С браком к этому времени было покончено. Мария Сибилла не оставила нам никаких намеков на разлад, который мог возникнуть в семье накануне обращения: муж напечатал ее «Книгу о гусеницах», и в издании 1679 г. она упоминает «неоценимую помощь моего дорогого супруга»[574]. Ясно одно: Иоганн Андреас не заразился религиозным энтузиазмом жены и не последовал ее примеру ни в искусстве, ни в жизни, а его приезд в Виуверд в надежде заполучить Марию Сибиллу обратно, как мы знаем, принес разочарование. Муж на коленях умолял жену позволить ему жить рядом с ней и дочерьми. То, что ему было отказано в разрешении «спать вместе с ней в священном месте» и даже побыть в общине среди членов «второго сословия», вероятно, объясняется мнением о нем Марии Сибиллы. Она была «тверда как камень», говорит брат Диттельбах, который затем напомнил ей строки из гл. 7 Первого послания к коринфянам: «И жена, которая имеет мужа неверующего… не должна оставлять его; ибо неверующий муж освящается женою». Мария Сибилла ответствовала, что пастор Ивон иначе толкует этот текст. В незадолго перед тем вышедшей книге Ивон утверждал, что христианский брак мог поддерживаться лишь подлинно верующими и с соблюдением «святой умеренности» в сексуальных отношениях. Если данные условия не соблюдались, верующий освобождался от супружеских уз (такая позиция отличалась от мнения лютеранской церкви, которая разрешала развод в случаях прелюбодеяния, намеренного оставления партнера по браку или импотенции, но никак не из‐за духовных разногласий или повышенной сексуальности брачных отношений). Поставленный перед выбором: развод или жизнь с неверующей женой, — один английский священник предпочел заупрямившуюся супругу и покинул Виуверд, чтобы вернуться к ней. Мериан предпочла остаться, за что Диттельбах впоследствии приводил ее в качестве примера отказа от брака среди лабадистов[575].
Не было ли в доме Граффов разногласий и по поводу «святой умеренности»? Слухи, распространившиеся уже после смерти обоих, винили в разводе то «постыдный порок» Граффа, то «каприз» Мериан, которой взбрело в голову уехать[576]. Конечно, их жизни после разрыва пошли совершенно разными путями. Объяснив нюрнбергскому муниципалитету, что «его жена бросила его и ушла к лабадистам», Иоганн Андреас получил развод, в возрасте пятидесяти семи лет вступил в новый брак и стал отцом еще одного ребенка. Между тем Мария Сибилла заявила во франкфуртском городском совете, что они с мужем «расстались» и тот «живет с ней не по-настоящему» [in Unrichtigkeit mit ihr lebt]»[577]. Хотя дочери сохранили отцовскую фамилию, Мария Сибилла снова стала Мериан и с тридцати девяти лет существовала без мужа. Но ей ли было бояться одиночества? Даже когда в 1686 г. в Валте умер ее брат, у Марии Сибиллы, ее матери и дочерей оставался «папаша Ивон», и все они принадлежали к святому лабадистскому семейству, которое, по словам одной из сестер Соммелсдейк, «жило вместе в любви, единой душой и единым духом»[578].
Это святое семейство поддерживало своих членов и в переделывании себя — достижение такой цели, как учили Лабади и Ивон, доступно нонконформисту уже в этой жизни. С «преступным Я» (soi criminel), с эгоистическим Я можно было покончить дисциплиной, покаянием, совместной молитвой и упражнениями в пророчестве, его можно было преобразовать в «очищенное Я», в «un Soi non soi», в «сверхъестественное Я естественного человека»[579].
Сведений о том, далеко ли она продвинулась по этому пути, Мериан нам не оставила. Вполне возможно, что ее привлекали те формы религиозности, которые были распространены среди лабадистских сестр. И пастор, и все «говорящие Братья», т. е. лидеры общины, были мужчинами, однако на религиозных собраниях слышались и пророчествующие голоса женщин, проповеди Ивона на голландский язык также переводила женщина (синхронно)[580]. Анна Мария ван Схюрман умерла смертью святой за несколько лет до прибытия Мериан в Виуверд, но на нее и ее «Счастливую долю» до сих пор смотрели как на образцы — ясного стиля богословских сочинений, спокойной жизни и радостного приятия смерти[581]. В 1683 г., когда «папаша Ивон» опубликовал описание самых благочестивых смертей, которые своей безмятежностью и даже смехом могли служить назиданием для прочих, большинство его примеров касалось женщин: в их число попали Луиза Гюйгенс из семьи голландских ученых (к которой, в частности, принадлежали Константейн и Кристиан), Мадлен Анри из Меца, Элизабет Слёйтер из Вестфалии и другие[582].
