Te Deum, отслужили мессу, и христианство продолжало насаждаться с помощью французского оружия. Одновременно Мари услышала о том, что некоторые солдаты, направляясь в ирокезские земли, видели разверзшееся небо, откуда полыхали языки пламени и доносились жалобные вопли, — «возможно, это Демоны неистовствовали из‐за разора страны, в которой они так долго были полноправными Хозяевами»[324].
Летом следующего года в Квебек пожаловали с дарами могауки и онейда, которые, заключив с французами мир, попросили Черные Балахоны прийти к ним и обучать их истинам веры. «Чудо, — писала Мари во Францию одной урсулинке в 1668 г., — просто чудо», что ирокезские племена, прежде «столь устрашающие и жестокие, сегодня… живут бок о бок с нами, точно мы принадлежим к одному народу»[325].
За тридцать два года, прошедших с тех пор, как Мари Гюйар отплыла в свой Рай, в Канаде многое изменилось. Сначала там доминировала Лига гуронов и ее союзники, это была эпоха воображаемого царства иезуитских монахов и децентрализованных колониальных институтов. В следующее десятилетие господствовала Ирокезская лига — для французов это был период беспорядка и страхов, сменявшихся надеждами. Наконец, с наступлением 60‐х, появились сильная королевская власть, епископ, который издавал свои постановления там, где прежде заправляли иезуиты, новые французские колонисты, которые заняли свое место на полях и в приходах, и ирокезы, которые сообразили, что два Ононтио, один во Франции и другой в Квебеке, могут объединить усилия и успешно бороться против них. Что произошло за эти десятилетия с мечтой Мари Гюйар о том, чтобы прижать к груди «маленьких дикарок»? И чему научилась мать-настоятельница у тех, к кому она приехала со своим учением о Христе как царе среди всех племен и народов?
Всегда готовые к рискованным предприятиям, иезуиты занимались обращением в самых разных местах[326]. Центром служил Квебек, там находились их резиденция, небольшая церковь и школа, а со временем возникла и семинария. Помимо этого, у них были «постоянные» миссии с более или менее стабильным населением: в Силлери, всего в нескольких милях от Квебека, где иезуиты уговорили приступить к обработке земли несколько христианских семей монтанье и алгонкинов и где (по словам Мари) «Богу служат comme il faut („как следует“)»[327]; в Сент-Мари, резиденции, построенной святыми отцами в краю гуронов; еще в пяти гуронских деревнях, названия которых были изменены, скажем, с Теанаустайе на Сен-Жозеф и с Таенхатентарон на Сен-Иньяс[328]; а также в Сент-Мари-де-Ганнентаа, на берегу озера Онондага. Там в 1656 г. отец Шомоно сказал, обращаясь к ирокезам на их собственном наречии:
Ради Веры мы уехали из своей страны; ради Веры мы покинули родных и друзей; ради Веры мы переплыли через океан; ради Веры мы пересели с огромных кораблей французов на ваши маленькие каноэ; ради Веры мы отказались от своих прекрасных домов и стали жить в ваших вигвамах; ради Веры мы лишили себя привычных и вкусных блюд, которыми могли наслаждаться во Франции, и стали есть с вами варево и прочую пищу, от которой в нашей стране скорее всего отвернулись бы даже животные[329].
Были еще так называемые «передвижные миссии». В 1651 г. отец Бюте выступил из Труа-Ривьера и через несколько недель — на снегоступах и каноэ — добрался до летних стойбищ аттикамегов (из монтанье), где с радостью обнаружил, что христиане пользуются в качестве мнемонических средств для запоминания своих грехов палочками, корой и даже шкурой карибу. (В следующем году, идя по тому же маршруту, отец Бюте был убит ирокезами.)[330] В 1665–1667 гг. начал свои странствия вокруг озера Верхнего, среди оттава и других племен, отец Аллуэ; он боролся против их «воображаемых божеств» солнца, луны и озера, а также против их «шарлатанов» (jongleurs), которые, по его утверждению, приносили в жертву собак, чтобы утихомирить бурю и искоренить свирепствовавшие в деревнях новые болезни[331].
