bassesse] моего пола»). «Учитывая свой пол… она стыдилась рассуждать о Священном Писании»[383], — дополняет мать дон Клод.
Стыдливость оказалась поверхностной. Мари Гюйар сочинила-таки текст в помощь своим турским послушницам с кратким объяснением Символа Веры, Заповедей и Святых Даров — не прибегая к подробным обоснованиям или цитатам из Отцов Церкви, но с соответствующими цитатами из Библии. Клод издал его через несколько лет после автобиографии Мари, признав, что читатели, вероятно, удивятся, как «простая монахиня, не изучавшая гуманитарных трудов, вообще почти не читавшая книг, общавшаяся с образованными людьми только когда речь шла о руководстве ее духовной жизнью, могла заговорить языком теологии». Она сумела сделать это благодаря «ключу» к тайнам христианства, данному ей Богом… Впрочем, Клод торопится сообщить, что опубликовал «Школу богословия» не для ученых, а для простого люда[384].
В последнее десятилетие своей жизни Мари создала гораздо более амбициозный труд в виде «большой книги» на алгонкинском языке о священной истории и прочих святых вещах. «Я достаточно сведуща, чтобы познакомить с Христом все Племена и Народы», — заявила она в «Отчете» 1654 г. и в конце концов осмелилась изложить на «пленительном наречии» америндов те основы богословия, о которых считала себя не вправе писать на языке французов.
Клоду не довелось прочитать «Священную историю», однако он услышал в материнском «Я достаточно сведуща…» претензии на проповедничество. В Дополнении к главе автобиографии, в которой Мари с такой горячностью обращается к Богу Отцу, ее сын умеряет эти претензии, сделав отступление о женщинах в качестве проповедников и миссионеров.
Насколько мне известно, женщинам никогда не дозволялось официально занимать в церкви должность Проповедника: помимо нескольких мест в Посланиях апостола Павла, где он запрещает это, естественная скромность не разрешает женщинам выставлять свое лицо на всеобщее обозрение. Не менее запретна для них и роль Миссионера, несущего Святые Истины в языческие края, — как из‐за слабости их пола и несчастий, которые могут приключиться с ними, так и из‐за общепризнанного мнения, что при своем простодушии женщины скорее способны подорвать доверие к проповедуемой ими религии, нежели придать ей вес своим авторитетом. Кроме того, женщинам невозможно получить Священство, без которого сия роль также немыслима[385].
Святая Фекла никогда не проповедовала христианство в африканской пустыне, продолжает Клод Мартен, припомнив старинную ученицу апостола Павла. Он напоминает (вполне в духе добропорядочного ученого мавриста XVII в., которому положено отделять правду от выдумок в истории христианства), что все проповеди св. Феклы оказались не более чем фальшивками. Точно так же он в 1676 г., занимаясь святой Урсулой и ее одиннадцатью тысячами девственниц, снизил образ этих амазонок, прославленных в урсулинской историографии, вопросом: как могла Урсула сплотить «такое множество изящных девушек из благороднейших семейств» в женское воинство?[386] И все же в автобиографии матери он делает вывод: «[В Канаде] Мари Воплощения… проповедовала Евангелие, насколько это позволяли ее пол и статус. Если ее нельзя назвать Апостолом, она во всяком случае заслуживает именования Равноапостольной [femme Apostolique]. И если по форме она не совершила всего, что совершали Миссионеры, не исключено, что… теперь ее заслуги [в этой области] признаны и ей воздается на небесах»[387].
Как «проповедница Евангелия», Мари Гюйар дель Энкарнасьон все глубже постигала народ, для наставления и спасения которого она прибыла, однако в одном направлении она двинуться не решилась. На сотнях страниц, которые Мари исписала про туземные племена Северной Америки, она нигде не дает систематического описания их верований, обрядов и образа жизни — того, что мы находим в «Реляциях иезуитов» наряду с рассказами последних об обращении в христианство, вероотступничестве, войнах и дипломатических ходах: сообщение Пьера Биара о «характере, платье, жилищах и пище» племени абнаки (1616); глава Поля Лежена «О вере, суевериях и заблуждениях монтанье» (1634); отчет Поля Рагно под заголовком «Заметки о гуронах в свете их болезней» (1647–1648); написанный Жаном де Кэном портрет «О характере и обычаях ирокезов» (1656–1657) и прочая и прочая[388]. Систематические описания служили пособиями для будущих миссионеров, а также стимулировали пожертвования от читателей, в чьих «душах пробуждалась жалость к обездоленности и слепоте несчастных племен». Помимо этого, они позволяли иезуитам использовать Новый Свет для критики Старого, например, «изумительное терпение» индейцев выставляло в дурном свете склонность к скандалам во французских семьях, а принятое у америндов коллективное владение имуществом и продуктами питания заставляло стыдиться существования нищих в христианской Франции и все более карательной направленности ее богаделен и приютов[389].
