— Может быть.
— Почему же они не могли развестись, как цивилизованные люди?
— Фальконе был глубоко верующим католиком. К тому же он любил свою жену. Я мог судить об этом по выражению его глаз. Прибавьте к этому еще и тот факт, что он был страшно ревнив.
— Вы, кажется, прекрасно обо всем осведомлены.
— Да, — сказал он. — Да, ведь я любил ее еще до того, как эти двое с ней познакомились.
Когда приходит беда, даже самые тупые и нудные люди приобретают частичку достоинства. А такие люди, как Моррисон, в подобные минуты утрачивают все наносное, подобно деревьям, теряющим осеннюю листву. В одно мгновение он преобразился.
У меня не было времени для почтительной паузы, и я спросил:
— Как же она его убила?
— Существует множество способов.
— Я мог бы потребовать эксгумации для проведения вскрытия.
— С какой целью? Чтобы обнаружить мышьяк? Но она же неглупая женщина. Если она использовала яд, то выбрала такой, который не оставляет следов. Она также могла дать ему снотворное и ввести в вену кубик воздуха. Снотворное не может вызвать смерть. А как вы найдете кубик воздуха?
— Я бы хотел поговорить с ней.
Я бросил этот пробный шар на всякий случай. Иногда неожиданно сказанное слово может дать поразительные результаты.
— Никто не видел ее уже целую неделю. Мы ей звонили, но никто не отвечает. Ее телефон отключен. Управляющий по нашей просьбе заглядывал к ней, однако ничего странного не обнаружил. Все вещи на месте. Исчез только маленький чемоданчик, с которым она имела обыкновение выезжать за город. Дней пять или шесть назад мы получили от нее письмо, в котором она писала, что нуждается в отпуске и что будет отсутствовать в течение двух или трех недель. Хотя никто этого и не заметил, она сильно изменилась после смерти мужа.
— Знаете ли вы, куда она могла поехать?
— Не представляю.
Хирурги отошли от операционного стола. Мимо меня на каталке провезли больного. Рот его был широко раскрыт. Медсестры принялись за уборку. Все, казалось, пребывали в прекрасном расположении духа.
— Великолепно, великолепно, — сказал один из врачей Моррисону.
Мимо прошествовала мисс Форсайт, наградив меня холодным взглядом своих зеленых глаз. Пришлось решительно выбросить из головы ее образ.
Доктор Моррисон поднялся со своего места.
— Давайте выйдем, — предложил он.
В коридоре я сказал ему, что больница показалась мне превосходной.
— Эта клиника одна из лучших на северо-востоке. Поэтому нас так встревожила вся эта история с доктором Хенли и доктором Лайонс. Кстати, Хенли решил отправиться в Карибское море как раз в тот момент, когда мы хотели проанализировать возросший процент операций. Затем он вдруг неожиданно вернулся. Я сидел в кафетерии с миссис Лайонс, когда он появился в дверях. Она, казалось, совершенно спокойно восприняла его приход. У меня появилась догадка, что он, должно быть, написал ей о своем приезде.
А она только что вышла замуж, да еще за ревнивца, который ее обожал.
— Вы полагаете, что Хенли мог натолкнуть ее на мысль избавиться от Фальконе?
Моррисон покачал головой:
— Сомневаюсь. Он вернулся и сделал целую серию операций по ее направлениям, за которые потребовал невероятно высокие гонорары. Однако это весьма деликатная тема.
— Гарантирую полное сохранение тайны.
Он не отреагировал на мое замечание:
— Если человек в течение пятнадцати лет, не жалея сил, изучал свое дело, чтобы иметь возможность достойно бороться со смертью, то нужно быть очень осторожным, высказывая о нем свое мнение. Тем более что не было никаких доказательств.
— Говоря это, вы имели в виду, что ни один, ни другая не заявили публично, что ставили надуманный диагноз, делали ненужную операцию и при этом требовали высокие гонорары?
— Именно так. Доказать ничего невозможно, если они сами не признаются.
— Что произошло после его возвращения?
— Их не видели вместе.
— Они соблюдали осторожность?
— Возможно. Потом умер ее муж. Месяц спустя Хенли уехал в Японию для ознакомления с новой методикой, выработанной японскими врачами при работе с жертвами Хиросимы. Через две недели она заявила, что собирается провести две недели отпуска в Италии.
— И она туда поехала?
— Да.
— Откуда это известно?
— Я сам провожал ее в аэропорт Кеннеди и посадил в самолет итальянской авиакомпании.
— Когда это было?
— Второго или третьего апреля.
— Какое кольцо она носила после свадьбы?
— Золотое.
— В нем не было ничего необычного?
— Нет. Обыкновенное обручальное кольцо.
Я начертил полоску около двух с половиной сантиметров в ширину и разделил ее на восемь частей.
— Можете показать здесь ширину кольца?
Указанная им ширина составляла около трех миллиметров.
— Оно было приблизительно таким. Но сейчас, когда мы заговорили об этом, я вспомнил одну вещь. Я не понял, что бы это могло означать, однако внимание обратил. Мне показалось, что данное обстоятельство не представляет большой важности, поэтому я не упомянул о нем.
