О боже мой! Нельзя носить мобильник в кармане халата! Когда-нибудь вот так загнешься с перепугу от внезапного трезвона!
– Алло?
– Валентина, ты?
Голос Долохова.
– А кто еще? – спросила она от испуга раздраженно. – Ну кто, скажи, может по этому телефону отвечать?!
– Валентин не звонил?
– Пока нет. А тебе?
– И мне нет.
– Ну, я так понимаю, это хорошо? Вы же вроде договорились, что он позвонит, если дела не так пойдут?
– Ну да…
– А ты где?
– Я? Практически на точке рандеву. Их поезд будет здесь минут через тридцать. Имей в виду, если Валька вдруг не сможет ко мне пробиться и тебе позвонит, сразу сигналь мне.
– Вовка, ты мне надоел не знай как, – устало сказала Валентина. – Ну обговорили все это уже или нет? Сколько раз ты меня инструктировал? Пятьсот? Шестьсот? Знаешь, по-моему, у тебя к этой Ярушкиной патологический интерес. Вторые сутки подряд вытаскиваешь ее из неприятностей, а что поимел взамен? Грохнутые файлы и ультиматум на автоответчике? Слушай, может, ты к ней неровно дышишь, а?
– Ва-аль! – певуче, на нижегородский манер, отозвался мерзкий Долохов. – А ты не ревнуешь, Ва-аль?
– Не дождешься, Во-ов!
– Жаль. Ну, коли так, поясняю: у меня к мадам Ярушкиной чисто деловой и спортивный интерес. Я желаю зацапать ее в свои шаловливые ручонки исключительно затем, чтобы вернуть свои файлы, прежде чем она сможет взломать их. В принципе трудно поверить, чтобы у нее хватило на это мозгов: судя по тому, что вокруг нее творится вторые сутки и с каким упорством она снова и снова наступает на грабли, это совершенно редкостная кретинка, но все же она опасней тротилового эквивалента. И вот из этого мы будем исходить, понятно? Ну ладно, хватит занимать телефон, вдруг Валька позвонит! – сердито проговорил Долохов и отключился.
Валентина едва удержалась, чтобы не грохнуть мобильник об стол. А, так это она, значит, занимает телефон?!
Боже ты мой, до чего ей надоели эти долоховские игрища! Теперь еще и Валька в них затесался. Дурак старый, туда же, главное!
Послышалось громкое чиханье.
Так, опять не заполнить карточку Гули. В кабинете прохладно, как бы не простудить пациентку! Довольно ей сидеть, она уже вполне остыла. Тепловизор, прибор, который определяет патологию в женской груди, работает на контрасте температур. Болезненные участки потеплее. Женщина должна посидеть с поднятыми руками, чтобы остыли лимфатические узлы под мышками – не путали картину. Но доводить ситуацию до абсурда тоже ни к чему.
– Встаньте, пожалуйста. Я вас сначала просто по… посмотрю…
Валентина с трудом сдержала потрясенное восклицание. Понятно, что нельзя давать волю эмоциям, но, боже ты мой, эта Иванова и впрямь в тундре проживала последние годы, что ли? Она в зеркало не смотрится? И не замечает, что у нее с грудью? Какой тепловизор, тут и простым взглядом все видно! Грудь асимметричная, правая больше левой, кожа на ней желтоватая, натянутая, с нездоровым блеском. Небольшое пятно различимого синевато-багрового цвета. Синяк? Ударилась? Да вряд ли.
Валентина принялась пальпировать. Мгновенно из соска выделилась желтоватая жидкость. Уплотнение даже искать не надо – оно как тугой земляной ком, приросший к коже изнутри. Специалисты в таких случаях выражаются так: «Уплотнение, интимно связанное с кожей». Казалось бы, Валентина давно должна привыкнуть к этому выражению, но оно почему-то всегда казалось ей пугающим.
Она закрыла глаза, чтобы ни на что не отвлекаться, внимательными, зрячими пальцами исследуя грудь женщины. На каждом миллиметре пальцы натыкались на то, что маммологи называют грибная фиброзно-кистозная мастопатия. И лимфоузлы воспалены. Но и это не все, конечно…
Открыла глаза, постаравшись придать лицу максимально спокойное выражение, чтобы не напугать пациентку, – и поразилась равнодушию, с которым та смотрела в окно.
«Не понимает, что с ней? Не знает? Или просто не хочет знать? Такие тоже бывают. А может, она ненормальная? Наркоманка?»
То, что на сгибах голых рук нет следа от уколов, ничего не значит. На этом лице не простое равнодушие – патологическое.
Валентине стало не по себе. Отошла от пациентки почти со страхом. Села к тепловизору:
– Левым боком повернитесь, пожалуйста. Лицом ко мне. Другим боком. Лицом опять. Вот так посидите…
Аппарат тепловизор сделан неподалеку от Нижнего Новгорода, в Кстове. Замечательное изобретение. Когда врач смотрит в него, он видит как бы негативное изображение женской груди. Болезненные участки, температура которых повыше, выглядят светлее.
На правой груди этой женщины проявилось большое светлое пятно, звездчатое, расплывшееся. Яркое такое пятно.
…Давно, еще в институте, помнится, на первом курсе, кто-то наивно спросил преподавателя, можно ли увидеть рак своими глазами. Вот сейчас Валентина его видит…
– Скажите, когда я здесь трогаю, вам больно?
– Нет.
Голос совершенно спокойный.
