громного паука, потому что нападают на него целой оравой и он не может спастись. Они проходят таким образом комнату за комнатой, вынуждая к бегству даже людей. Очистив один дом, они перемещаются в следующий, пока наконец не возвратятся в свои гнезда». Мериан описывает также воспроизводство и превращения муравьев, но ее основной рассказ — об их разрушительной силе[670].
Эмоциональное и интеллектуальное пространство, которое занимал в природе Бог и которое теперь освободилось, Мария Сибилла заполняла двумя способами. Во-первых, предложениями по практическому использованию растений и животных: многие плоды, например сливы, виноград и ваниль, можно было бы выращивать на плантациях, если бы голландцев не интересовал один сахарный тростник; нить, из которой плели коконы желтые и зеленые гусеницы, была столь крепка, что, «если бы кто-нибудь взял на себя труд собрать этих гусениц, из нее получился бы прекрасный шелк, который бы принес хорошую прибыль»[671].
Во-вторых (и главных), это пространство заполнялось наблюдениями Марии Сибиллы над суринамскими индейцами и неграми. Как мы уже знаем, в «Метаморфозе» упоминаются «мои рабы» и «мои индейцы», т. е. она представляла себя читателям в виде рабовладельца (хотя критиковала монокультуру, выращивание которое зиждилось на невольничьем труде), а также признавала законность голландского владычества в Суринаме. Тем не менее ее отношение к африканцам и америндам отличалось рядом особенностей, которые (как и ее рисунки растений и насекомых) подрывали основы доводов в пользу господства европейцев в этой стране.
Как продемонстрировал нам Стивен Шэпин в новаторской статье «Невидимый техник»[672], европейские натуралисты и другие ученые XVII — начала XVIII в. редко упоминали в своих публикациях различных «слуг», помогавших им в исследовательской работе. Это касалось также трудов по флоре и фауне Африки, Америки и Океании. Шарль Плюмье описывал свои ботанические изыскания на Мартинике так, словно бродил по острову в одиночестве. (Местный доминиканский миссионер, отец Лаба, высмеял утверждение Плюмье, будто тот открыл древний секрет пурпурной краски, ведь любому негритянскому рыбаку на побережье Мартиники известно, из какого моллюска ее добывают.) Ханс Слоун, чье «Путешествие на Ямайку» появится через два года после «Метаморфоза», в своем предисловии передает много разговоров с неграми и индейцами о болезнях, а также о пищевых и целебных растениях, но благодарит за научную помощь только английского священника, которого привез в Европу «сделать Изображения» рыб, птиц и насекомых[673].
В отличие от них, Мериан признавала помощь африканцев и америндов в поисках и обработке образцов. Они даже поставляли «свидетельства» о насекомых: «все [эти создания] я сама наблюдала и рисовала с натуры, за исключением нескольких, которых я добавила по свидетельствам индейцев». Зеленый кузнечик на рисунке № 27 был изображен исключительно по рассказам (признается Мария Сибилла), поскольку найденная ею личинка погибла, прежде чем из нее успела появиться взрослая особь[674]. По крайней мере один английский натуралист почувствовал неловкость от упоминания Мериан рабов, поскольку в сделанном для себя переводе на английский латинского текста он (или она) предпочел назвать «чернокожую рабыню» (serva Nigrita), которая принесла Мериан оранжевую хризалиду с рисунка 27, «негритянской служанкой», а в другом случае вообще опустил «моих рабов» (mancipia), которые прорубали Марии Сибилле путь через лес[675].
Но Мериан сама внушала читателям беспокойство по поводу рабовладения. В тексте, посвященном «павлиньему цвету» (Flos pavonis), она, в частности, роняет следующие слова:
Его семена применяются роженицами для ускорения родов. Индейцы, которых подвергают дурному обращению, будучи в неволе у голландцев, делают с его помощью аборт, дабы их дети не стали, подобно им, рабами. С черными невольниками из Гвинеи и Анголы следует обращаться особенно ласково [heel heuslyk], иначе они вообще не станут производить в рабстве детей, что они и делают. Они даже убивают себя из‐за обычного здесь жестокого обращения, поскольку им кажется, что они возродятся свободными, у себя на родине, среди друзей. Так они поведали мне своими собственными устами[676].