В этом духовном царстве любви и наказания некоторые члены общины чувствовали себя возрожденными и радовались («Как чудесно жить среди детей Бога!»), тогда как другие начинали тяготиться унижениями. Нелегко было проявлять смирение семейству, у которого перекрасили в черный цвет богато орнаментированный сундучок со стихами на крышке, чтобы оно не слишком ценило эту вещь; нелегко приходилось и ремесленникам, которых перебрасывали по всему поместью, от одной работы к другой, чтобы они не возгордились своим трудом[583].
В каких бы обстоятельствах ни развивался духовный мир Мериан, мы можем лучше всего судить о нем в сфере работы. Она помогает нам понять процесс религиозного самопознания и переопределения себя Марией Сибиллой. Для некоторых из новообращенных жизнь в общине означала полный отказ от науки или художественного творчества. Ван Схюрман отложила в сторону свои лингвистические штудии и сосредоточилась исключительно на богословии. Ян Сваммердам, живший в религиозной общине в Шлезвиге, напечатал книгу о поденках только после получения письменного разрешения от своей пророчицы Антуанетты Буриньон; намереваясь прекратить энтомологические разыскания, он порвал научные записи о шелкопряде и отослал готовые рисунки Мальпиги[584]. Возможно, ни Лабади, ни Ивон и не предписывали такого поведения, однако они предупреждали об опасности испортить глаза «курьезными книгами и Картинами»[585].
Но это лишь одна сторона медали. Ван Схюрман все же продолжала заниматься в Виуверде графикой и живописью, в частности сделала небольшие портреты Лабади, а позднее — свой автопортрет (Ивон допускал портреты, если они не были претенциозны и способствовали обращению зрителя к Господу)[586]. Когда Мария Сибилла Мериан поселилась в Валте, там жил брат Хендрик ван Девентер, лекарь, который в своей лаборатории классифицировал химические соли, изобретал жаропонижающие таблетки и искал противоядие от растительных ядов. Его доходы шли в общую казну[587]. Что касается занятий естествоиспытательством, Марии Сибилле было легко обосновать их религиозную значимость. Растения и животные представляли собой не только Божьи творения, но и, как утверждал сам Лабади, образцы «невинного Я»: эти существа не менялись с момента их создания Господом и были по-прежнему связаны с ним, выполняя все его заветы. Если в растениях и насекомых и был какой-то изъян, то он объяснялся их использованием грешниками людьми[588].
Итак, помимо выполнения обязательств, которые возлагала на нее община, Мария Сибилла искала бабочек и гусениц по болотам и пустошам Фрисландии (местность тут была не похожа на окрестности Франкфурта или Нюрнберга), распространив свой интерес также на лягушек, которых она препарировала, чтобы разобраться, как они спариваются и как рождают потомство[589]. Вскоре после прибытия в Валту она придумала систему для сохранения и приумножения своих открытий. Она завела книгу с хорошей гладкой бумагой (возможно, переплетенную в лабадистской типографии), в которую вклеила все имевшиеся у нее акварели с изображением насекомых и их трансформаций, заключив каждую в рамку из серо-синей бумаги. Это были не законченные композиции с красиво аранжированными цветами и другими растениями, а этюды, нечто среднее между непосредственными набросками с натуры и отточенными формами ее готовых акварелей или офортов. Напротив каждого этюда насекомого она выписала все свои наблюдения над ним, дополняя их по мере того, как появлялось что-то новое. Этюды, сделанные уже во Фрисландии, она вклеивала туда же, опять-таки сопровождая их записями[590].
Этот альбом этюдов, видимо, был не только упражнением в естествознании, но и духовным упражнением. Его открывает предисловие. «С Богом!» — восклицает Мария Сибилла Мериан и принимается рассказывать о том, что узнала про шелкопряда и его превращения. «К этим исследованиям я, слава богу, приступила во Франкфурте в 1660 г.», — пишет она в конце и, рассказав о двух иллюстрированных томах «Книги о гусеницах», 1679 и 1683 гг., подписывается: «Maria Sibyla Merianin»[591]. Получилась своеобразная автобиография, Lebenslauf, вроде отчета о жизни, который представляет новообращенный для принятия в секту[592]. Возможно, Мериан прибегла к такой систематизации материала, имея в виду его превращение в коллективную собственность, поскольку после ее смерти он перешел бы во владение лабадистской семьи