— Не знал, что Долгушин на античности повернут. — Кравченко потянулся за бутербродом. — Ну, это мода, наверное, новая. Кто-то в буддизм, как БГ, кто-то Каббалу штудирует, кто-то в монастырь на Соловки подается.
— Мода тут ни при чем, — прервала его Варвара. — А ты вообще разговорчивый тип, я еще вчера это заметила. И не слишком-то радеешь о своих прямых обязанностях.
— Кстати, а где Алексей Макарович? — поинтересовался Кравченко.
— Он у себя в каюте, — Лиля потупилась. Кравченко глянул на нее с любопытством — после вчерашней сцены в рубке он пока еще не решил, как относиться ко всему услышанному.
Туман рассеялся лишь к полудню. Однако теплоход в путь не тронулся. Кравченко с борта осматривал окрестности. Пристань Кантемировские дачи располагалась в бухте, окруженной сосновым лесом. Берег был крутой, песчаный. На берегу вдалеке виднелся поселок. До водохранилища, как понял Кравченко, они так и не доплыли — оно было где-то там, впереди, за лесом и песчаной косой. Движение на реке возобновилось. Шли баржи в Москву, промчалась «Комета» из Москвы в Дубну. Пулей просвистел роскошный, белый, как снег, катер. А следом за ним, безнадежно отставая, мимо «Крейсера Белугина» пропыхтел серый буксир, обвешанный по бортам старыми покрышками. В общем, жизнь на реке вновь била ключом.
Била она ключом и на Кантемировской пристани. Место было вполне цивилизованное, радующее глаз предложением самых разнообразных услуг — пожалуйста, касса по продаже билетов на речной транспорт, рядом с причалом — охраняемая стоянка для машин. Тут же небольшой павильон — магазин «Тысяча мелочей», возле — уютная шашлычная.
Владелец ее — упитанный молодец в «адидасах», подрулив к пристани на новеньком джипе, рысью поднялся по трапу и тепло был встречен капитаном Аристархом. Было видно, что владелец — старый знакомец всей компании, не раз в прошлом получавший выгодные заказы на мясо-гриль и шашлыки. Вскоре шашлычная заработала на полную мощность — по пристани пополз щекочущий ноздри аромат жареного мяса.
Кравченко пригляделся к стоянке машин и — ба! — увидел среди других авто знакомую белую «Тойоту» с разрисованными боками. Видимо, ее снова «вернули» Ждановичу какие-то неведомые его друзья, не поленились даже перегнать за шестьдесят километров. Рядом с «Тойотой» стоял старый «Форд» с тонированными стеклами и разбитой передней фарой. Кравченко не обратил на него внимания, и, как оказалось, — напрасно.
На «Крейсере» царила полнейшая идиллия — Маруся под присмотром Лили резвилась на палубе — бегала, прыгала, гонялась за павлином, который тоже был не лыком шит — то и дело оставлял на палубе известковые следы собственного протеста и жизнедеятельности. За павлином с тряпкой и шваброй ходил матрос — убирал.
К пристани, ведя велосипед, спустился Саныч. Оказывается, он сошел на берег еще до завтрака, куда-то ездил, а теперь вернулся. За его спиной болтался тощий рюкзак. Кравченко до сих пор еще не сказал с этим парнем и пары слов. Вот и сейчас Саныч его просто проигнорировал, оставил велосипед на палубе, а сам скрылся в кают-компании.
Время словно остановилось. Часам к пяти, разомлев от сытного обеда с шашлыками и совершенно озверев от полнейшего безделья, Кравченко ушел к себе в каюту. Ему давно пора было позвонить Кате и на работу, в чугуновский офис. Катю он не застал, в офисе отметился и сказал, что заедет по возможности завтра — с утра. Это было опрометчивое обещание, давать его, находясь на какой-то дачной пристани, бог знает где, не следовало. Но Кравченко решил и на это пока забить — утрясется все и с основной работой.
