— Да ты что? Правда? — воскликнула Селина, ее — по всему было видно — ужасно заинтересовала новость.
Матильда облокотилась на стол.
Мать устроилась напротив в той же позе.
Матильде показалось, что она долго, очень долго ждала этого момента. Больше того, ей даже почудилось вдруг, будто она ради этого и явилась в мир: ради этого рассказа, который до сих пор был ее личным секретом, и способа — способ — это очень важно! — который она выберет, чтобы поделиться тайной с матерью, конечно, самым дорогим для нее существом на свете, если не считать того… Его… ну, того, кто хлопает дверьми между своими командировками, раз от разу все более и более долгими.
Глядя в лицо самого дорогого существа на свете, матери, приготовившейся внимательно слушать, Матильда сразу не поняла ничего, но постепенно, рассказывая, она поймет, что попадает каждым словом прямо в яблочко, да и способ выбрала удачнее некуда.
Лицо Селины отражало все чувства, какие были знакомы девочке, но и еще что-то, что-то другое, чего она пока не знала и чему пока не могла бы найти названия, во всяком случае сейчас, когда она была слишком озабочена тем, как получше объяснить, что с ней приключилось.
Когда Матильда умолкла, на лице Селины расцвела улыбка — одна из самых прекрасных улыбок, какие только видела девочка на лице матери за всю свою жизнь. Особенно с тех пор, как мама почти совсем перестала улыбаться, ну, не перестала, но делает это редко-редко, не так, как раньше…
А Селина, казалось, уже готова была распахнуть объятия, и руки ее вроде бы тоже улыбались, и все это — над абрикосовым компотом… Матильда собралась уже вскочить и кинуться к маме за положенными на закуску нежностями — так обычно и бывало после совместных завтраков или ужинов, если она забиралась на материнские колени, — но вдруг передумала.
Мелькнула мысль, что она не может сейчас себе этого позволить, а кроме того… А кроме того, она вовсе не была уверена, что хочет сейчас почувствовать затылком нежное и ароматное дыхание своей мамы. Потому что другое дыхание — то, о котором она ни словечка не сказала, рассказывая Селине о ВСТРЕЧЕ, сохранив, тем не менее, верность истине во всем остальном, то, другое, дыхание, такое же легкое, но куда более жаркое, до сих пор щекотало ей кожу под пушистыми светлыми кудряшками.
Наверное, именно этому, подумала Матильда, ставя на место тарелку, и надо научиться, когда попадаешь в компанию, где, как мама говорит, «одни только женщины», — сопротивляться желанию нежностей на закуску.
~~~
— Я пошла на качели, мам!
Матильда надела узенькие ниже колен брючки в голубую клеточку и белую блузку, завязав ее узлом на животе — так, она видела на пляже, делают очень даже элегантные дамы.
Селина подняла глаза от книги.
Между ними было решено — от сделки во многом зависело пребывание в Провансе, — что нынешним летом девочка будет сама заботиться о том, какой наряд когда надеть. Матильда была намерена вовсю пользоваться этой свободой выбора, потому что на все случаи жизни существует подходящая одежда, а значит, и обсуждать здесь нечего. Так что матери только и оставалось, что одобрить вкус дочери или не одобрить его, но как полное согласие, так и полное расхождение во взглядах были одинаково лестны для Матильды с ее самолюбием.
На этот раз мнения совпали.
— Что ж, миленько, миленько, — улыбнулась Селина. — Пойти тебя раскачать?
— Да нет, мам, не стоит…
Любой бы понял, что Матильда не сказала вместо этого: «ни за что!» или «ни в коем случае!» исключительно потому, что в последний момент прикусила язык.
Селина и поняла. Это было очевидно. Ее ответная реплика — «Хорошо, дорогая, хорошо, мне все ясно!» — и ее лукавый, «всепонимающий» вид сразу же разозлили Матильду.
Детям, к сожалению, слишком хорошо знакомо чуть ли не самое неприятное свойство родителей: тем ужасно не хватает сдержанности. Вот такую цену приходится платить за ум и способность одновременно находиться везде. Ладно бы они просто понимали все сразу, так нет же, им еще надо показать, что они все поняли, и подчеркнуть, как быстро они все поняли. У Матильдиной мамы это выходило просто автоматически. Ну и что с ней поделаешь?..
Хотя, в общем-то, для того чтобы догадаться насчет качелей, колдуньей становиться вовсе не обязательно. Раз Матильда не нуждается в услугах матери, предлагающей ее раскачать, значит, это сделает кто-то другой… сделает вместо мамы… и этот «кто-то другой» ждет сейчас под ливанским кедром…
Она сама назначила место свидания, спустившись с трактора — ноги у нее тогда были ватными, но голова совершенно ясной… А идея такая: в следующий раз они должны встретиться на ее территории. Пусть теперь он придет к ней.
Реми сказал, что ему не так-то просто уйти с фермы, да еще так далеко, что он никогда еще не добирался до сада над подсолнуховым полем, но что он попробует. А потом, доказывая свою решимость, сплюнул под ноги…
Матильда углублялась в сад, заставляя себя не думать о том, что мать смотрит ей вслед — и какими глазами!
Хотя все тропинки вели к качелям, она поколебалась: какую же выбрать? И выбор пал на ту, в конце которой стояла бамбуковая хижина, где было полным-полно леек, грабель, лопат и приставных лестниц.
