Солнце, все ниже опускающееся на гнетущем горизонте, внезапно прорвалось сквозь завесу влажных туч и осветило скалу перед ними, и та засияла радужным блеском.
Лукас и Роза в изумлении смотрели на дивную гору. Там действительно были алтари, четко рисовавшиеся в закатных лучах.
Роза неожиданно помчалась к скале.
— Эй! — крикнул Лукас. — Эй, уже поздно! И дождь идет.
— Ну пожалуйста! — закричала в ответ Роза, не прекращая бег, вызывающий опасение за нее. — Я никогда здесь не бывала. Я должна это увидеть.
Чертыхнувшись, Лукас побежал следом, тяжело дыша и лавируя между торчащими камнями и залежами бурелома. Время от времени он поглядывал на мелькающую впереди фигуру с развевающимися светлыми волосами, блестящими под дождем. Она бежала к Богу. Лукас увидел, как она скрылась в сумраке небольшого леска из кривых кипарисов и тамариска. Исчезла. Превратилась в дерево. Но минуту спустя он снова услышал ее:
— Ого!
Она нашла удобное место — мшистый выступающий корень, с которого отчетливо виделись алтари Пана в скале.
— Ой! Я что-то слышу. — Ее словно охватил ужас.
— Ты, я вижу, по-настоящему напугана. Возможно, это в тебе говорит чай, — сказал Лукас, успокаивая ее. Но ему самому становилось не по себе.
— «Боишься?» — крикнула она и засмеялась. — «Боюсь! Его?» — («Что это в ее глазах?» — поразился Лукас; она, казалось, совсем помешалась.) — «Да нет же, нет! И все-таки… Все-таки мне страшно, Крот!»[433]
Лукас сразу понял: «Ветер в ивах». Она принимала себя за дядюшку Рэта, встретившего Пана, Свирель у Порога Зари. Ну а что тут такого? Ее васильковые глаза сияли несказанной любовью. Если постараться, можно услышать опьяняющую музыку.
Элен Хендерсон сложила руки под подбородком и произнесла:
Чтобы светлая чистая радость твоя
Не могла твоей мукою стать.
Что увидит твой глаз в помогающий час,
Про то ты забудешь опять!
Она обернулась к Лукасу:
— «Забудешь опять».
— Что угодно забуду.
— Мы пели это, как песенку, в скаутском лагере, — объяснила она. — В группе «Брауни», младшие.
— Фантастика. И вот ты здесь.
В Израиле для каждого что-то есть.
Взбираясь обратно на лесистый склон, он дивился, по какой пересеченной местности они бежали. Просто чудо, что не переломали ноги.
По дороге спускался туристский мини-автобус фирмы «Эгед». Когда он остановился рядом с ними и двери открылись, Лукас увидел, что автобус наполовину пустой.
— Можете подвезти нас? Всего до входа в парк? — спросил Лукас.
— Но парк закрыт, — ответил водитель, — из-за войны.
В итоге, подавив инстинктивный порыв блюсти никчемную формальность, водитель пустил их в салон. Туристы в основном были пожилые гои. Один из них оказался на сиденье рядом с Элен Хендерсон.
— Попали под дождь? Осматривали замки? — поинтересовался он.
— Мы не помним.
Когда они вышли из автобуса у входа в парк, вокруг никого не было. У торговых палаток выстроились машины, среди которых были лукасовский «таурус» и «додж» Разиэля. Лукас удивился, увидев желтый «вольво», на котором утром приехал Фотерингил.
Когда они открыли «додж», чтобы забрать второй рюкзак Элен, Лукас обнаружил под пассажирским сиденьем несколько бумаг. Включив верхний свет, Лукас увидел, что листы представляют собой печатный план некоего здания. Схему тоннелей и помещений с размерами и пометками на нескольких языках, похожую на рабочие чертежи археологических раскопок. На каждой стороне листов стояло одно слово на иврите:
Кадош. Святой.
— Не знаешь, что это такое? — спросил он Розу.
— Нет. Это им тот парень, Фотерингил, привез.
Стемнело. По дороге, которая вела вниз, к Кацрину, проплывали огни машин.
Подъехал джип пограничной полиции. Офицер, сидевший за рулем, прочитал им лекцию об опасности ходить здесь без сопровождения. Что парк закрыт ввиду чрезвычайного положения и на эту территорию допускаются только туристские группы по особому разрешению.
— Во-первых, не знаю, как вы попали сюда, — сказал офицер. — Тут кругом датчики и пулеметы, которые автоматически открывают огонь. Минные поля. Мы засекли вас на полпути к Литани[434].
Один из полицейских фонарем с красным фильтром посветил на их паспорта, затем на их лица. Луч задержался на глазах Элен, зрачки которых были заметно расширены. Она заслонилась ладонью.
Они сели в «таурус» и поехали вниз, прочь от угольно-черной горы Хермон. Лукас обнаружил, что он еще не совсем отошел от чая. Наверняка и Элен тоже.
— Жизнь немного похожа на детскую сказку, — мудро изрек он в назидание юной Роуз.
— Но жизнь так сурова с детьми! — сказала она.
— Что ж, если она не «Ветер в ивах», тогда, может, «Алиса в Стране чудес».
— Почему «Алиса»?
