В начале октября 1860 г. Добролюбов, вероятно, на бульварах познакомился с Эмилией Телье. Парижанка принимала клиентов на съемной квартире (арендная плата составляла 250–260 франков в месяц[99]), где жила с горничной Мари, которая оказалась ее матерью. Если верить этому признанию (письмо № 62, с. 215), перед нами вполне трагическая история маленькой семьи, в которой дочь вынуждена продавать собственное тело, чтобы содержать себя и свою престарелую и больную мать. Были ли они парижанками или приезжими, по сохранившимся письмам неясно. Обилие разного рода грамматических и орфографических ошибок в письмах Эмилии заставляет предполагать, что образование у нее было лишь самое начальное, а происхождения она была низкого. Эмилия, невысокая блондинка (№ 52, с. 195), «выходила» на бульвары, как она это называла, и там-то и познакомилась с молодым русским, который очень быстро оказался на ее квартире, где видел и ее «горничную» Мари. После нескольких встреч Телье убедилась, что Добролюбов испытывает к ней сильную симпатию. В первом письме она откровенно признавалась, что не любит его, но почему-то несколько ночей подряд не может заснуть и скучает без него. Желая сделать свидания более частыми, Эмилия начиная с 19 октября 1860 г. слала Добролюбову письма с просьбами прийти или сходить с ней в театр (письмо № 52).
По рефренам в ее записках можно понять, что, видя интерес к ней мужчины, она надеялась, что их связь будет продолжительной, а это, в свою очередь, сделает ее жизнь более стабильной и, возможно, даже вовсе избавит от необходимости выходить на улицы:
Я-то сдержу свое обещание, потому что уверена в одном: что ты сделаешь меня счастливой, а я в ответ не перестану тебя любить. Полагаю, что это сделает тебя счастливым (письмо № 54, с. 197).
Наиболее интенсивное общение Телье с Добролюбовым пришлось на середину ноября 1860 г.: на протяжении по крайней мере двух недель до отъезда критика в Женеву и потом в Италию они, скорее всего, виделись регулярно. Он приходил к ней на квартиру, где мог подолгу работать:
…ты мне сказал, что будешь вести себя примерно. Я совершенно этому не верю, но завтра можешь прийти после того, как пообедаешь. Ты поработаешь весь день при мне, а ночью я лягу спать под кроватью, а ты сверху. Наверное, эта идея тебе не кажется хороша, ну, там видно будет (письмо № 57, с. 202–203).
При этом по письмам парижанки ясно, что Добролюбов сомневался в искренности ее чувств, подозревал ее в «лицемерии» и предполагал, что она продолжает «подрабатывать».
«Пишу тебе, чтобы поблагодарить за то, что вновь оказал мне любезность, судя по твоему письму, которое ты мне отправил накануне, – сообщала Телье Добролюбову 11 ноября 1860 г. – Я прочла его, оно причинило мне много боли сначала, но конец был лучше. Не хочу ссориться с тобой, несмотря на твои слова обо мне, какова я» (письмо № 56, с. 200).
В середине ноября Добролюбов принял решение ехать в Италию и около 27–28 ноября отбыл в Женеву. Сложно сказать, как происходило их расставание, что они обещали или чего не обещали друг другу. Судя по дальнейшей переписке, Добролюбов наверняка просил Эмилию больше не «выходить» на бульвары и оставил ей какую-то небольшую сумму на первое время. Телье, однако, нужно было платить за квартиру и за еду, так что она была вынуждена заложить вещи в ломбард или внести деньги за какой-то прежний залог, сумма которого достигала 1000 франков:
Не знаю, как быть, у меня совершенно нет денег. Моя закладная заканчивается завтра, в конце месяца с меня спросят денег. Как быть? Обращаюсь к тебе, мой друг, поскольку не могу обратиться ни к кому другому. Если бы ты пришел ко мне, я могла бы тебя попросить. Теперь я с сожалением узнаю, что ты болен. Прошу тебя, мой друг, если ты можешь помочь мне, сделай это. Мне действительно очень жаль, тем более что я знаю, в каком ты положении. Я потратила то, что ты мне дал, и буду нуждаться. Можешь ли ты выдать мне вперед 1080 франков? (письмо № 58, с. 204).
Ты ошибаешься, мой друг, твои сны – неправда. В четверг ночью я не была в объятиях другого, потому что провела ночь в довольно грустном одиночестве, думая о тебе, хотя и выходила из дому. Я написала тебе сегодня утром, ты получишь мое письмо сразу же по приезде в Женеву. Ты спрашиваешь, были ли у меня трудности с закладной, да, немного. Мне опять пришлось пойти в ломбард, не могла поступить иначе (письмо № 59, с. 206–207).
Добролюбовские деньги кончились, и в начале декабря Телье была вынуждена вернуться к своему прежнему занятию – снова «выходить» на бульвары в поисках клиентов:
В четверг я выходила из дому поневоле, но вид у меня был такой болезненный, что никто со мной не заговорил. И вчера я тоже выходила и выглядела уже счастливее, так что ты должен знать, чтобы лучше себя чувствовать. Я в добром здравии и всем сердцем желаю, чтобы и ты был здоров. Мари много думает о тебе, мы с ней часто о тебе говорим (письмо № 60, с. 209).
