хотели завязать с ним отношения.
— Ах, зараза! — вырвалось у Лукаса. Он оглянулся по сторонам — никого не видно. — Дифтерия, крысеныш!
Дифтерия Штейнер, Дифтерия фон Святая Земля, маленький нацистский джинн.
— Дифтерия, тварь, злобная сучка! Это ты изуродовала мне машину!
38
— «Черных пантер» знаешь? — спросила Линда, когда они без проблем проехали контрольно-пропускной пункт в Бейт-Ханун.
— Во времена «Черных пантер» я была еще ребенком, — ответила Сония.
— Но разве ты ими не восхищалась?
Сония нервничала и была не рада, что отправилась в сектор Газа с Линдой Эриксен, оказавшись заложницей собственного обещания обеспечить транспорт.
— «Пантеры» не были единым движением. Это не то, что ты говорила о компартии или ЦРУ. Это парни с улицы. Один очень отличался от другого. Разные группы шли разными путями. Среди них было много подосланных стукачей. Манипуляции, предательства. Но, конечно, — улыбнулась она, — я ими восхищалась. Они были красивы. Некоторые — очень плохими.
— Ты имеешь в виду «протиивных»? — произнесла Линда, забавно подражая негритянской манере.
— В общем, да, — ответила Сония, — но я имела в виду и по-настоящему плохих. Если послушать запись, как пытали Алекса Рэкли[351] в Нью-Хейвене, вряд ли станешь ими восхищаться.
— Но нельзя же терпеть информаторов, ведь нельзя? Жестокость необходима, когда борешься с подосланными стукачами, не считаешь?
Накануне Линда заявила, что несколько членов специального подразделения Абу Бараки готовы выступить перед микрофоном и ей поручено устроить встречу с журналистами. Сония позвонила Эрнесту Гроссу, но тот уехал на конференцию, позвонила и Лукасу, тот тоже отсутствовал; она только сумела оставить им сообщения на ответчике. Люди Абу Бараки, казалось, стоили того, чтобы рискнуть, и она не могла позволить наивной Линде отправляться записывать их одной. Теперь, проезжая мимо дымящихся мусорных залежей Джабалии, она жалела, что согласилась.
— Я не могу принимать подобных решений. Вот почему я не революционерка.
— Я думала, ты близка коммунистам.
— Да? Кто тебе это сказал?
— Не могу припомнить, — ответила Линда, ерзая на сиденье. — Не знаю. Догадалась.
— Да, — сказала Сония. — Такой уж я уродилась.
Притормозив, чтобы пропустить группу детей, переходивших дорогу, Сония задумалась о своем коммунистическом младенчестве и неожиданно вспомнила случай, происшедший с ее матерью. Она поймала себя на том, что улыбается серьезным, любопытным взглядам детей, переходящих дорогу. Вечером в день казни Розенбергов мать с коляской, в которой была старшая сестренка Сонии, Фрэн, отправилась на Юнион-сквер. Они подошли как раз в тот момент, когда полиция отключила митингующим громкоговорители. Началась свалка, копы стали оттеснять толпу назад, к колоннам Пятнадцатой улицы, и Элен, мать Сонии, подхватила Фрэн на руки и помчалась с ней, словно футболист, к Четырнадцатой улице, а коляска, сбитая толпой, покатилась — как по Одесской лестнице[352], любила потом говорить Фрэн. Так что больше они уже не видали той детской коляски — пятидесятидолларовой коляски из универмага «Мейси»; какой-нибудь бродяга из Бауэри присвоил ее, чтобы удобнее было собирать пустые бутылки. Позже, насколько помнилось, возвращаясь из школы, где она училась в первом классе, Сония слышала бесконечный спор родителей о секретном докладе Хрущева, ставшем известным за несколько лет до этого.
Когда прошел последний ребенок, она вновь нажала педаль газа. По какой-то причине эмблема ООН на «лендровере» тут не оказывала своего магического действия. Каждый встречный, даже дети, казался напряженным и враждебным.
— Ты и на Кубе была, — сказала Линда.
— Была.
— А в Африку не посылали? Не пытались использовать твое… происхождение?
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Слушай, это же не допрос. Я считаю, что все, чем ты занималась, замечательно.
— «Все» — это что?
Линда снова рассмеялась:
— Мне кажется, что ты посвятила свою жизнь людям. И продолжаешь это делать.
— Людям, — повторила Сония. — Народу. Но я больше не продолжаю, Линда. Просто пытаюсь разобраться в себе.
Она внимательно смотрела вперед, не поднимается ли где дым, что могло быть указанием на беспорядки. На сей раз машина была оборудована рацией, и Сония связалась со штаб-квартирой ООН в Газе, чтобы справиться о дороге и обстановке на маршруте. Дежурный офицер оказался канадцем, чей голос ей был незнаком.
— Я направляюсь в Нузейрат, — сообщила ему Сония. — Со мной мисс Эриксен из Израильской коалиции по правам человека, американка. Как там наша дорога?
— Может возникнуть несколько проблем. Но пока все спокойно. Будет один КПП на внутренней дороге. Свяжитесь, когда проедете Дейр-эль-Балах. Назовите себя, кстати.
— Я Сония Барнс, американка. Коммунистка.
Оба, и канадский офицер, и Линда, ошалели, услышав последнее. Канадцу это, похоже, показалось не столь забавным, как Линде.