Сообщение Мериан о вере африканцев в новое рождение после смерти, об их убежденности в том, что человек родится свободным и в своем отечестве, не было новостью, об этом уже упоминалось в других рассказах про американских рабов. Джордж Уоррен писал о такой вере еще в 1667 г. в книге «Непредвзятое описание Суринама», где он заметил: «эта мечта заставляет многих из них страстно искать Смерти, поскольку они не надеются иным путем освободиться от своей действительно беспримерной Кабалы». Шарль де Рошфор говорил то же самое применительно к жителям французской Вест-Индии, а Ричард Лигон — к населению Барбадоса; оба также рассказывали о побегах и восстаниях рабов как попытках обрести свободу от жестоких хозяев. Ханс Слоун прибавляет еще одну подробность: негры перерезали себе горло, «воображая, будто таким образом изменят свое положение и станут из рабов вольными»[677].
Для текста Мериан характерна его оформленность под беседу («Так они поведали мне своими собственными устами»), при этом беседу с женщинами, которые также признались, что предпочитают делать аборт, чем рожать детей-рабов. Испанские монахи давным-давно рассказывали в своих письмах об индианках, которые в состоянии крайнего переутомления и отчаяния прибегали к «растительным ядам», чтобы извести плод у себя в чреве[678]. А в 1707 г. медик Ханс Слоун напишет о дикой сенне, которую он видел на Ямайке растущей по берегам водоемов и на влажных полях: «Она вызывает сильнейшие менструации, аборты и т. п., ее действие схоже с действием можжевельника и прочих сильных месячногонных средств»[679].
В «Метаморфозе» индейские женщины сами называют Марии Сибилле Мериан средство для аборта: «павлиний цвет», чьи семена также ускоряют роды. Налицо раскрытие перед публикой «женских секретов», причем о них не без сочувствия пишет жительница Европы, где аборты считались делом незаконным и греховным. «Я слушаю индианок и негритянок, я говорю об абортах без осуждения», — как бы дает понять Мария Сибилла. (Вероятно, они с мужем прибегали к противозачаточным мерам типа прерванного полового сношения, поскольку их дети родились с интервалом в десять лет — в 1668 и 1678 гг., — хотя едва ли к аборту.) Что касается слов Мериан о том, что африканские невольницы оставались бездетными, это преувеличение, но оно подкрепляет позицию историков, объясняющих низкую фертильность среди рабов — по крайней мере, отчасти — выбором женщин[680].
Если это единственное место в «Метаморфозе», где Мария Сибилла выражает свое отношение к рабам или упоминает об их судьбе, то отнюдь не единственное свидетельство «поведанного» ей африканцами и америндами. Тексты Мериан изобиловали крупицами этнографической информации, причем во многих случаях женской — о том, какие растения, плоды, насекомые и более крупные животные съедобны и кто ими питается («Этих жаб едят негры [de Swarten], которые считают их очень вкусным блюдом»; «Этих червей [индейцы, de Indianen] запекают на углях и едят как самое изысканное кушанье»)[681]; о том, какие растения накладывают на раны, какими лечат понос или изводят глистов и гнид; о том, из каких соцветий получаются хорошие метлы, из каких семян нанизывают красивые браслеты для незамужних женщин, из каких волокон прядут нити для гамаков и из каких растений индейцы добывают краску для разрисовывания тел. Время от времени Мериан переступала границу и окуналась в мир африканцев и америндов, чтобы сообщить, какими кажутся на вкус европейца разные растения и плоды — но ни в коем случае не насекомые, жабы или змеиные яйца[682].
Сведения об использовании лекарственных растений и о разных пищевых продуктах присутствовали уже в первых описаниях Нового Света. Если несколько вещей в «Метаморфозе» упомянуты впервые, то, скажем, рассказ о приготовлении хлеба из клубней маниока можно было прочитать в труде о Бразилии Виллема Писона[683]. Текст Мериан отличается особым этнографическим стилем. Не классифицируя виды флоры и фауны, она не классифицировала также индейские и негритянские обычаи. Ее наблюдения были обстоятельны, касались конкретных насекомых и растений и отражали ее чувство взаимосвязанности всего в природе. В одном месте она сравнивает насекомых с америндами («эти гусеницы, вроде индейцев, висят в гамаках, из которых так окончательно и не вылезают»), но она в том же духе рассуждает и о себе, например, когда думает, как много ей хочется рассказать старинной подруге Доротее Ауэрин («Я бы отдала дукат, только бы обернуться мухой и слетать к ней»)[684]. Осуждение индейцев проскальзывает в книге не более одного раза (дескать, они не слишком трудолюбивы), однако фраза не очень четкая, и употребляемое в ней слово «народ» можно с таким же успехом отнести к ленивым голландским колонистам[685]. Резкие упреки направлены в «Метаморфозе» лишь в адрес одержимых сахаром европейцев. Вопрос о том, пойдет ли обращение в христианство на пользу америндам и африканцам, Марию Сибиллу, видимо, не волновал (что неудивительно в свете ее тогдашнего взгляда на религию). Слово «дикарь» она не вспомнила ни разу.