У Мари Воплощения было мало этнографического интереса — или он вовсе отсутствовал. Она сообщала изумительные детали, если они имели отношение к ее повествованию: о намазанных жиром телах девочек; о блюдах, которые радовали алгонкинов на монастырских приемах; об обращении с пожилыми индейцами, которых в охотничий сезон племя не брало с собой; о прорицающем и исцеляющем барабане, с которым расстался при обращении в новую веру вождь аттикамегов; об обычае «воскрешения» умершего через наречение его именем другого человека, который занимал в семье место усопшего; о бытовавшей среди женщин племени оттава вере в то, что видные над островом Манитулин паргелии — это жены Солнца[390], и т. д. Но в первый и последний раз Мари подробно рассказала об индейской одежде в ответ на прямой вопрос сына, заданный в 1644 г., через пять лет после ее приезда в Канаду. Единственное систематическое описание того, как туземные племена представляют себе богов и загробную жизнь, также было ответом на присланную сыном анкету, и она заговорила об этом лишь в 1670 г., когда провела в Америке около 30 лет[391].
Мари Гюйар интересовали прежде всего не различия между америндами и французами, а их сходство. И сходство это заключалось в одном, но зато самом главном для нее: способности к восприятию христианства. Мари нравились верующие, которые получались из ее девочек и женщин, нравилась быстрота, с которой они усваивают новое, нравились их способы подражания монахиням («elles se forment sur nous»), их рвение, их покладистость — все те замечательные качества, которые не мешало бы иметь и европейским христианам. О самых первых семинаристках из гуронов, алгонкинов и монтанье она отзывается так (в 1640 г.): «Они настолько внимательны ко всему, чему их учат, что… если бы я пожелала днями напролет зубрить с ними катехизис, они бы охотно согласились. Я потрясена до глубины души: во Франции я не встречала девочек, которые бы столь ревностно относились к учебе и молитвам, как они»[392]. И опять, несколько месяцев спустя: «Девочки поют с нами хором, и мы учим их всему, чему хотим, и они прекрасно приспосабливаются к этому [elles sont si souples]; мне не приходилось наблюдать отмечаемых мною склонностей у юных француженок». К концу жизни, когда среди воспитанниц появились ирокезки, она была по-прежнему исполнена восхищения: «наши сердца не нарадуются на них»[393].
Мари приводили в восторг и неофиты мужского пола. О только что крещенном молодом охотнике она пишет: «Я расспрашивала его о таинствах нашей священной религии и была потрясена… тем, что он обладает большими познаниями [connoissance] в этой области, нежели тысячи христиан, считающихся образованными людьми. Посему мы нарекли его Августином»[394].
Не преувеличивает ли она, засомневался ее сын Клод.
Ты спрашиваешь [пишет она ему в 1644 г.], неужели дикари в самом деле столь совершенны, какими я их изображаю. Что касается манер [moeurs], они не знают французского политеса, то есть не умеют делать комплименты и вести себя по-французски. Мы и не пытались привить им это, стараясь лишь научить Божьим и церковным заповедям, познакомить со всеми тонкостями нашей веры, молитвами… и прочими религиозными ритуалами. Дикари исповедуются ничуть не хуже монахов, со всей возможной наивностью [слово «наивность» употреблено здесь в сугубо положительном смысле], обращая внимание даже на самые мелочи. А уж если они согрешат по-настоящему, то с величайшим смирением каются перед всеми[395].
В письме матери-настоятельнице урсулинского монастыря в Туре она прибегает к тому же сравнению: «Мы имеем дело с верующими Дикарями обоего пола [des dévots et des dévotes Sauvages], как вы во Франции — с людьми воспитанными [polis]. Разница между ними в том, что первые не столь утонченные и изысканные в обращении, какими бывают некоторые из ваших, зато они обладают искренностью и чистотой ребенка, что свидетельствует о возрождении этих душ, омытых в Крови Иисуса Христа. Когда я слушаю наших чудесных Шарля Монтанье, Пигаруиша, Ноэля Негабама или Тригалена, мне не хочется променять их на лучших проповедников Европы»[396]. В 1650 г. Мари до слез тронул крестный ход французов и около 600 индейцев во время празднования Успения: «Я никогда не видела во Франции шествия столь упорядоченного и столь самозабвенно преданного религии»