ись кровью, которая впитывалась в старые бинты.
Я ощутил, как скальпель скользит по веревке, легко, словно бабочка. Нажим. Еще один. Я приподнял руки, чтобы упереться веревкой в лезвие. В доме стояла полная тишина. Слышно было, как моя кровь капает на прорезиненную подстилку.
Я услышал его шаги на крыльце. Три удара скальпелем.
Он открыл входную дверь и пересек гостиную. По твердости его шага я понял, что он разъярен.
Он поднимался по лестнице.
Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десятый удар оказался счастливым: мои руки резко разошлись в стороны.
Повернувшись, я выхватил из руки женщины скальпель и одним ударом перерезал веревки, стягивавшие мои щиколотки.
Дверная ручка повернулась, я вскочил и бросился к своему пистолету, лежавшему на столике рядом с дверью.
Дверь открылась.
— Где…
Его реакция была мгновенной. Подонок. Он знал, к чему я стремился. Повернувшись, он протянул руку к моему пистолету. Я нанес ему удар по почкам. Хенли потерял равновесие и толкнул столик. Я прыгнул к нему, целясь в затылок. Он парировал удар, отклонившись вправо и выставив предплечье.
Мне все же удалось оттолкнуть его от столика. Я пригнулся и ударил его в солнечное сплетение. Хенли ожидал этого удара — он с криком выдохнул, как делают хорошие боксеры, чтобы напрячь мышцы живота. Мой кулак столкнулся с непробиваемой стеной мышц.
Хенли схватил меня за плечи и резко толкнул. Я отлетел назад, не в силах противостоять огромной силе. Я летел быстрее удирающего от лисы зайца. Моя спина ткнулась в деревянные ставни, которые, не выдержав, разлетелись на куски. Стекло разбилось. Хенли схватил меня за бедра, не позволив выпасть из окна.
Спасибо за помощь.
Он уселся на мои ноги и схватил меня за горло. Вероятно, он хотел переломить меня надвое на подоконнике. Лицо его было совсем близко. Он пытался сломать мне позвоночник.
Я видел его глаза — сантиметрах в десяти от своих. Похоже, он получал удовольствие, убивая, и особенное удовольствие, убивая меня. Было нечем дышать, боль в позвоночнике становилась невыносимой. Я надеялся, что у герцогини хватит ума смыться, пока Хенли не бросился на ее поиски. Перед глазами пошли красные круги, заплясали огненные точки, я молил Бога лишь о том, чтобы потерять сознание прежде, чем хрустнет мой позвоночник.
И вдруг ослепительный свет ударил мне в глаза, а барабанные перепонки заныли от пронзительного звука, разорвавшего ночную тишину.
И под такой аккомпанемент моя душа попадет в ад? Это была первая мысль, пришедшая мне в голову.
Потом я понял, что герцогиня включила фары и надавила на клаксон.
XXXI
Лицо Хенли сморщилось, он отпустил мое горло и отступил на шаг назад, прикрываясь от ослепительного света. Я сполз на колени и попытался сглотнуть — болезненная процедура. Хенли направился было к двери, но вдруг повернул к столику.
— Сдавайтесь! — заорал я. — Вы окружены!
Но горло мое так сильно пострадало в его железных пальцах, что вместо крика вырвался едва слышный хрип.
Он схватил мой пистолет. Мне хотелось крикнуть, что убийство его не спасет, но это было бы попыткой остановить лбом разогнавшийся бульдозер.
Хенли обернулся. Я бросился вправо, подавив стон, — в спину мне будто вонзили кинжал. Он дважды нажал на спусковой крючок. Нужно быть поистине отменным стрелком, чтобы с шести метров промазать по мечущейся в поисках укрытия жертве. Пули вонзились в стену как раз в том месте, где должна была находиться моя голова, если бы я стоял на ногах. Я стремительно прокатился по полу и скрылся под кроватью.
Покрывало свисало почти до самого пола.
Хенли вынужден будет сильно пригнуться, чтобы определить мое точное положение. Я надеялся, что он приблизится к кровати.
Если он подойдет достаточно близко, чтобы сорвать покрывало, я сумею зацепить его за щиколотку. Решив стрелять наугад, он может промахнуться и понапрасну израсходовать оставшиеся четыре пули. Нет, он будет стрелять наверняка.
Шаги удалились, открылась дверца стенного шкафа, шаги вновь приблизились.
Под покрывало скользнула швабра — передо мной будто начал медленно подниматься театральный занавес. Я увидел его ноги. Он стоял в полутора метрах от кровати. Слишком далеко.
Хенли отступил в сторону и заглянул под покрывало. Он сразу увидел меня. Я лежал на животе, вытянув руки, готовый зацепить его за ногу. Лицо его осветила улыбка. Он опустился на колени и навел на меня пистолет.
Какой позор быть расстрелянным из собственного пистолета! Я уже видел броские газетные заголовки и Хенрехена, с гадкой улыбкой читающего: «Детектив застрелен из собственного пистолета».
Лежа на животе, я напряг мышцы, чтобы отчаянно броситься на дуло пистолета, но на лице Хенли вдруг отразилось изумление.
Когда он понял, что случилось, удивление сменилось яростью, но было слишком поздно.
— Ох! — выдохнул он и рухнул.