Уже выходя, он заметил на столе что-то, прижатое перевернутым стаканом. Это была пластиковая карта — пропуск в ГЦКЗ «Россия». На карте отсутствовала фотография, вместо нее был пустой квадрат, а сверху значилось «Обслуживающий персонал сцены. Проход свободный».
Кравченко недоуменно повертел карту в руках, спрятал ее в карман, решив разыскать Виктора Долгушина, которого только утром видел мельком в рубке, — испросить дальнейших инструкций, а также объяснений по поводу этого странного пропуска.
Как вдруг…
Как вдруг все изменилось в мгновение ока. И от затянувшейся идиллии не осталось и следа.
— Да что ты мне говоришь?! Что я — слепой, глухой, больной, придурок недоразвитый? Или я не вижу, к чему оно все катится? В жопу, в жопу оно все катится — а ты замечать этого не желаешь. И мы все в жопе давно уже! Понял ты это или нет?!
Кравченко вылетел на палубу. О, этот голос он узнал бы из тысячи. Хриплое р-р-раскатистое "Р", такое в прошлом знакомое по концертам Алексея Ждановича в Горбушке, в Лужниках. «Во орет, как поет, — подумал на бегу Кравченко. — А вчера мямлил что-то как неживой в этом своем подвале авторской песни».
На палубе были все — Варвара, капитан Аристарх, Саныч, Лиля, Долгушин. Именно к нему, встревоженному и какому-то растерянному, и обращался Жданович. Он до пояса высунулся из окна своей каюты — опухший, всклокоченный, расхристанный, пьяный. Сквозь окно было видно, что в каюте царит страшный кавардак — все раскидано, разбросано, шторы сорваны, на столе рядом с койкой несколько пустых водочных бутылок. «Неужели он пил там с самой ночи, как мы приехали? — подумал Кравченко. — Черт, этого еще не хватало, а вроде ничего и не предвещало вчера…»
— Алексей Макарович, успокойтесь, я прошу вас, — отчаянно просила Лиля. — У вас же сердце больное!
— Сердце? А на черта мне здоровое сердце? Чтобы жить и дальше в этой вот сплошной жопе, которую вы реальностью зовете? Вот он — пацан всем доволен, — Жданович неожиданно ткнул в подоспевшего Кравченко пальцем. — Всем, вы только вдумайтесь! Комфорт любит, уют, порядок, стабильность… Господи, какая же жопа! Да промойте вы ему глаза хоть чаем, хоть купоросом! Витька, ты-то что? Как ты можешь все это переносить так стоически, так непрошибаемо? Ты говоришь — не понимаешь, не понимаешь, что со мной? Да я погибаю, я задыхаюсь в этой жопе железобетонной, в этой вашей стабильности, в этой пошлости! Мне дышать нечем, кислорода мне не хватает — нормального Н2О! Двадцать лет назад было также — казалось, все, проехали, пережили, переделали мир под себя. Нам по двадцать с небольшим тогда было. Что мы, чокнутые были? Нет. Нам говорили — застой, и мы знали: это застой, жопа! Мы себе в кровь кожу обдирали, но пробивались сквозь этот железобетон, сквозь эту стену… Мы мечтали о свободе, мы боролись за нее — мы пели, мы сочиняли. Мы плевали на ранги, на регалии, мы не боялись ни черта, мы верили в свободу, верили в поэзию! Прошло пятнадцать лет — и где все? Во что мы превратились? Мы ходячие трупы, заплывшие жиром — трупы. Наша Прекрасная Дама Поэзия — мертва. Рок сдох. И все это — как нам говорят, вообще никому уже не нужно. Но если это не нужно — тогда.., тогда что нам остается? Пить, трахаться, жрать, дохнуть от героина? Пойти убить кого-нибудь? Или самим застрелиться? Или вконец задохнуться в этой жопе с намертво перекрытым кислородом — в этой реальности, где никто никому не в силах уже сказать никакой правды, где все только жрут и потом борются с собственным жиром? Где скопились вот такие горы дерьма, как в твоих любимых Авгиевых конюшнях. И где некому уже расчищать это дерьмо, потому что мы — ты и я, мы обленились, ссучились, спились… И даже не видим, слепые, что здесь, в этой реальности, нам уже нет места, потому что это царство сплошных Кирюшек Боковых и их вонючих выродков…
— Ты, Леха, вечно так — шары нальешь и орешь, пеплом голову посыпаешь, а у Бокова-то сегодня концерт в «России», — звонко и как-то мстительно даже выкрикнула Варвара. — Только орать и осталось. Больше-то вы, алкаши дурные, ни на что уже и не годны!