8 декабря Эмилия написала Добролюбову очень откровенное письмо, из которого виден поворот в ее настроении и мыслях, вызванный рефлексией над ее собственными чувствами к Добролюбову: она писала ему о любви, решении распродать мебель и выехать к нему в Италию:
Ты не прав, друг мой, когда говоришь, что солнце больше не светит. Мы вместе увидим его свет, он покажется нам еще нежнее, потому что мы будем наслаждаться им вдвоем! Ты не можешь представить, как я рада, когда пишу тебе. Знаешь ли, мне от этого легче. Когда я читала твое письмо Мари, она плакала, и я тоже. Знаешь ли, милый, сердца у нас не каменные. Я приняла решение и выполню его, потому что я поняла, что не могу жить без тебя, и Мари мне советует. И все-таки я его исполню. Я настолько пала духом после твоего отъезда, что больше не жива. В конце концов, друг мой, я решила продать всю свою мебель и последовать за тобой, как только завершу дела. Так что же, друг мой, ты снова скажешь, что я не люблю тебя? Неблагодарный, ведь я еще не разучилась чувствовать, и у меня есть гордость. Я не хочу влачить подобное существование, когда мне уже является иное (письмо № 61, с. 211).
Однако уже через неделю, 16 декабря, Эмилия написала совсем другое по тональности письмо, в котором вынуждена была признать, что все ее планы и мечты о воссоединении с возлюбленным в Италии оказались призрачными и рухнули в одночасье. В каком-то смысле она даже признавалась во «лжи» – обещаниях распродать всю мебель и приехать к Добролюбову, – так как все это абсолютно невозможно. Телье писала о том, что, помимо долга в 1000 франков, у нее были заложены все украшения (включая подаренный критиком браслет), она должна была за три месяца арендной квартирной платы 800 франков, а за всю ее скромную мебель оценщик предложил ей всего 1800 франков (письмо № 62, с. 215). В довершение всего Эмилия открыла Добролюбову тайну: горничная Мари оказалась ее престарелой матерью, которую она никогда не оставит одну, поэтому покинуть Париж и соединиться с возлюбленным – не более чем безрассудная и неосуществимая мечта с ее стороны.
Вероятнее всего, Добролюбов еще перед своим отъездом или уже в письмах из Италии намекал Телье на возможность совместной жизни с ней и даже женитьбы, но с условием, что женщина навсегда бросит прежнюю «профессию» и согласится следовать за ним. Он даже говорил одному из своих парижских знакомых Карлу Доманевскому, что предполагает «прожить с ней счастливо года два»[100]. Косвенным доказательством этому служит признание Добролюбова в письме дяде 13 (25) октября 1860 г., что он «здесь жениться хотел»[101]. Намерениям этим не суждено было осуществиться, хотя критик, скорее всего, понимал, что его жизнь может в любой момент оборваться из-за прогрессирующей чахотки. Добролюбов явно не собирался возвращаться в Париж и звал Эмилию к себе в более теплую и благоприятную для его здоровья Италию, но полностью оплатить дорогу Эмилии из Парижа в Италию и совместные перемещения из одного отеля в другой был не готов.
В те самые первые недели декабря, когда Эмилия еще колебалась, не поехать ли ей вслед за Добролюбовым, сам он обменивался письмами с оставшимся в Париже Обручевым, изливая ему душу и, очевидно, ожидая в ответ сочувствия и одобрения своих поступков. 7 декабря Обручев хвалил Добролюбова за то, что тот «удрал из Парижа». По мнению Обручева, его друг вкладывал в эти отношения гораздо больше, чем Эмилия, которая принадлежит к известному типу падших натур, из эгоизма не готовых ничего отдавать взамен, тогда как истинная любовь должна быть «равномерна с обеих сторон»[102].
Подогреваемое письмами Обручева самолюбие Добролюбова, надо думать, было уязвлено, когда он получил от Эмилии письмо, раскрывающее ранее утаенные женщиной подробности ее жизни, включая невозможность оставить ее, как оказалось, родную мать. Очередной план критика найти себе спутницу хоть на несколько лет рухнул. Видимо, поэтому в конце декабря он отправил ей резкое письмо, где не стеснялся высказать все, что он думал о Телье и ее профессии в тот момент. Эхо этого письма отчетливо слышно в ответе Эмилии, написанном 24 декабря 1860 г., в аккурат на Рождество:
Любезный друг мой, твое последнее письмо меня огорчило до смерти. Ты мне говоришь в своем последнем письме, что женщина должна торговать, потому что она сама и есть товар. Зачем же ты так несправедлив ко мне, я и без того уж настрадалась. Мой любезный друг, моя любовь к тебе была ошибкой, потому что раньше я была спокойна, а теперь я словно страждущая душа.
В конце концов, я не хочу надоедать тебе своими жалобами, я сделаю все возможное, чтобы забыть тебя. Больше всего я хочу, чтобы ты изо всех сил постарался вылечиться. Мама не злится на тебя. Наоборот, она искренне жалеет тебя (письмо № 63, с. 217).