Мериан окунулась в работу. Она искала, выращивала, рисовала и записывала, и ей было больше пользы от африканцев с индейцами, чем от европейских плантаторов. Она вела наблюдения не только в собственном саду, но и в кишащем птицами лесу в окрестностях Парамарибо («я посылала вперед своих рабов с топором, чтобы они прорубали дорогу»). Если ей попадалось неизвестное растение, листья которого были столь нежны, что в срезанном виде мгновенно увяли бы от жары, она велела «своему» индейцу выкопать его и вместе с корнями перенести в ее сад для изучения[645]. В поисках новых гусениц они с Доротеей в сопровождении негров и индейцев посещали плантации вдоль реки Суринам, начав в сезон дождей (в апреле 1700 г.) с сорокамильной поездки на лодках вверх по течению, к Плантации Провидения. После стоянки найденных куколок и коконы каким-то образом упаковывали и за их превращениями следили даже по ходу движения. На обратном пути группа, возможно, побывала на одной из плантаций Самуила Насси: ранее он подарил Каспару Коммелену цветущий аронник для Амстердамского ботанического сада, и не исключено, что Мериан уговаривала семейство Насси открыть ботанический сад в Суринаме. Голландская Ост-Индская компания содержала такой сад на мысе Доброй Надежды (для медицинских целей), о чем Мария Сибилла должна была слышать от Николаса Витсена. Почему бы «Суринамскому обществу» не завести в Парамарибо, помимо имеющейся там амбулатории, ботанический сад?[646] В июне 1700 г. Мериан рассматривала гусениц на листьях маниока в поместье Абрахама ван Вреденберга, командующего суринамскими войсками. Не исключено, что она использовала возможность рассказать о своем недовольстве выращиваемой в колонии монокультурой — сахарным тростником[647].
И в поездках, и оставаясь в Парамарибо, она говорила о насекомых и полезных растениях со своими работниками и с другими индейцами и неграми. Слух о ней распространился по всей округе, и, поскольку в Африке и в Америке роль целителей (травами и магией) часто отводилась женщинам, туземное население и африканцы считали Марию Сибиллу менее сумасшедшей, чем, она, вероятно, казалась колонистам. «Одна черная рабыня» (een swarte Slavinne) принесла ей личинку, обещая замечательное превращение; «индейцы» притащили множество фонарниц, чей яркий свет и «шарманочная [Lierman] музыка» потрясли мать и дочь. Даже больше, чем во Фрисландии, взгляд Марии Сибиллы притягивали не только чешуекрылые, но и пауки, птицы, ящерицы, змеи и жабы. «С помощью рабов» (ab servos) вылавливались со дна Атлантического океана раковины: Марии Сибилле хотелось рассмотреть, что у них внутри[648].
Помимо безмерной любознательности, Мериан двигала необходимость все запечатлеть. Сначала делались эскизы с натуры, а затем, при первой возможности, они с Доротеей перерисовывали гусениц, хризалид и то, чем они питались, на пергамен. Жужжание насекомых было неумолчным:
Пока я рисовала, [осы] вились у меня перед глазами и жужжали вокруг головы. Возле моей коробки с красками они соорудили гнездо из глины настолько ровной круглой формы, словно его изготовили на гончарном круге; оно стояло на небольшой подставке, а сверху осы приделали глиняный козырек, чтобы внутрь не попадало ничего лишнего. Осы просверлили в гнезде отверстие для входа и выхода. Каждый день они носили туда небольших гусениц, явно для пропитания как самих себя, так и молодняка с личинками — подобным образом поступают и муравьи. В конце концов, когда такое соседство стало слишком досаждать нам, я разломала домик и выгнала их, что позволило мне увидеть его строение[649].
Одновременно приклеивались этикетки к бабочкам и жукам (а также ко всему прочему, что можно было заспиртовать или засушить), чтобы затем соединить их с соответствующими личинками (в нескольких случаях этикетки, к сожалению, перепутались) и сохранить до Амстердама, где Мериан собиралась зарисовать их[650].
Но вот, после почти двухлетнего пребывания в Суринаме, не в силах более выносить жару («она чуть не стоила мне жизни», — писала Мериан коллеге-натуралисту[651]), Мария Сибилла завершает свое путешествие. 18 июня 1701 г. они с Доротеей уезжают, нагруженные свернутыми в трубочку пергаменами с рисунками, заспиртованными бабочками, бутылями со змеями и крокодилами, еще не раскрывшимися куколками и множеством круглых коробок с предназначенными на продажу засушенными насекомыми. Перед отъездом Мериан договорилась с одним местным жителем, что тот будет посылать ей экземпляры насекомых для сбыта. Они взяли с собой юную Лауренцию Марию Фербоом, чтобы доставить ее к нидерландским родным. Но Мария Сибилла прихватила на борт корабля под названием «Мир» кое-кого еще: в Амстердам поехала и ее Indianin, т. е. «индианка»[652]. Эта безымянная женщина должна была способствовать созданию новой книги Мериан — книги об Америке.
