Я просила до 25 сентября, так крепко я надеялась получить, теперь я должна непременно заплатить до 10 октября, т. е. выкупить свои вещи, в случае, [если] я не выкуплю, тогда продадут, и мне не в чем будет ходить в холодное время. 350 р[ублей] с[еребром] я заняла деньгами, а 325 я заложила вещи. Место это будет на 12 лет, ведь в 12 лет я могу много накопить. Ради Бога, добрый Николай Гаврилович, не думайте, что я обманываю Вас. Эксамен я выдержала, потому и стоило мне так много, ведь много стоит место, а за то ничего не стоит прожить, потому что все дают из казны на все 12 лет, и кроме того я могу уе[з]жать в отпуск на две недели (письмо № 42, с. 178).
Порадуйся же немного за меня, я сдала 3 экзамена, по акушерскому делу, детским болезням и по воспалениям, это разные болезни. Еще я хочу, и уже начала, изучать болезни глаз, потому что, мой любимый Колинька, мне очень нравится медицина, и еще изучаю, как самому можно сделать порошки и разные пластыри и напитки. Самое сложное – болезни глаз, но я все же хочу попытаться (письмо № 37, с. 171).
Грустные новости о больших долгах соседствуют здесь с радостью от сданного экзамена (очевидно, это были финальные испытания на акушерских курсах) и желание продолжать заниматься медициной. Вряд ли она была способна лгать настолько искусно, что придумывала даже пластыри и названия учебных предметов. Скорее, Тереза немного «корректировала» действительно имевшие место обстоятельства, подавая их в выгодном для нее свете.
Примерно в то самое время, когда Грюнвальд начала устраиваться в Дерпте на казенное место на должность акушерки, в Петербурге в ночь на 17 ноября 1861 г. умер Добролюбов, успев за три дня до смерти отправить ей 200 рублей. Поначалу Грюнвальд не знала о его кончине и думала, что бывший возлюбленный просто перестал реагировать на ее просьбы. Единственной надеждой на помощь теперь для нее оставался Чернышевский. 3 февраля 1862 г. она писала ему в очередной раз с просьбой помочь с деньгами для уплаты 700 рублей долга:
Теперь я получила хорошее место. Я не знаю, как сказать по-русски за Kondition[82] [?] я заплатила 575 р[ублей] с[еребром] на 12 лет да бумаги и приписка к городу стоит почти 100 р[ублей]. Притом у меня казенная квартира, но мебели не было, я должна была купить и инструментов, которых нужно дома. Денег я взяла в долг 700 р[ублей], половину по векселю, а другую половину я заложила вещи, срок давно уже прошел, долг я заплатила только 200 р[уб лей], которые Николай А[лександрович] мне прислал (письмо № 43, с. 179).
В ответ она получила от Чернышевского сообщение о смерти ее «Колиньки» и чаемые 500 рублей:
Эти деньги – от Николая Александровича, но письма от него нет при них… да и не будет никогда… Когда увидимся с Вами, поцелуемся и поплачем вместе о нашем друге… Вот уже редкий день проходит у меня без слез… Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он… Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ[83].
Что могла ответить Тереза на скорбное известие? Она жалела, что «потеряла в нем благодетеля», горевала, что будет жить дальше без его помощи, и сообщила, что
Долги свои я заплатила и теперь слава Богу спокойнее стала, пока буду на месте, у меня свое хозяйство и мне дадут побольше квартиру куда бы можно уложить больных. Устроиваться была чрезвычайно трудно, всего нужно много, зато и лучше будет, хорошее карьера т. е. по-нашему (письмо № 44, с. 181).
Благодаря помощи Чернышевского 1862 г. прошел у Грюнвальд благополучно. Она впервые отправила два письма в Петербург, не прося денег и лишь аккуратно интересуясь, почему Чернышевский ничего не отвечает, и делясь с ним новостями своей жизни:
Грустно думать мне что и Вами я оставлена, и не могу ничем утешить себя, теперь такое скучное время, нет никаких занятий, у нас теперь каникулы, даже в клинику не принимают больных, а прочие уехавши по поместьям, и это будет продолжаться до сентября месяца. Простите, добрый Николай Гаврилович, что я беспокою Вас, я кажется, надоела Вам своими письмами, но если Вы хотя настолько были бы добры и написали мне пару строчек, Вы тогда, добрый Николай Гаврилович, очень успокоите меня. Если бы я могла написать все что я чувствую, и как горестно я провожу свое время, мне все кажется, что Ник[олай] А[лександрович] жив, он постоянно стоит перед глазами, я не умею по-русски так описать свое положение (письмо № 46, с. 184).
Возможно, это был второй из наиболее благополучных периодов дерптской жизни Грюнвальд, поскольку по ее не совсем внятным обмолвкам можно заключить, что она могла теперь работать при клинике не только в роли акушерки, но и в какой-то другой (ведь у акушерок не бывает каникул, только отпуск). И конечно же, Тереза вспоминала добрым словом покойного Добролюбова, благодаря которому она могла теперь жить новой жизнью.
