Hörner). На каждом из четырех крыльев располагается несколько концентрических и находящих друг на друга кругов, белых с черным и желтым. По краю крылья коричневые, но ближе к концам (я имею в виду только концы двух внешних крыльев) есть два красивых розовых пятна. Днем бабочка отдыхает, но ночью она вся в движении[526].
В других описаниях более точно указывались обстоятельства, при которых было найдено насекомое («Как-то одна очень способная девушка из семьи нюрнбергской знати провела меня по своему чудесному саду… Мы искали необычных червей и, не обнаружив оных, прошли на пустырь, где в зарослях сорняков нашли на Глухой Крапиве эту гусеницу»)[527], время образования куколки и дальнейшего метаморфоза (черная гусеница свила кокон в конце мая и «две недели» висела в виде Dattelkern, прикрепившись к стеблю лютика)[528] или внешние различия между самцами и самками[529]. О последних она упоминает всего в нескольких случаях: у многих видов чешуекрылых самцы и самки не отличаются друг от друга по таким хорошо заметным признакам, как, например, окраска крыльев, а различия в гениталиях — которые Мария Сибилла, вероятно, видела в увеличительное стекло — слишком малы, чтобы их можно было передать на картинках. Но, независимо от полноты информации, все ее тексты в сочетании с иллюстрациями соединяли насекомых и растения, на которых те жили в виде личинок, давали представление об изменениях внешности на протяжении всего жизненного цикла и выражали восхищение Марии Сибиллы красотой их расцветки.
Восхищение красотой роднило художницу с натюрмортной традицией, в которой ее воспитывали, да и она сама в предисловии 1679 г. признает, что помещение насекомых рядом с растениями не иначе как связано со свойственной человеку искусства тягой к украшательству[530]. Она также опиралась на попытки предшественников передавать флору и фауну в ее «натуральном», или «мимикрирующем», виде. Тщательно сделанные, правдоподобные изображения растений и насекомых можно найти на полях нидерландских молитвенников уже с конца XV в., задолго до того времени, когда они появляются в голландских натюрмортах, будь то акварельных или масляных[531]. Стремление к точности можно обнаружить и на родине Марии Сибиллы, взяв для примера Георга Флегеля (первого франкфуртского наставника Якоба Марреля), который писал небольшие, очень аккуратные этюды насекомых (на одном из них прослеживался путь тутового шелкопряда от яйца до бабочки); кроме того, на живописных полотнах Флегеля среди разных блюд, фруктов, головок сахара, птиц и вин появляются мухи, стрекозы, жуки и бабочки[532].
Но Мария Сибилла Мериан своими исполненными с натуры этюдами насекомых преследовала иную цель. Бабочки и гусеницы новой книги не просто дополняли и оживляли ее цветочные картинки (делали их lebendig)[533], для чего их присовокупляли к букетам и венкам ее отчим Маррель и его ученик Абрахам Миньон: у Мериан насекомые присутствовали на картине в собственном качестве. Иногда Мериан даже жертвовала внешним правдоподобием (т. е. тем, как насекомое виделось естествоиспытателю) ради декоративного изображения полосок, шипов и ног, которыми обладала гусеница (т. е. того, что необходимо было знать о насекомом истинному любителю природы).
Помимо всего прочего, ее насекомые и растения рассказывали историю своей жизни. Время в картинах Мериан текло не для демонстрации годичного цикла изумительных цветов или преходящности всего сущего[534], но для того, чтобы напомнить о совершенно конкретном и взаимосвязанном процессе изменений. Ее насекомые не выражали метафор, хотя такое было заведено у многих натюрмортистов, в частности у утрехтского наставника ее отчима Яна Давидса де Хеема (бабочка как символ возрожденной души, муха как символ греховности и т. п.). Книга Ignis («Огонь») художника и натуралиста конца XVI в. Йориса Хуфнагела, представлявшая собой собрание акварелей с изображением насекомых, также претендовала на символичность — каждой иллюстрации предшествовала цитата из Библии или пословица, а следом за картинкой помещалось стихотворение[535]. Труд Мериан, как мы убедимся далее, был проникнут религиозным духом, однако за исключением одного места, где намекается на добродетельность пчелы, в ее текстах нет претензий на аллегорию[536].
