Поскольку до нас не дошли письма Грюнвальд, относящиеся к тому периоду, когда она жила в доме терпимости, имеет смысл сосредоточиться уже на следующем этапе ее биографии, когда она поселилась в двухкомнатной квартире, где могла ждать в гости возлюбленного, который как раз и принадлежал к «новым людям». Во всяком случае, на несомненной принадлежности Добролюбова к этой когорте настаивал после его смерти Чернышевский, объявив критика цельной личностью и образцом для подражания. В логике автора «Что делать?» интимное органично сочеталось в Добролюбове с его политической программой. Используя дневники и письма покойного критика, Чернышевский сделал героев своих произведений «Алферьев» и «Повести в повести» якобы похожими на Добролюбова в том, что касается свободной сексуальной жизни, которую они ведут, и высоких общественных идеалов, которых они придерживаются[108]. Однако сам Добролюбов в переписке с Грюнвальд и Телье и в своих дневниках не выглядит той безусловно цельной личностью, какой его изображает Чернышевский. Тем не менее, когда обе женщины начали поддерживать с ним постоянные отношения, перед ними был не офицер, не просто студент или «купчик», а молодой публицист, исповедующий демократические и даже респуб ликанские идеалы. Можно с осторожностью предположить поэтому, что личность Добролюбова, его слова и убеждения могли влиять на поддерживавших с ним отношения женщин, по крайней мере на Грюнвальд, которая постепенно начала открывать толстые журналы типа «Современника». В то же время повседневная жизнь Терезы и «Колички» состояла, как это видно по письмам, не только и даже не столько из разговоров на отвлеченные темы. Добролюбов часто проявлял упрямство и подозрительность, был негибким, поддавался вспышкам гнева и мелочности, не готов был идти до конца в проведении в жизнь высоких гуманных теорий.
В целом жизнь и поведение Грюнвальд после «спасения» из дома терпимости явно не вписывались в модель жизни замужней женщины середины века и больше были похожи на жизнь содержанки или же женщины низкого происхождения (простолюдинки), живущей собственным трудом, часто вместе с товарками. Когда летом 1858 г. Добролюбов уехал на лечение в Старую Руссу, Грюнвальд выезжала на так называемые Смоленские гулянья в Санкт-Петербурге[109], на небольшие вечеринки в доме знакомой ей Софии Карловны, на прогулки вместе с другом Добролюбова Н. М. Михайловским:
Бываю и на вечерах Софии К[арловн]ы. Я уж 2ой раз была на балу 26го и 28го были мы и на Смоленском гулянье и других гуляньях. Также и с Мих[айловским] бываем часто, но теперь он очень занят эти числы, да и при том он хочет ехать (письмо № 3, с. 96).
Городские гулянья в XIX в. были значимым для простонародья и широко распространенным типом досуга[110]. Негласные нормы этикета предполагали, однако, что добропорядочная женщина не может посещать их в одиночку, поэтому Грюнвальд, судя по ее словам, появлялась там в компании знакомых. Сложно сказать, продолжала ли она ездить на подобные увеселительные прогулки позднее – на протяжении второй половины 1858 г. и первой половины 1859 г., когда она стала жить на съемной квартире, лишь время от времени встречаясь с Добролюбовым. В письмах информации об этом мы не находим, но надо думать, что если Грюнвальд и посещала подобные увеселения, то только вместе с Добролюбовым, который был подозрителен, беспокоился о том, не завела ли Тереза новых кавалеров, а потому, скорее всего, воспрещал ей развлекаться в одиночку. Вместо этого письма Терезы доносят до нас частые упоминания о домашнем времяпрепровождении – в первую очередь за чтением, шитьем и сдачей в стирку белья. Хлопоты по хозяйству сочетались у Грюнвальд с простейшим интеллектуальным досугом. Судя по многочисленным воспоминаниям, шитье в то время было подчеркнуто женским (не девичьим) занятием, массово распространенным среди средних и низших сословий[111].
Начиная с 1859 г. Тереза обшивала Добролюбова и устраивала сдачу его белья прачке (скорее всего, приходящей): упоминания о пересылке его простыней, рубашек и чулок встречаются сразу в нескольких письмах (№ 10, 11, 15). Возможно, она начала заниматься этим уже с сентября 1858 г. в рамках их раздельного, но симбиотического проживания, которое предполагало обмен услугами и чувствами (см. об этом обмене ниже). Добролюбову это позволяло экономить, а Терезе ощущать себя полезной. Другим, более серьезным повседневным ее занятием было шитье и вышивание на заказ, т. е. создание новых вещей и украшение уже существующих. Сразу после отъезда Добролюбова в Старую Руссу Грюнвальд обзавелась канвой и шерстяной пряжей и начала вышивать (письмо № 4). Позднее упоминание о том, что она получила за «работу» 12 рублей серебром (письмо № 18), возможно, подразумевает именно шитье на заказ. На вырученные деньги женщина сама сшила себе «миленькое платье». После переезда в Дерпт шитье составляло главный источник дохода Грюнвальд, который она, впрочем, мечтала сменить на акушерскую практику:
Одно только неприятно: если мне шитьем заняться, то я не могу заниматься. Так как мне нужно ходить часто, то я делаю себе шубу, и она обходится в 42 р[убля] с[еребром]. Дорого, да что же делать. Надо будет хоть заработать. Впрочем, я буду скоро доставать своим занятием, только не шитьем (письмо № 30, с. 152).