Разумеется, это был тот же сад, что вчера, но все-таки ничуть не похожий на вчерашний. Вчера этот сад всё только обещал, но это обещанное им «будет ВСЕ» было каким-то бесформенным, расплывчатым, ну, всякие удовольствия, всякие развлечения, что еще… И Матильда бродила по этому «будет ВСЕ», как по магазину игрушек, переходя от одного чуда к другому, опьяневшая от изобилия чудес. А сегодня она уже выбрала свою игру, она знала, за чем сюда пришла, она не хотела ничего другого. Чудо приняло облик мальчишки с дыркой вместо переднего зуба, зато с двумя лишними нотами в певучем голосе. Мальчишки, который не задумываясь послал плевок к ногам девочки, подтверждая верность данному им слову.
Блуждая между вчера и сегодня, Матильда… Тильда позабыла, что такое скука. Заставив волка спеть и устояв против нежностей на закуску, она подарила себе право на встречу в Саду обещаний.
Блуждая между вчера и сегодня, она поняла, как может закружиться голова при виде Прекрасного, когда стоишь перед полем подсолнухов и цепляешься за материнскую руку, а потом, пролетая над теми же подсолнухами на тракторе, она познала головокружение от новизны ощущений, цепляясь на этот раз только за свое собственное желание.
Блуждая между вчера и сегодня, она потеряла, нет, отпустила руку матери, вот почему сад стал сегодня совсем другим. Он стал другим, потому что она пришла сюда одна. Он стал другим, потому что она двигалась по тропинке к кому-то, кто ждал ее под старым кедром, кто долго добирался к ней из далекого далека.
Матильда шла одна, прямая, как оловянный солдатик, в своих голубых клетчатых штанишках. Она видела, как приближается к ней кедр, растущий в конце тропинки, потом — качели…
Сердце ее чуть не вырвалось из-под белой блузки и — замерло: там никого не было! Что делают в таком случае элегантные пляжные дамы, у которых она научилась завязывать полы блузки узлом на животе? Что они делают, когда никого нет?
Уж конечно, они не плачут, не топают ногами в бешенстве, но что, что они делают вместо того, чтобы заплакать?
Матильда уселась на деревянную доску качелей. Ей стало тесно в узких брючках. Неудобно. Она подумала: а действительно ли самый подходящий костюм для качелей — эти нелепые штаны в голубую клеточку? Разве не лучше было надеть платье или широкую юбку, которая надувалась бы, как парашют, когда качели взлетают? Подумала даже: а может, именно тем, просто тем, что вышла такая промашка с нарядом, и объясняется его необъяснимое отсутствие? Она ведь совсем не знает, что думают мальчишки о том, как надо одеваться девочкам. Может, они насчет этого более придирчивы, чем сами девочки, хотя девочки видят все, от них ничего не укроется… А вдруг он ушел? А если он больше никогда не вернется? А если он просто так плюнул? А если…
— Приве-е-ет! Эй, ты что — меня не видишь, что ли? Видишь или не видишь? Ты ж сказала — «на качелях», вот я и тут, прямо весь — на качелях!
Матильда, обалдев, подняла голову: он, и правда, оказался тут.
Реми, сидевший верхом на ветке кедра и болтавший ногами в воздухе, был страшно доволен тем, что застал ее врасплох, он и не скрывал этого, хохоча от души — все зубы минус один были видны. Красовался в темно-синей майке и таких же шортах — все сидело как влитое и было похоже на гимнастический костюм.
Ну, конечно, этим мальчишкам всегда надо залезть куда-нибудь повыше…
— Ага, значит, ты смог прийти? — глуповато спросила Матильда, все еще не опомнившаяся, причем больше от разочарования, чем от последовавшего за ним изумления.
— Еще как смог! Да надо просто уметь их уговорить, этих Фужеролей, и все! Так ты хочешь, чтоб я тебя покачал?
— Ну да… Конечно… Еще как хочу!
В два счета положение его тела изменилось, и вот уже Реми висит вниз головой, зацепившись ногами за ветку, на которой только что сидел, и держит в руках обе веревки качелей. Матильда просто обомлела от такой скорости и решимости. Впору было чуть не в обморок упасть.
Постепенно качели стали послушны сильным рукам мальчика. Матильда помогала ему, как могла, выбрасывая ноги вперед, ужасно довольная тем, что короткие брючки как нельзя лучше подходят для этого почти акробатического номера.
Они оба, они вдвоем помогут качелям взлететь. Взлететь высоко-высоко. Выше некуда.
Матильда закидывает голову назад. И почти касается головы Реми. Темные кудри смешиваются со светлыми. Это похоже на игральную карту. Одно лицо — нормально, другое — перевернуто. Глаза в глаза. Они рассматривают друг друга, они открывают друг друга, они постигают друг друга.
Никогда еще она не видела мальчика так близко, да еще при этом вверх ногами.
Еще, еще, еще выше!
Кедр сотрясается от корней до верхушки кроны, старое дерево так и ходит ходуном: вперед — назад, вперед — назад… Матильда даже и не задумывается, как это Реми может так долго висеть вниз головой, удерживаясь только силой ног, они кажутся теперь куда более коврижечного оттенка, чем раньше, совсем коричневые, как будто мальчишка — часть древесного ствола, ствола этого кедра из далекой страны.