На этом жизнеописание Грюнвальд могло бы прерваться за отсутствием материалов о ее дальнейшей судьбе, однако 1863 г. принес ей новые неприятности. 18 июля 1863 г. дерптский фохтейский суд[84] возбудил против нее дело по иску пяти кредиторов (домовладелица Анна Кидов, домовладелец Гедт, домовладелец Карл Зольберг, Лиза Саар, фрау София Шульц), которым она задолжала в совокупности 228 рублей. В протоколе разбирательства Грюнвальд описывалась следующим образом:
Живя в Дерпте в крайне стесненных обстоятельствах, не имея вида [на жительство, т. е. паспорта], пока фрау Шульц присматривала за ней, подолгу истощенная, оставалась на месте до выздоровления; предлагается: если кредиторы разрешат, она должна покинуть Дерпт в ближайшие недели, чтобы могла попасть в Ст. Петербург под присмотр, чтобы не укрыться от всех кредиторов (оригинал по-немецки, перевод Т. К. Шор)[85].
Примечательно, что в протоколе никак не назван статус или род занятий Грюнвальд – ни как акушерки, ни какой бы то ни было другой. Также подозрительно, что за почти три года жизни в Дерпте она не смогла получить никакого «вида», т. е. паспорта или какой-то иной бумаги.
В итоге заимодавцы согласились отпустить должницу в Петербург в надежде, что она сможет раздобыть там денег, и 19 июля полицейское управление выдало Грюнвальд специальный проездной билет, прикрепленный к паспорту, который она должна была предъявить по возвращении в Дерпт[86].
В конце июля – начале августа 1863 г. Грюнвальд появилась в Петербурге, остановившись на Гороховой улице в доме купца Гребнева (см. письмо № 48, с. 188). Здесь она попыталась обратиться к единственному в Петербурге человеку, который мог бы ссудить ее 228 рублями, – Чернышевскому. Написав ему, Тереза не получила ответа: адресат в тот момент был арестован и находился в Петропавловской крепости. Зато Тереза смогла попасть на съемную дачу к его кузенам – Александру Николаевичу и Евгении Николаевне Пыпиным, которые дали ей всего 5 рублей (см. письма № 47 и 48, с. 187), но посоветовали все-таки написать Чернышевскому и, видимо, помогли передать ее письма в тюремную почту. В письме от 23 августа 1863 г. (№ 48) она снова пересказывает всю свою дерптскую эпопею, присовокупив, однако, новый любопытный штрих:
Приехавши в Дерпт, я сейчас же начала учиться и внесла за полгода 62 р[убля] с[еребром] и когда держала экзамен, опять внесла 62 р[убля] с[еребром]. Что же было там делать без места, а я хотела поступить в Клинику, потому что частное место там не стоит заниматься, поэтому я обратилась с просьбой в Клинику, а мне место не давали, потому что там есть Дерптские акушерки, поэтому я заняла денег 800 р[ублей] с[еребром], и только потому что Н[иколай] А[лександрович] писал мне, чтобы я подождала, он хотел прислать. Тут же случилось несчастье[: ] он помер. Потом Вы были так добры и прислали мне 500 р[ублей] с[еребром]. Я сейчас отдала их и осталась 300 р[ублей] с[еребром] должна (с. 186–187).
Нюанс заключался в том, что годом ранее в письме тому же Чернышевскому от 12 марта 1862 г. (№ 44) Грюнвальд радостно, с облегчением и благодарностью сообщала, что погасила все долги (с. 181). Легко догадаться, что невесть откуда взявшийся долг 1862 г. в 300 рублей был не что иное, как текущий ее долг в 228 рублей, только слегка округленный. Это, пожалуй, первая настолько вопиющая нестыковка в письмах Грюнвальд, что Чернышевский мог начать серьезно подозревать ее в обмане. Начиная с момента подачи против Терезы судебного иска летом 1863 г. она была вынуждена действовать еще более прагматично и решать более серьезные проблемы (изыскивать необходимую сумму и расплачиваться с долгами). Для этого ей приходилось балансировать на грани правдоподобия и в то же время сохранять лицо в переписке с Чернышевским и Добролюбовым. Очевидно, что делать это ей удавалось все хуже и хуже.
В том же письме (№ 48) Тереза давала волю своей фантазии и уверяла адресата, что стоит только ей оплатить дерптские долги, как она сможет вернуться в Петербург и практиковать там акушерство, поскольку платят в столице больше, а «в Дерпте платят подарками» (хотя ранее она утверждала обратное). И далее:
Мне здесь есть 2 случаи, где я надеюсь получить и более 300 р[убля] с[еребром], но это только нужно еще дожидаться. 2 или немного так 3 недели, а до этой поры я не знаю, что мне делать <…> Здесь я могу занят[ь]ся и моя тетушка мне будет рекомендовать больных, потому что сама стара и не имеет силы (с. 187).
Все, что мог Чернышевский сделать для нее из каземата, – переадресовать ее просьбу Пыпиным. Те не были богаты и в ответ на настойчивые письма Грюнвальд (№ 49–50) всего лишь посочувствовали ее благим намерениям, поскольку Чернышевский предупредил их в письме: «Всё это очень может быть не больше, как обманом каких-нибудь плутов или плутовок, водящих ее разными пустыми обещаниями и выманивающих у нее деньги»