Воцарилась абсолютная задумчивая тишина.
– Наверное, – сказал Кровельщик, выражая тем самым невысказанную точку зрения почти каждого из них, – это наш долг перед обществом.
– Ну-у-у, – протянул Джейсон, – мама говорила…
– Во всяком случае, – перебил его Ткач, – уж кто бы говорил, да только не твоя мамаша. Мой отец рассказывал, что в молодости она сама частенько бегала без…
– Хорошо, хорошо, – сдался Джейсон перед явным численным превосходством. – Вряд ли какой вред будет, если мы там чуть порепетируем. Это же обыкновенное, как его… притворничество. Но никаких танцев. Тем более, и я хочу, чтобы все это поняли, никаких палок и ведер.
– О, мы будем просто играть, – заверил его Ткач, – ну и следить за ситуацией, конечно.
– Таков наш долг перед обществом, – повторил Кровельщик.
– Ох и сложная это наука, притворничество… – вздохнул Джейсон.
Бим-бом-блям-динь…
Этот звук эхом разнесся над Ланкром.
Взрослые мужчины, копавшиеся в садах, разом бросили лопаты и поспешили укрыться в домах…
Бим-бом-динь-блям…
В дверях появились женщины и принялись отчаянно зазывать детей домой.
…БЛЯМ-бом-динь-дон-бом…
Захлопнулись ставни. Некоторые мужчины, сопровождаемые испуганными взглядами домочадцев, заливали огонь в очагах и пытались заткнуть мешками дымоходы…
Нянюшка Ягг жила одна, потому что всегда утверждала: пожилые люди должны уважать себя и ни от кого не зависеть. Кроме того, прямо за стенкой спал Джейсон, и его самого или его жену, как там ее, легко можно было разбудить, если хорошенько постучать по балке башмаком, а с другой стороны жил Шон, которого нянюшка заставила натянуть веревку и повесить на нее жестяные банки, при помощи которых его легко можно было вызвать, в случае если мамочке вдруг потребуется помощь сына.
Бим-блям-динь…
Ванной комнаты у нянюшки Ягг не было, зато была жестяная ванна, обычно висевшая на гвоздике на задней стенке уборной. В данный момент нянюшка тащила эту самую посудину в дом. Она проволокла ее через весь сад, задев по пути несколько деревьев, углов и садовых гномиков.
Три большие черные кастрюли стояли на печи. Рядом лежали с полдюжины полотенец, губка, пемза, кусок мыла, второй кусок мыла – вдруг потеряется первый, – ковш для выуживания пауков, раскисший от воды резиновый утенок с выпавшей пищалкой, долото для срубания мозолей, большая жесткая щетка, малая жесткая щетка, жесткая щетка на длинной ручке для мытья труднодоступных мест, банджо, какая-то штуковина с трубами и кранами, назначения которой никто не знал, и бутылка «Клатчских Ночей» – эссенции для ванн, от одной капли которой трескалась краска.
Блям-бом-бух…
Каждый житель Ланкра обязан был досконально изучить ритуал омовения нянюшки Ягг – в порядке самообороны.
– Но ведь сейчас еще не апрель! – удивлялись живущие по соседству люди и задергивали шторы.
В доме, что располагался по улице чуть выше хижины нянюшки Ягг, госпожа Тощага схватила мужа за руку.
– Коза осталась на улице!
– Ты с ума сошла! Нет, я туда ни ногой. Ни за что на свете!
– Ты помнишь, что случилось в прошлый раз?! Мы ее едва с крыши стащили, да и то она потом три дня лежала парализованная!
Господин Тощага высунулся из двери. Было тихо. Слишком тихо.
– Наверное, воду наливает, – сказал он.
– У тебя есть пара минут, – предупредила жена. – Давай, или придется целую неделю йогурт пить.
Господин Тощага снял висевший за дверью поводок и пополз к привязанной у изгороди козе. Животное узнало признаки готовящегося банного ритуала и сейчас стояло, в буквальном смысле слова окаменев от ужаса.
Сдвинуть козу с места не представлялось возможным. Пришлось волочь ее на себе.
Послышались далекие, но настойчивые, хлюпающие звуки, затем о край жестяной ванны ударилась пемза.
Господин Тощага перешел на бег.
До его слуха донеслось позвякивание струн настраиваемого банджо.
Мир затаил дыхание.
И это началось, пронеслось, как торнадо над прерией.
– А-а-а-а-а-и-и-и-и-и-и…
Три цветочных горшка над дверью по очереди раскололись. Шрапнель просвистела рядом со щекой господина Тощаги.
– А на волшебном посохе – нехилый набалдашник…
Господин Тощага забросил козу в дверь и нырнул следом. Жена быстро задвинула засов.
Вся семья, включая козу, залезла под стол.
Дело было не в том, что нянюшка Ягг плохо пела. Дело было в том, что взятые ею ноты, будучи усиленными жестяной ванной, становились поистине могущественной силой.
Каждый более или менее талантливый певец способен разбить голосом стеклянный бокал, но нянюшка своим верхним «до» растирала стекло в порошок.
Члены ланкрской команды по народным танцам с мрачным видом сидели на траве и передавали друг другу глиняный кувшин. Репетиция не удалась.
– Не получается что-то… – промолвил Кровельщик.
– По-моему, это совсем не смешно, – откликнулся Ткач. – Сомневаюсь, что король помрет со смеху, увидев, как мы изображаем толпу повисельных куртизанов.
– У тебя, кстати, хуже всего получается, – сказал Джейсон.
– А у нас и не должно получаться. Как сказано в этих бумажках, мы – повисельные куртизаны, которые пытаются изображать из себя актеров и у которых ничего не получается, – возразил Ткач.