Я нашила длинный ковер 3 аршина длиной, и 2½ аршина шириной. Нужно сшить еще примерно 1 аршин, но выглядит уже прекрасно (письмо № 33, с. 161).
Позже этот ковер, достигавший 2,8 м в длину, Тереза планировала переслать в знак благодарности Чернышевскому.
Свободное от шитья и другой работы время Грюнвальд могла проводить за чтением, поскольку, как уже говорилось, она умела читать и получила некоторое домашнее образование. В нескольких письмах 1859–1860 гг. мы встречаем ее обращенные к Добролюбову просьбы снабжать ее русскими книгами, учебниками и даже толстыми журналами (№ 9, 11, 15, 16, 17, 18):
Но, милый Колинька, я совершенно забуду русский. Здесь совсем не говорят по-русс[ки], и невозможно достать русс[ких] книг, я бы с удовольствием почитала K[олокол], Совр[еменник] или От[ечественные] Зап[иски] (письмо № 25, с. 136, оригинал по-немецки).
Любопытно, что книги упоминаются в письмах Грюнвальд обычно вместе с простынями и бельем в контексте обмена услугами: Добролюбов поставляет Терезе книги, а она в ответ обстирывает его. При этом закономерно встает вопрос: насколько серьезно Грюнвальд могла интересоваться чтением таких журналов, как «Колокол», наполненных в основном публицистикой? Это пример единичный, поэтому допустимо предположить два равновероятных объяснения – как реальный интерес к чтению такого рода литературы с ее стороны, так и имитацию интереса с тем, чтобы польстить адресату письма и вызвать его одобрение.
На более широком фоне повседневной жизни среднего и нижнего слоя публичных женщин регулярное, да еще и самостоятельное чтение выглядело совершенно нестандартно. Исследователи XIX в. приводят единичные примеры интереса таких женщин к чтению, поскольку процент грамотных среди них был чрезвычайно низок[112]. Если обитательницы домов терпимости и читали, то наибольшим спросом у них пользовались сентиментальные романы (не «клубничка») и песни (например, Беранже в переводе Курочкина). Дело могло доходить, очевидно, и до курьезов. Доктор В. М. Тарновский рассказывает об одном богатом клиенте, который, влюбившись в проститутку, выкупил ее, однако той быстро наскучила свободная жизнь. За границей ее интересовали лишь развлечения, наряды и другие мужчины. После того как женщина заразила своего избавителя венерической болезнью, они навсегда расстались. Позже, оказавшись в Калинкинской больнице, она рассказывала доктору, что главное, чем возлюбленный ей надоедал, – это занятия различными науками и чтение[113]. Понятно, что данный анекдот и случай Грюнвальд принадлежат к разным сегментам широкого спектра возможных траекторий.
Обладавшая устойчивыми навыками чтения и письма, Грюнвальд имела хотя бы минимальный культурный капитал, дающий ей больше возможностей, по сравнению с коллегами по ремеслу. Можно с уверенностью предполагать, что, как только Тереза была освобождена из дома терпимости и начала жить с Добролюбовым, темой регулярных разговоров между ними стало приискание для нее подходящего занятия, приносившего бы пусть и небольшой, но доход. Отголосками этих разговоров можно считать рассказ Грюнвальд (его правдоподобие трудно проверить) о визите в некий театр и беседу с директором:
В театр я тоже ходила, но мне Директор сказал, чтобы я постаралась вылечить свои уши. Еще он сказал, что поступить можно ведь во всякое время. Если бы в другие Актрисы, то трудно, потому что долго учиться, а для танцы очень легко, и что у него теперь мало хороших танцо[в]щиц, и желал мне очень, чтобы я поступила, и даже когда я поступлю, то велит с меня снять портрет. Ему нравилось, когда я надела балетных платьев. Он говорит, что я буду очень ловка и что у [меня] мягкие члены, что я могу гнуться хорошо, и велел скорее вылечиться. Поступить можно хоть зимою (письмо № 1, с. 91).
Неожиданный интерес Терезы к карьере актрисы с трудом поддается объяснению. Возможно, Грюнвальд задумалась об этом с подачи Добролюбова, который часто посещал театры, оперетту и оперу и рассматривал эту стезю для возлюбленной как вполне достойную. Возможно, Тереза считала профессию танцовщицы простой и, как следует из письма, не требующей долгого обучения. Так или иначе, но Грюнвальд, как мы уже знаем, была суждена в итоге совсем другая судьба, которая привела ее в Дерпт на акушерские курсы при тамошней университетской клинике. Тогда, в начале 1860-х годов, профессия акушерки считалась новым веянием – символом движения женщин за свои права, однако Грюнвальд, судя по ее многочисленным уверениям в письмах, привлекала в первую очередь возможностью самостоятельно зарабатывать и начать независимую от Добролюбова жизнь. Стоит