— Так что же это?
— Когда доктор Фальконе умер, миссис Лайонс стала носить кольцо на правой руке, как это делают вдовы. Но вернулась из Италии она уже с другим, более широким кольцом. Я подумал, что, должно быть, она потеряла свое первое кольцо, скажем, моя руки в каком-нибудь отеле или в самолете, и ей пришлось купить новое. Одного я не мог понять: почему она вновь надела кольцо на левую руку.
Я мог бы ему это объяснить, но ограничился вопросом:
— Что было потом?
— Она казалась очень несчастной. И я… я попытался ее как-то отвлечь и пригласил поужинать. Говорили, что «У Бруно» неплохое ревю. Туда-то я ее и повел.
— Это заведение, где она поссорилась с Хенли?
— Да. Иногда я бываю рассеян. Я помнил только, что однажды она мне сказала, что ей нравится это место. Весь вечер она была молчалива, сворачивала и разворачивала салфетку. Это напомнило мне поведение душевнобольных в психиатрических лечебницах. Было очевидно, что она пребывала в ужасном нервном напряжении. В общем, вечер не удался. Через две недели из Японии вернулся Хенли, и все началось снова… их махинации с диагнозами.
— Это все?
Он казался смущенным.
— Я знаю, что она вернулась к нему. Раньше я частенько подвозил ее от дома до больницы. Но после возвращения Хенли я ни разу не видел ее выходящей из дома по утрам, а когда я приезжал в клинику, она была уже там и говорила, что ее подвез Хенли. Но я был уверен, что она проводит с ним ночи в Манхэттене.
Ему было явно тяжело об этом рассказывать.
— Я хочу вам еще кое-что сказать.
— Слушаю?
— Когда Хенли был в Японии на этом конгрессе, он установил многочисленные контакты с медицинскими учреждениями новых африканских государств, а также Индонезии. Он хвалился, какие заманчивые предложения получил. Ему предлагали возглавить клинику или занять руководящую должность у них в медицинском университете. В общем, все в таком роде.
— Зачем же человеку с таким положением ехать в Африку?
— Конечно, там сложнее получить все те удовольствия, до которых он так охоч. Но человеку, готовящемуся к скорому побегу, такие связи просто необходимы.
Он был прав.
— Во многих африканских странах, — продолжал он, — не любят США. А он блестящий хирург и мог бы не опасаться высылки.
— Вы ненавидите его?
— Да, — ответил он без малейшего колебания.
Моррисон был умным человеком и прекрасно понимал, что женщина, которую он любил, относилась к нему лишь как к хорошему парню, на плече у которого можно иногда поплакаться. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые, пригласив девушку поужинать, могут только дружески пожать ей руку. А если он попытается обнять ее, она непроизвольно сожмется, несмотря на все усилия полюбить его. А уж в постель с ним ни за что не ляжет. Иногда такого рода безнадежная страсть, сжигавшая человека долгие годы, заканчивается преступлением. А иногда смирением.
Но может получиться и что-то среднее. Не пытается ли Моррисон впутать невиновного Хенли в дело об исчезновении доктора Лайонс? Не является ли это местью влюбленного, которому дали от ворот поворот?
Этот скромный, нерешительный, не уверенный в себе человек казался мне искренним. Но Моррисон был умен. А если предположить, что он блестяще играет свою роль?
Но что заставляло его делать это? Ненависть? Я этого не знал. Мне необходимо было поговорить с человеком посторонним, не имевшим личных отношений ни с Хенли, ни с Лайонс. Его точка зрения была бы для меня полезной.
— Что предприняла администрация клиники в связи с этим делом?
— Насколько мне известно, ничего.
— С кем я мог бы поговорить на эту тему?
— Лучше всего обратиться к Берману.
— К Берману? Это директор?
Моррисон кивнул головой:
— Идите по коридору, в конце сверните направо и поднимитесь этажом выше. Там вы найдете кабинет, просторный, как Тадж-Махал. Это как раз и будет маленький, убогий кабинет Бермана.
Мне показалось, что Моррисон недолюбливает Бермана, и я сразу понял почему.
В приемной я увидел секретаршу, погруженную в чтение журнала «Вог».
— Добрый день, — сказал я.
Она глянула на меня поверх журнала, раскрытого на странице с фотографиями бракосочетания принца и принцессы Кресс фон Кренштейн.
— Да? — сказала она.
Ни «слушаю вас», ни «здравствуйте». Я никогда не расходую сил на возмущение грубостью служащих, потому что чаще всего их поведение зависит от хозяина. У меня появилась уверенность, что ее шеф мне не понравится.
— Добрый день, — сказал я любезно.
— Да? — повторила она раздраженно.
— Добрый день.
Я решил быть любезным до конца, нравилось ей это или нет.
— Вы что, издеваетесь надо мной? Я же вас спросила, чего вы хотите.
К тому же она оказалась полной идиоткой. Что ж, еще один минус доктору Берману. Я прекратил игру:
— Скажите доктору Берману, что с ним хочет поговорить инспектор полиции.