Кстати, очень может быть, что ей и правда не больно. То есть нервы еще не затронуты.
– Одевайтесь, пожалуйста. Знаете, мне что-то не очень нравится у вас грудь, тут какая-то опухоль, – сказала Валентина, отходя к раковине и включая воду. – Не знаю ее этиологию, чтобы точно определить, нам нужно кое-какие исследования проделать. Начнем с маммо-лога…
– Этиологию не знаете? – спокойно повторила Иванова, ныряя в свой разношенный свитер. – Да рак у меня, это же понятно.
Валентина резко закрутила кран, обернулась:
– Я бы не стала вот так прямо утверждать…
– И не утверждайте. – Иванова небрежно откинула со лба волосы. – Кстати, не утруждайте себя советами. Я все равно ничего делать не буду, ни лечиться, ничего такого. Смысла не вижу. Мой бывший муж, покойный, он был доктор, так он говорил: каждый человек когда-нибудь закончит раковой опухолью, только не знает, какой именно, и не знает, доживет ли он до своего рака. Поэтому, сами понимаете…
Валентина взглянула в ее светлые глаза. Почему они только что казались бессмысленными, пустыми? И говорит она совершенно иначе, чем прежде. Однако живое, страдающее и враз ироничное выражение мелькнуло – и тотчас исчезло. Лицо вновь стало равнодушным, полумертвым.
– Я вам все же напишу направления… – начала было Валентина, как вдруг дверь распахнулась и в кабинет заглянула какая-то молоденькая блондинка с едва заметным животиком.
– Ой, выйдите скорей! – крикнула она испуганно. – Тут беременной плохо!
Валентина выглянула. На кушетке полулежала женщина с огромным выпирающим животом. Ярко-синее платье… Маша?
– Маша! – крикнула она испуганно. – Ты почему домой не пошла?
Та приподняла гладенькую русоволосую голову:
– Ой, мне что-то полежать захотелось. Я уже и шубу взяла, но так вдруг устала… А тут мне как-то поплохело. На низ потягивает.
– Господи, – прошептала Валентина, быстро ощупывая ее живот. – У тебя схватки, что ли? Да ты же рожать собралась, ты это понимаешь?
Вскочила с дивана, кинулась было к регистратуре – к телефону, но спохватилась и выхватила из кармана мобильник. Набрала 03.
– Скорее машину в женскую консультацию! – Выпалила адрес. – Тут женщина рожает.
Маша вдруг громко ахнула. Валентина по телефону – тоже:
– У нее воды отошли! Только что! Скорее машину, девочки!
– Две минуты, – быстро проговорил мужской голос. – У нас как раз бригада в вашем районе.
– Маша, две минуты продержись, – бросила Валентина и со всех ног побежала в вестибюль: открывать входную дверь.
Господи! Бывают же чудеса на свете! Даже двух минут не прошло, а машина уже въезжает во двор.
Выскочил фельдшер со сложенными носилками, следом совсем молодой парень – доктор. Глаза как плошки.
Пронеслись по коридору. Машу взгромоздили на носилки, Валентина набросила на нее сверху шубу. Пришлось помочь нести носилки – ну, это как бы по старой памяти. Сколько она их перетаскала в свое время!
Носилки задвинули в машину. Маша испуганно выглянула из-под шубы:
– Валентина Николаевна! Позвоните ко мне домой! Мужу!
– Позвоню, само собой! – махнула ей Валентина, захлопывая дверцу. – Доктор, послушайте. У нее четвертые роды, срок около тридцати девяти недель. Но воды уже отошли, так что поезжайте как можно скорей.
Она зябко обхватила себя за плечи: холодно.
Парень махом стащил свою куртку-аляску, накинул на Валентину:
– Ради бога! Не бросайте меня! А вдруг она рожать начнет в машине?!
Губы у него дрожали и были совершенно белые от ужаса.
– Да нет, вроде не должна, – сказала Валентина не очень уверенно.
Маша вдруг закричала, да так, что вопль долетел сквозь дверцы и шум мотора.
Доктор схватил Валентину за руку, подтащил к «Скорой» и впихнул в салон. Она, впрочем, не противилась. Скорее наоборот. Когда женщина кричит вот так … тут уж не до споров. Надо действовать.
«Скорая» тронулась. Фельдшер, такой же молоденький, как и доктор, испуганно оборачивался с переднего сиденья.
– Боже мой, – пробормотал доктор. – Какой ужас. Я сегодня первый раз на выезде, вы представляете? Главное, молился: хоть бы не роды, только бы не роды, ну, вызвали бы на статус астматикус какой-нибудь, в этом я отлично разбираюсь, я пульмонолог! А тут… Нет, вот ирония судьбы, представляете?!
– Еще как представляю, – хмыкнула Валентина, ощупывая Машу, которая снова закричала, согнула ноги в коленях.
Она тужится! Конечно! Рукой Валентина чувствует сквозь ее штанишки голову ребенка.
Но специалисту по статусу астматикусу об этом лучше не знать.
– Скорей! – стукнула Валентина кулаком в пластиковую перегородку, отделяющую кабину от салона. – Сирену врубай!
Сирена взвыла, но Маша закричала еще громче.
Все точно так, как уже было когда-то давно: «Скорая» несется по центру дороги, машины разлетаются в стороны и жмутся к обочине, а когда какой-то неповоротливый троллейбус застопорил движение, водитель провел «Скорую» по газону.
Подъезд роддома… Слава богу!