Через четыре года в Амстердаме вышел «Метаморфоз суринамских насекомых». Все это время прошло в работе и хлопотах. Обосновавшись в своем прежнем районе, Мария Сибилла вскоре выдала замуж Доротею Марию (ее супругом стал Филип Хендрикс, практиковавший в Амстердаме хайдельбергский хирург), а в декабре 1701 г. должна была узнать о смерти в Нюрнберге своего бывшего мужа, Иоганна Андреаса Граффа[653]. Конфликт между ними явно остался неразрешенным, и в октябре следующего года Мария Сибилла даже не упоминает о Граффе в письмах к нюрнбергскому естествоиспытателю Иоганну Георгу Фолькамеру. Зато она рассказывает о том, как изображает привезенных из Америки насекомых («во всем их совершенстве на пергамене»); о своих планах издания новой книги и о возможности изыскать по подписке средства для офортов, которые должны быть по формату даже больше недавно вышедшего «Амстердамского Аптекарского сада» (Horti Medici); о змеях, игуанах, колибри и черепахах, которых он мог бы купить у нее, и о том, в какой жидкости их лучше всего сохранять. Она также спрашивала, не интересуют ли его животные из Ост-Индии, поскольку за ними только что отбыл ее новоиспеченный зять. Сходные темы затрагивались в письмах к Джеймсу Петиверу в Англии: продажа образцов для коллекции, поиски подписчиков на книгу Мериан. Не следует ли ей по завершении издания послать специально раскрашенный экземпляр с посвящением английской королеве Анне («есть определенный резон в таком подарке от женщины важной особе того же пола»)?[654]
Тем не менее денег на покрытие текущих расходов и выплату займов на путешествие не хватало. Мериан отложила изготовление рисунков для граверов (в книге о Суринаме она лишь в нескольких случаях взяла на себя трудоемкую работу по гравировке на меди) и сделала иллюстрации для чужого издания. Ослепший Георг Эберхард Румф прислал для публикации в Нидерландах свой последний замечательный труд о ракообразных, раковинах и минералах Амбоины, в котором не хватало многих рисунков; он умер в 1702 г., прежде чем его помощники сумели дополнить недостающее. Вместе с известным амстердамским коллекционером Симоном Схейнфутом Мериан разыскала образцы упоминавшихся у Румфа видов в местных кунсткамерах и написала 60 картин для гравюр, причем не в своем духе, а в демонстрационном стиле Румфа: ряды раковин, крабов и кристаллов с цифрами и буквами, отсылающими читателя к тексту. Труд Румфа вышел из печати в 1705 г., одновременно с собственной книгой Мериан, и по нему хорошо видно, что ее способ изображения природы был осознанным выбором, а не диктовался умением или привычкой[655].
«Метаморфоз суринамских насекомых» был издан на голландском и латинском языках (Мериан сама подготовила голландский текст и, вероятно, воспользовалась чьей-то помощью с латинским), фолио, с 60 офортами, либо черно-белыми, либо собственноручно колорированными Марией Сибиллой. Снова, как во времена ее отца и братьев, фамилия Мериан в одиночестве красовалась на титульном листе: художница была автором и издателем, граверы и печатник работали в ее доме на Керкстраат. Более того, она сама продавала фолиант, который можно было также купить в магазине торговца картинами Герарда Фалка[656].
«Красивее этих работ из Америки еще не привозили» — так отзывались естествоиспытатели о ее пергаменах[657], и их красота, несомненно, чувствуется и в печатном виде. Здесь типичный для Мериан способ показа природных процессов и отношений (зарождение насекомых и их превращения в сочетании с растениями, которыми питаются личинки) применялся к насекомым и к растительному миру, необычным для европейцев, а то и вовсе незнакомым им; среди растений были маниок, гуайява, батат, анона, масличное дерево, азимина и некоторые другие, для которых не имели названий даже суринамские индейцы. Здесь насекомые Нового Света, которым в замечательном труде Маркграфа о природе Бразилии уделялось всего несколько страниц, занимали главенствующее положение, причем их изучал знающий глаз и описывал человек, близкий к научным кругам Европы. Совсем недавно такую роль для растений Французской Вест-Индии сыграл Шарль Плюмье, Хансу Слоуну вскоре предстояло сыграть ее для фауны и особенно флоры Ямайки, а Мария Сибилла Мериан (с ее опытом книгопечатания и амстердамскими знакомствами), не будучи ни ботаником, поддержанным при дворе, ни членом Королевского общества, играла эту роль для насекомых Суринама[658]