— Вот как? — осведомился он.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказала Сония Линде. — Я отвечаю перед людьми за эту машину. Очень не хотелось бы, чтобы у них были неприятности из-за того, что ее использовали не по назначению.
— Все будет в порядке, — успокоила ее Линда.
— Должна тебе сказать, я жалею, что Эрнеста не было в городе.
— Это уникальная возможность. Наш осведомитель сообщил, что у него есть фотографии и все прочее. Я привезла видеокамеру.
— Знаешь, — сказала Сония, — в последнее время я не очень активно занималась такими делами. Так, помогала друзьям.
— Да, этот мистер Де Куфф замечательно смотрится. Кажется таким набожным. Это должно вдохновлять.
Сония бросила быстрый взгляд на свою пассажирку. Линда улыбалась так восторженно, будто не замечала лачуг из шлакобетона, грязного брезента вместо дверей, вони горящих помоек и выгребных ям.
— Ты, верно, уже проезжала этой дорогой, если ездила в поселения, — сказала Сония.
— Нет. Мы ехали вдоль моря.
— Правда? Ты купалась?
— Да, это было здорово.
— Где именно?
— Ой, не знаю, — сказала Линда. — В каком-то поселении. Где-то на берегу.
— Запах там был?
— Что? От воды? На берегу? — Она выпятила длинный подбородок и поджала губы. — Нет, все было чудесно.
— У тебя не было чувства, что парень, который называет себя Абу Барака, на самом деле откуда-нибудь из тех поселений?
Линда сделала удивленный вид:
— Абсолютно нет. Больше того, они с местным народом прекрасно понимают друг друга.
— Это тебе сказал кто-то из поселенцев?
— Ну да. Но я не видела никакой причины сомневаться в его словах.
— Думаю, — объяснила Сония, — ты еще поймешь: когда поселенцы говорят, что они с местным народом прекрасно понимают друг друга, они имеют в виду, что держат его в страхе. «Прекрасное взаимопонимание» означает, что палестинцы в курсе, кто на самом деле босс.
— Конечно, местные иногда воруют…
— Я не о том, — сказала Сония. — Убеждена, что ты права. Конечно права.
Почему-то — Сония уже не помнила почему — у лагеря беженцев под названием «Аргентина» была дурная слава. На въезде стоял контрольно-пропускной пункт израильской армии, лагерь опоясывала колючая проволока с прожекторами и пулеметными точками. Насколько Сония могла видеть, картина была такая же, как в остальных лагерях: серые лачуги, замусоренные, разбитые дороги. За главными воротами с будкой, в которой сидели солдаты Цахала, в лагерь вела дорога, петляя между мешками с песком. Несколько штатских в элегантной летней военной форме наблюдали за тем, как солдаты делают машине ООН знак остановиться.
Солдат, проверявший документы, оглядел Сонию и Линду. Просматривая документы Линды, он выкрикнул: «Коалиция по правам человека!» Один из штатских подошел к ним и взглянул на ее беджик, паспорт и, наконец, на нее саму.
— Организация, считается, израильская, — сказал он.
Линда мило пожала плечами.
— Должна быть договоренность, что вы приедете, — сказал человек. — Мы не готовы к неожиданным посещениям.
— Я думала, договоренность есть.
— У нас нет проблем с коалицией. Когда есть договоренность, она соблюдается. На сегодня никаких указаний нет.
— И что вы предлагаете мне делать? — спросила Линда.
— Советую вернуться и договориться. Тогда и приезжайте.
Показав улыбкой, что оценила его язвительную иронию, Сония развернула машину под ленивыми взглядами солдат. Они недалеко отъехали от поста, когда молодой человек в белой рубашке подошел к колючей проволоке и махнул им. Казалось, он показывает им, где нужно свернуть.
— О, отлично, — обрадовалась Линда. — Он впустит нас.
— Линда, — сказала Сония, — это Шабак. Или что-нибудь не менее серьезное. Тот тип не шутил. Это тебе не игрушки.
Но молодой человек в белой рубашке действительно показывал поворот, ведший к воротам, от которых мешки с песком были убраны. Он уже открывал ворота. Сония остановила машину.
— Господи! Не нравится мне это. Что-то странное. Знаешь, — сказала она Линде, — давай просто вернемся обратно, выедем из сектора.
Но Линда уже загорелась:
— Нет-нет. Слушай, этот парень пропускает нас в лагерь.
— Вижу. Но мне это не нравится. Я не большая поклонница Цахала, но предпочитаю, чтобы они знали о моих намерениях.
— Все условлено, — настаивала Линда. — Мы договорились.
Кусающая губы Линда была неубедительна как переговорщица.
— Ты договаривалась? Договаривалась без помощи ответственных за это людей из Цахала?
— Да, — сказала Линда, похоже ухватившись за этот предлог. — В этом и была идея.
Солдат на сторожевой вышке наблюдал за ними в бинокль. Потом прокричал что-то на иврите в мегафон. С близкой мечети прозвучал призыв к молитве. Молодой человек в белой рубашке помахал солдату на вышке и открыл ворота из жердей и колючей проволоки. Сония въехала на территорию лагеря, и парень закрыл ворота. Сония пыталась вспомнить, что она слышала об этом лагере.