В отличие от иезуитов горсточка урсулинок, соблюдая положение о затворничестве, действовала в самом монастыре, на высоком берегу в Квебекской излучине реки Св. Лаврентия. Монастырские стены были не каменные, как в Европе, а из кедрового дерева и представляли собой невысокий частокол; просторный двор с его могучими деревьями и покрытыми березовой корой вигвамами оказался гораздо больше приспособлен для сборов гостей и разных занятий с ними, чем это было в Туре[332]. Ко времени пожара, случившегося в 1650 г., число монахинь возросло с четырех до четырнадцати (не считая мадам де Лапельтри), а к 1669 г. их стало уже двадцать два человека[333]. В качестве первой игуменьи Мари Воплощения, с помощью «провинциала» иезуитского ордена (местного представителя его главы), сочинила для монастыря устав, который одобрили урсулинки и в Туре, и в Париже. Это тонкое дело требовало не меньших дипломатических способностей, чем умели проявлять старшие и младшие «братья» Ирокезской лиги[334]. За исключением трех недель после пожара и нескольких ночей в 1660 г., когда можно было всерьез ожидать нападения со стороны ирокезов, урсулинки вообще не покидали пределов ограды. (Впрочем, даже во время второго эпизода Мари с тремя инокинями осталась в монастыре кормить охранявших его солдат.)[335]
Туземцы приходили к ним по собственной воле, по наущению родителей или приведенные иезуитами. Поначалу это в основном были алгонкины, монтанье и гуроны, причем число последних значительно увеличилось после истребления их племени ирокезами. Иногда в монастырском дворе или в приемной можно было увидеть прибывших с востока абнаков или с севера — аттикамегов и ниписсингов. К концу 60‐х годов даже ирокезки посылали своих дочерей к «святым девам» (saintes filles), как индейцы называли монахинь[336]. С первых дней урсулинкам пришлось изучать индейские языки — они учились у отца Лежена и у своих воспитанниц или гостей, а потом обучали друг друга. Мари де Савоньер св. Иосифа специализировалась на гуронском наречии, а Мари Гюйар сначала занималась алгонкинским и монтанье, примерно в 1650 г. выучила гуронский, а к концу следующего десятилетия уже говорила на ирокезском и сама преподавала его[337].
Для девочек — т. е. для «дикарок» (filles sauvages) и дочерей французских колонистов — урсулинки устроили школу (она сохранилась до сегодняшнего дня). Вначале при монастыре жило от 20 до 50 учениц, большинство из которых составляли индианки 5–17 лет. В 1669‐м и в последующие годы воспитанниц было около двадцати пяти. Хотя теперь среди них преобладали француженки, это по-прежнему была «семинария как для французских девочек, так и для дикарок». («У нас учатся Дикарки из четырех Племен»[338], — уточняла настоятельница.) По выражению Мари, индианок монахини «получали» («Мари Мадлен Абатено мы получили в шестилетнем возрасте, всю покрытую оспинами»)[339], однако родители могли в любое время забрать девочек — на охотничий сезон, для уборки урожая (если племя занималось земледелием) или чтобы выдать замуж. Помимо этого ядра, была большая группа индейских девочек и женщин, которые приходили за наставлениями, когда им вздумается, и после молитв неизменно бывали накормлены горохом, кашей из кукурузной муки и сливами[340].
Первое, что делали урсулинки с америндскими девочками, — это мыли их и выдавали французское нательное белье и хитон.
Когда мы получаем их, они наги, как черви, и их нужно вымыть с головы до пят, отскоблив от жира, которым родители намазывают их тела. И как бы ты ни терла их и как бы часто ни меняла одежду, очень не скоро удается избавиться от паразитов, расплодившихся благодаря обилию жира. Каждый день одна из монахинь посвящает этому часть своего времени. Та, которой достается такое поручение, пребывает на верху блаженства от счастья; та же, которой оно не было доверено, почитает себя недостойной и пребывает в унижении[341].
Занятия в монастыре включали основы христианской веры, молитвы, религиозное пение и церковные обряды, а также изучение устного французского. По крайней мере некоторых из воспитанниц учили также читать и писать по-французски, а со временем — когда урсулинки сами освоили индейские наречия — писать на родном языке[342]. Уроки велись не столько по-французски, сколько на алгонкинском и ирокезском языках: монахини хотели, чтобы «семинаристки» (как любила их называть Мари Воплощения) понесли приобретенные знания в свое племя и для начала рассказывали о христианском Боге родственникам, которые приходили в монастырь навещать их[343]. Ученицы, восхитившие в 1654 г. ирокезских предводителей, пели французскую песню, однако они исполняли гимны не только по-французски, но и на индейских языках[344]. Кроме того, девочек учили принятому в Европе вышиванию и живописи. Более старшие воспитанницы уже переняли художественные приемы у своих матерей, так что, вероятно, их индейские вкусы и стили сказывались в росписях и прочей декоративной работе, которую они выполняли рядом с Мари в часовне и приходской церкви