— Ну, потому что «Алиса в Стране чудес» смешная. Смешная, но в ней нет справедливости. Или смысла, или милосердия.
— Верно, — согласилась Роза. — Но в ней есть логика. Раз шахматы в основе.
Возразить было нечего.
57
Они остановились выпить кофе в кибуце «Николаевич Алеф». Никто их тут не дожидался. Очевидно, остальных Гиги Принцер отвезла в Эйн-Карем. Роза решила возвращаться назад с Лукасом.
— Будьте осторожны возле Иерихона, — предупредила их молодая женщина, прислуживавшая в столовой для гостей кибуца. — Уже ночь, и номерные знаки у вас не того цвета.
В нескольких милях позади них, на Иорданской дороге, Сония вела «додж» на юг. Разиэль сидел рядом с ней. Старик Де Куфф спал на заднем сиденье. Сония уговаривала его переночевать в кибуце, но Де Куфф настоял на том, чтобы его безотлагательно отвезли в город. Он совсем обессилел.
— Мы уже почти ничего не контролируем, — сказал Разиэль.
— Что ты хочешь сказать? Что все это просто твоя фантазия — то, во что ты втянул нас?
— Не фантазия.
— Позволь задать тебе ужасный вопрос, — сказала Сония. — Ты опять на игле?
— Угадала.
— Ох, Разз. И давно?
— Только не плачь, крошка, хорошо? Ты мне мою мать напоминаешь.
— Знаешь, что самое смешное? Я больше ничего не употребляю. Ни травку. Ни мартини. Благодаря ему. Потому что все для меня изменилось.
— Я тоже завязал, Сония. Неделю назад я был чист, как тогда, когда ты видела меня в Тель-Авиве.
— Знаешь, что я подумала, когда ты зарядил тот чай, Разз?
— Что я хитрожопый махинатор?
— Вроде этого. У тебя был Преподобный, неограниченные средства. Потом я узнала, что Нуала возит дурь для Стэнли. А тут и Линда Эриксен съехала на религии.
— На нашей собственной религии к тому же, — сказал Разиэль.
— На нашей собственной религии, потому что она — подстилка всем религиям, как Нуала — призраку Че Гевары. И тут я слышу о бомбе и думаю: кто же заправляет этим делом? Мой друг Разз, и он все время был под балдой, а мы, простаки, ему внимали.
— Вот и неправильно думала. Я мог совершить чудо, Сония. И тоже завязал. Потому что все должно было измениться.
— И что произошло?
— Происходили великие вещи, ужасные вещи. Это было взаправду, детка. Все было взаправду. Никогда не позволяй отнять это у тебя.
— Значит, это была не просто махинация?
— Просто махинация? Может, и вселенная — махинация. Что это за такая штука — любовь[435], понимаешь, о чем я? О том, что стучащему отворят[436]. Об избавлении.
— Ты говорил, что он собирается проповедовать о пяти тайнах.
— Он уже открыл все пять. Теперь он должен открыть подлинное свое назначение. Но у нас не остается времени.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что я запустил определенные процессы. Не думал, что мы можем потерпеть неудачу. Но теперь вижу, что мы, как и все остальные. Попались в ловушку истории. Неудачников преследуют неудачи. Всю жизнь мне не везет. У меня было могущество, но не было силы. Знаешь разницу?
— Могущество, — повторила она, пытаясь понять. Будто повторение могло помочь. — Могущество, но не сила?
Она подняла один из листов с чертежами, валявшихся по всему мини-фургону — на сиденье, прилипнув к коврику, за солнцезащитным козырьком.
— Это схема Храмовой горы от твоих приятелей, верно?
— Верно.
— Значит, бомба действительно готовится. Ты лгал мне.
— Все как написано, Сония. Это борьба духовная. Борьба без оружия. Но борьба — это противоборство, а противоборство чревато непредсказуемым результатом. Вот почему я подсыпал ему в чай. Боялся, что он нас подведет. Мне нужно было, чтобы он был готов объявить себя мессией.
— Теперь послушай, ты должен рассказать мне все. Все, что знаешь о том, куда они подложат ее.
— Сония, Сония, — сказал он нетерпеливо. — Если все пройдет успешно, не будет никакого оружия. Они думают, что взорвут бомбу. Но в мире грядущем нет никаких бомб.
— Ну да. Только, полагаю, цветы.
— Я сказал, что никто не пострадает. Это я имел в виду. Я уверен.
— Как получилось, что ты опять подсел?
— Нервы не выдержали. В последнюю минуту. Я подумал: если мы потерпим духовное поражение, тогда это будет лишь эпизод истории. Просто еще один эпизод дерьмовой истории мира. Вместо всего, о чем мы мечтали.
— Что должно произойти, Разз? Что ты натворил?
— Не знаю. Больше скорби, больше истории. Нравствен не процесс, а только результат.
— Тебе нельзя было здесь оставаться, Разз. Почему остался?
— Потому что я единственный, кто знает, что к чему. Потому что это я нашел старика. Почему я? Не спрашивай. Но мне было откровение, что это он.
— Наверно, это все твоя музыка.
— Может быть, — сказал Разиэль. — И ты была со мной. Я «немощнейший сосуд», но у меня есть могущество. И у меня есть ты. Ты веришь мне. И немножко любила меня, да?