Если в своих цветочных композициях Мария Сибилла перенесла акцент на жизненный цикл бабочек и растения, на которых произрастают их гусеницы, то отличались ли ее книги 1679 и 1683 гг. от более узко научных трудов о насекомых того времени? Шестидесятые годы XVII в. сыграли важную роль в истории энтомологии: постоянное наблюдение и новые возможности увеличения способствовали переосмыслению многого в области анатомии насекомых и их линьки, а также развеяли существовавшую среди ученых веру в абиогенез (т. е. в спонтанное зарождение некоторых насекомых из гниющей материи). Были испробованы новые системы классификации, в корне отличные от тех, которыми пользовались в энциклопедиях эпохи Возрождения, в том числе в издании, проиллюстрированном и в 1653 г. выпущенном братьями Мерианами. В этом издании Ян Йонстон вслед за Томасом Муффетом (и Аристотелем) взял за основной критерий классификации наличие крыльев: бескрылые гусеницы рассматриваются у него отдельно от бабочек, в главах, посвященных червям, и, соответственно, ни о каком метаморфозе нет речи[537].
Одним из самых замечательных результатов новой энтомологии оказалась голландская «Всеобщая история насекомых», изданная в 1669 г. врачом Яном Сваммердамом[538]. Упоминание о ней тем более уместно здесь, поскольку ее автор фигурировал в хвалебном стихотворении Кристофа Арнольда о Марии Сибилле, помещенном десять лет спустя в «Книге о гусеницах»: «что Сваммердам нам обещал… всеобщим достояньем стало»[539]. Сваммердам умел прекрасно наблюдать привычки насекомых, а также выращивать личинки, давая им пройти через все стадии превращений, но особых успехов он достиг в препарировании насекомых под микроскопом, так как разработал интересные способы сохранения и демонстрации мельчайших их частей. В «Истории насекомых» рассказывалось о его открытиях (касавшихся внутреннего развития хризалиды у бабочки, органов размножения у разных насекомых и многого другого), а также излагались его возражения другим натуралистам или аргументы в пользу их взглядов. Насекомых он распределил по четырем «способам естественной мутации», т. е. видам метаморфоза (например, по тому, проходят ли они полное превращение, как бабочки, или неполное, как кузнечики). Превращение понадобилось ему не столько для того, чтобы описать историю жизни отдельных видов, сколько в качестве принципа классификации. За его текстом в 170 страниц следуют 13 анатомических иллюстраций, весьма четко и изящно представляющих, скажем, внутреннее и внешнее развитие вши или стадии, которые проходит куколка, но не растения, которыми питаются личинки[540]. Иллюстрации были черно-белые, раскрашенных экземпляров не предлагалось.
Мериан, видимо, пользовалась не микроскопом, а лишь увеличительным стеклом и на этом этапе исследований не прибегала к препарированию (во всяком случае, она не сообщает об этом). Ее внимание, как мы убедились, было в основном сосредоточено на внешних чертах насекомых в процессе их изменения, а также на растениях, служивших личинкам пищей в разное время года. Сейчас мы бы назвали такой подход экологическим: Мария Сибилла описывала даже дырочки, которые проделывали в листьях гусеницы. (Разумеется, она не касается роли насекомых в опылении — ее современники только начинали рассматривать под микроскопом цветочную «пыль» и спорить о том, есть ли у растений половые органы.)[541]
Вероятно, «экологическому» подходу способствовала в тот период чисто практическая озабоченность по поводу сведения лесов и осушения болот[542]. Он мог также возникнуть благодаря тому, что естествоведы на время забыли проблемы классификации и задумались над ролью Бога в том, что они называли «природным хозяйством» (the economy of nature). Так, в 1691–1692 гг. англичанин Джон Рей, известный своими тонкими наблюдениями над растениями, птицами, рыбами и насекомыми, опубликовал труд «Мудрость Бога», в котором подчеркивал как «инстинктивное» поведение животных (в том числе насекомых), так и полезность друг для друга разных составляющих природы. И все же, указывает биограф Рея, «первостепенной заботой для него» была таксономия. Мериан, в отличие от Рея, интересовали прежде всего взаимодействия в природе и процессы органических превращений. Среди специалистов существуют разные мнения по поводу того, только ли «органический» взгляд на природу ведет к экологическому подходу. Кэролин Мерчант считает, что так оно и есть, а по утверждению Доналда Вустера, органическая и механическая концепции порождают противоположные экологические традиции, одна из которых отстаивает идею мира человека с природой, а вторая — его господство над природой. Хотя Мериан нельзя использовать ни для разрешения этого спора, ни для новой постановки того же вопроса, ее отношение к природе, по крайней мере на данном этапе жизни, скорее вписывается в органическую концепцию относительно мирного толка