— Зачем ты ему про концерт напомнила? — воскликнул Саныч. — Ты что наделала, Варька? Не соображаешь? Он же не в себе, бешеный.
И словно в ответ ему Жданович вылетел из своей каюты, хлопнув дверью. Шаги его загрохотали по палубе — к трапу.
— Рот не разевай, — крикнул Долгушин Кравченко. — Айда за ним, останови его!
Но не так-то легко оказалось остановить Алексея Макаровича Ждановича, когда он на что-то (только вот на что?) решился. Кравченко догнал его уже на пристани, когда он садился в «Тойоту». Кравченко уцепился за дверь машины, но Жданович не пожалел его — «Тойота» газанула, Кравченко протащило метра три и швырнуло об асфальт.
— Что ж ты, киборг чертов? — рявкнул над его ухом подоспевший Долгушин. — На, лови! — он бросил Кравченко ключи от машины, кивнул на «Форд» с разбитой фарой. — Садись, заводи. Догони его. Не то он с перепоя таких дел натворит!
Кравченко сел в «Форд» — как на грех с этой маркой он был абсолютно незнаком. Включил по ошибке заднюю скорость, машина наехала на бордюр.
— Останови его! — крикнул вслед Долгушин, Кравченко, чертыхаясь, вырулил на дорогу. От него ждали исполнения его прямых обязанностей. Далеко впереди, виляя из стороны в сторону, словно дразня, на приличной скорости шла «Тойота».
На Дмитровском шоссе он догнал ее, намертво приклеился сзади, несколько раз посигналил — ноль эмоций. Он наконец-то непредвзято оглядел салон видавшего виды «Форда» — собственно, а чья это тачка? Тоже каких-то друзей Долгушина или.., первая попавшаяся на стоянке, за угон которой еще предстоит отвечать? Нет, быть того не может — Долгушин швырнул ему ключи, значит, право распоряжаться этой американской развалиной все же имел.
Белая «Тойота» снова вырвалась вперед. «Ну все, — решил Кравченко. — Вон съезд к бензоколонке. Сейчас я его подрезаю, торможу, и — честное слово — будет выпендриваться, алкоголик прыткий, получит от меня в ухо».
Но восторжествовать над «прытким алкоголиком» ему было, увы, не суждено. Чтобы выполнить свой план, он резко прибавил скорости и пошел на обгон, безрассудно вылетев на встречную полосу. И почти сразу услышал милицейскую сирену и гневный приказ в громкоговоритель: «Водитель „Форда“, немедленно остановитесь!»
Другой «Форд» — новый, белый, с синей полосой и мигалкой — резво обогнал его и заставил съехать на обочину. «Тойота» скрылась в потоке машин. Кравченко в сердцах саданул кулаком по рулю — черт! Документов на эту долбаную тачку нет, доказывай теперь ментам, что ты не верблюд. Больше всего ему было обидно, что вот Жданович, пьяный в стельку, и, пожалуйста, благополучно проскочил мимо стражей дороги. А его, трезвого, стопорнули, как самого последнего лоха. Он смотрел на подходившего гаишника и лихорадочно обдумывал — как быть? Что предпринять? Если не вырватьс