не ответил на ее расспросы и огрызнулся, как медведь, когда она его дружески потормошила. Так как старик упорно закрывал уши руками, то госпожа Эдит кольнула его крохотной булавкой с рубиновой головкой, которой закалывала свой шейный платок, когда по вечерам набрасывала его на плечи. Старый Боб выхватил булавку, в бешенстве бросил ее на стол и прорычал так грубо, как никогда еще в жизни с ней не разговаривал:
— Оставьте меня в покое, племянница!
Госпожа Эдит была настолько обижена, что вышла из комнаты, не сказав ни слова и решив, что ноги ее не будет этим вечером в Круглой башне. Выходя, она оглянулась на своего строптивого дядю и была поражена тем, что увидела. Старейший череп человечества лежал на столе перевернутый, с окровавленной челюстью, а Старый Боб, всегда так бережно с ним обращавшийся, плевал в свою драгоценность. Госпожа Эдит в ужасе убежала.
Робер Дарзак успокоил ее, объяснив, что то, что она приняла за кровь, было всего лишь его акварельной краской.
Я первый выбрался из-за стола, чтобы отправиться к Рультабилю и избежать укоряющих взглядов Матильды. Зачем Дама в черном приходила в мою комнату? Вскоре мне предстояло это узнать.
Когда я вышел из башни, вновь сверкнула молния и дождь полил еще сильнее. Я быстро добежал до арки, но Рультабиля там не было. Я нашел его на террасе В'', он стоял под дождем и наблюдал за входом в Четырехугольную башню. Я потряс его за плечо и попытался увести под арку.