– Да, но у тебя совершенно не получается сыграть человека, у которого ничего не получается, – откликнулся Жестянщик. – Не знаю почему, но не получается. Вряд ли утонченные дамы и господа…
Порыв ветра, пролетевшего над пустошью, принес запах льда.
– …Будут смеяться потому, что у нас не получается сыграть людей, которые не умеют играть.
– Я вообще не понимаю, что может быть смешного в толпе грубых куртизанов, пытающихся изображать артистов, – хмыкнул Ткач.
Джейсон пожал плечами.
– Здесь говорится, что все господа…
Очередной порыв ветра и оловянный привкус снега…
– …В Анк-Морпорке хохотали над этой пьесой несколько недель кряду, – сказал он. – Она шла на Брод-авеню целых три месяца.
– А что такое Брод-авеню?
– Там находятся все основные театры. «Дискум» – главный из них.
– В Анк-Морпорке палец покажешь – и будут смеяться, – буркнул Ткач. – Там небось нас всех деревенскими дурнями считают. Ведрами хлещем укипаловку, распеваем дурацкие народные песни – ну что с нас взять? У нас ведь всего три мозговые извилины, да и те прижались друг к другу, чтобы согреться…
– Кстати об укипаловке, кувшин передай.
– Сволочи зажиревшие!
– Ну! Они, наверное, не знают, каково это: холодной зимней ночью засунуть руку по плечо в коровью задницу. Ха!
– Во-во, да откуда им это… Кстати, о чем ты говоришь? У тебя же нет коровы.
– Нет, но я-то знаю, каково это.
– А-а… А еще… Еще… Еще они не знают, каково это: идти по залитому навозом двору, они небось не переживали ужасного момента, когда один сапог уже завяз, а ты стоишь и болтаешь ногой, точно зная: куда бы ты ее ни поставил, все равно провалишься.
Глиняный кувшин нежно побулькивал, когда его передавали из одних нетвердых рук в другие.
– Точно, эт’ точно. А ты видел, видел, как они пляшут? Повеситься можно…
– Что, пляшут в городе?
– Ну, по крайней мере в Сто Гелите. Толпа жирных волшебников и купцов. Целый час наблюдал за ними, а они даже ни разу животами не коснулись…
– Придурки городские. Понаедут сюда, отнимут нашу работу…
– Не глупи. Откуда им знать про настоящую работу?
Снова забулькал кувшин, но уже более глухо, указывая на то, что пустоты в нем куда больше, чем укипаловки.
– И они никогда не залезали по плечо…
– Дело в том… В том… Дело… Оно в том… Ха! Они еще имеют наглость смеяться над приличными грубыми куртизанами! Это… Оно… Того… О чем это я? Ну… Как его… В общем, эта пьеса о том, как толпа повисельных… как их, этих, мерзавцев лезут из кожи вон, чтобы поставить пьесу о толпе дам и господ…
Холод в воздухе, колючий, как льдинки…
– Не, все-таки в пьесе чего-то не хватает…
– Правильно.
– Мистического элемента.
– Во-во. А я… Думаю… Я думаю… Сюжет нужен, во! Чтоб все по домам расходились, посвистывая от удивления. Ага, точно!
– И играть нужно здесь, на свежем воздухе. Под небом, на фоне холмов.
Джейсон Ягг нахмурил брови. Впрочем, они всегда были нахмуренными, когда Джейсон размышлял о сложности мира. Только работая с железом, он точно знал, что нужно делать. Наконец Джейсон Ягг поднял трясущийся палец и попытался сосчитать своих, как их… трагичных актеров. Учитывая то, что к тому времени кувшин почти опустел, это потребовало значительных усилий. В среднем получалось, что рядом с ним сидели еще семь человек. Но его терзало некое смутное, мучительное чувство… Что-то было не так.
– Здесь? – неуверенно переспросил он.
– Хорошая мысль, – кивнул Ткач.
– Разве это не твоя мысль? – удивился Джейсон.
– Я думал, это ты предложил.
– А я думал, что ты.
– Какая разница, кто что предложил?! – воскликнул Кровельщик. – Хорошая идея. Кажется очень правильной.
– А что такое этот, как его, мифтический элемент?
– Так как правильно – мифтический или мифический?
– Какая разница? Главное – нам его не хватает, – со знанием дела промолвил театральный эксперт Ткач. – Мифика – это очень важно.
– Моя мама предупреждала… – начал было Джейсон.
– Да не будем мы здесь плясать, – заверил его Возчик. – Я понимаю, ты не хочешь, чтобы люди шлялись тут, вокруг камней, сами по себе и всякой волшбой занимались. Но что плохого, если сюда придут все сразу? Ну, то есть король и прочие. И твоя мама тоже. Ха, мимо нее-то небось беспорточным не проскользнешь!
– Да нет, вы не поняли… – возразил Джейсон.
– И эта, другая, она ведь тоже здесь будет, – сказал Ткач.
Все разом подумали о матушке Ветровоск.
– Честно говоря, боюсь ее до смерти, – наконец промолвил Кровельщик. – Она словно насквозь тебя видит. Хотя славная женщина, славная, слова дурного о ней не скажешь! – крикнул он, а потом уже значительно тише добавил: – Но, говорят, по ночам она перекидывается в кролика или, к примеру, в летучую мышь и бродит по округе. Ну, то есть форму меняет. Я, конечно, не верю во все эти россказни! – снова заорал он, а потом опять понизил голос: – Но старый Визен из Ломтя сам мне рассказывал. Попал он однажды кролику в ногу, а на следующий день она, проходя мимо, как скажет «Ой!» да как влепит ему оплеуху…