Девять сантиметров лезвия были погружены в его затылок. Лайонс всадила скальпель по самую рукоятку и в самое подходящее место — с точки зрения анатомии, конечно.
XXXII
Я выбрался из-под кровати и поднялся. Ноги мои дрожали.
Лайонс перерезала веревки, которыми была привязана к кровати. Хенли был мертв.
Она приложила изуродованную руку к губам. Из-за трения о рукоятку скальпеля швы разошлись, из ран струилась кровь, стекая по складкам ладони, по подбородку и устремляясь дальше вниз.
Из ее груди вырывались звуки, похожие на стоны полураздавленной собаки. Мне стало плохо.
Раздался звонок. Я выглянул в окно и увидел герцогиню. В руке она держала домкрат.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
Она подняла вверх домкрат и неуверенно спросила:
— Вам это не нужно?
— Нет.
— Я захватила на всякий случай.
— Если бы вы положили этот инструмент и на минуточку поднялись сюда, я был бы вам очень признателен.
Она аккуратно прислонила домкрат к стене:
— Чтобы кто-нибудь случайно не споткнулся.
— Ну разумеется.
Герцогиня застыла на пороге, увидев распростертого на полу Хенли. Затем она подошла к телу, не отрывая взгляда от рукоятки скальпеля.
— Он мертв?
— Да.
— Знаете, я впервые вижу мертвое тело.
— Ну и как, лучше прыжков с парашютом? Она пропустила мое замечание мимо ушей:
— Это вы его убили?
Я указал на Лайонс, которая, борясь с судорогами, все же сумела сесть на кровать. Она пристально смотрела на рукоятку скальпеля.
— Нет, — проговорила она. — Нет. Нет. Нет. Нет. Началось!
— Нет. Нет. Нет!
Она поднесла руки к лицу и расцарапала в кровь свои щеки. Затем скользнула вниз и встала на колени перед телом Хенли. Прежде чем я успел помешать ей, она с силой ударила изуродованной рукой об пол.
— Любовь моя, — стонала она, — любовь моя! Моя потерянная любовь!
Женщина рухнула на бездыханное тело и обхватила голову Хенли руками. Кровь из ее руки стекала по его лицу — сцена из триллера.
— Остановите ее! — крикнула герцогиня. — Остановите!
— Сами попробуйте!
Герцогиня встала на колени и обняла бедную женщину.
— Все кончилось, дорогая, — приговаривала она. — Все кончилось.
До конца было еще далеко, но иногда тон, которым сказаны слова, действует гораздо сильнее самих слов. Я же просто не мог жалеть женщину, виновную в стольких преступлениях, женщину, убившую своего любящего мужа по приказу Хенли.
Лайонс отвернулась, прижалась к герцогине и разразилась долгими, душераздирающими рыданиями. Что ж, слезы принесут ей облегчение. Она успокоится, и я отвезу ее в полицейский комиссариат Нью-Хоупа.
Герцогиня гладила ее по щеке и бормотала слова, которыми успокаивают рыдающего ребенка. И ей было наплевать на кровь, стекавшую на ее платье. Она прижимала к себе Лайонс и покачивалась из стороны в сторону. Но когда герцогиня тоже начала плакать, я был просто ошарашен.
Всхлипы постепенно становились реже. Лайонс успокаивалась. Я пересек комнату и поднял телефонную трубку. Меня соединили с квартирой шефа местной полиции. Я отчетливо слышал звуки какой-то телевизионной передачи.
— Уокер слушает.
— Говорит инспектор Санчес из нью-йоркской полиции. Я должен поставить вас в известность о совершенном убийстве.
— Это вы звонили сегодня вечером?
— Да.
— Почему вы не попросили помощи?
— У меня не было доказательств для получения ордера на арест.
— Кто совершил убийство?
— Женщина, которая находится рядом со мной.
— Хорошо, выезжаю.
Трубка была вырвана у меня из рук и с силой брошена на рычаг.
— Что вы натворили, Боже мой! — кричала герцогиня.
— Сообщил об убийстве.
— Вы что, действительно собираетесь арестовать ее?
— Не я. Так как мы в Пенсильвании, ее арестует местная полиция.
— Вы удовлетворены, не так ли?
— Послушайте, на столе у комиссара лежали два пальца. Инспектор был уверен, что я провалю дело. Но я раскрыл преступление. Я спас жизнь этой женщине. Хоть это вы понимаете?
— Ну и что?
— Что? Я вам скажу. Все это будет отмечено в моем личном деле. Вот и все.
Она меня даже не слушала.
— Вы хотите сказать, что она предстанет перед судом за то, что убила его? Убила, когда он хотел вас застрелить?
— С нее снимут это обвинение, она защищала свою жизнь. Я дам показания, и суд не вынесет обвинительного приговора.
— Ну, так отпустите ее.
— Отпустите! Она должна предстать перед судом Нью-Йорка по обвинению в убийстве собственного мужа!
— Вы судите с точки зрения закона, а я вижу ее лицо и ее руку. Представляю, что она вынесла за эти дни. Вы просто подонок!
Я хотел объяснить, что прекрасно понимаю, какие страдания она вынесла. Почему же, черт возьми, я мотался без сна и отдыха, пытаясь отыскать ее? Неужели она думает, что я не испытываю жалости к этой женщине? Тем не менее мой долг не судить, а доставить человека в суд. Но я сумел произнести лишь одно слово: