— На что?
— На то, что мы не такие злобные, как вы. Что мы не решимся, скажем, содрать с вас кожу. Или разбить коленные чашечки. Выдавить глаза. Решил меня убить? Тогда не удивляйся, если я успею первым.
— Ты не можешь убить….
— Не могу? Почему? Себя ты считаешь способным убить — дайте только повод, дайте только возможность. Ну, я не Стонни Менакис. Даже не Муриллио. Они люди… цивилизованные. Нет, Цап, я такой же, как ты, только старше и опытнее.
— Сделай мне хоть чего — и Муриллио тебя найдет. Ты сам сказал: он не такой. Или Стонни. Она порубит тебя на кусочки. Да, она это сделает, как только Па попросит. А он попросит…
— Большое допущение, Цап!
— Чего?
— Что они догадаются обвинить меня.
— Я скажу… как только они вернутся… я все расскажу…
— Перед исповедью или после? О том, что ты сотворил с беднягой Харлло.
— Это совсем другое! Я не нарочно…
— Ты избил его, может, даже убил. Бросил тело воронам. И все утаил, Цап. Видит Худ, если я хорошенько попрошу, даже твой папаша передаст тебя из рук в руки и спасибо скажет.
Цап молчал. Вот теперь в нем поселился настоящий ужас. Такой ужас, что у него потек пот из всех щелей, а между ног не только пот потек. Беллам — чудовище. Он вообще ничего не чувствует. Только хочет погубить Цапа. Чудовище. Зловредный демон, да. Демон. Беллам хуже всего, что… хуже всего.
— Я исправлюсь, — захныкал Цап. — Увидишь. Я все исправлю.
Но это была ложь, и они оба это понимали. Цап остается Цапом, и любые порции побоев и затрещин его не изменят. Он стоит на своем и думает: «Да, мы пришли к вам. Нас много. Нас больше, чем вы можете подумать. Вам очень, очень страшно. Мы здесь. Ну, что вы с нами сделаете?» Цап такой, каков он есть. Увы. Но и Беллам таков, каков он есть.
Оказавшись около узкой двери ничем не примечательной лавки в дальнем конце Кривой аллеи, Цап вдруг задрожал — он знает это место. Он знает…
— Чего приперся, Беллам?
— Новенький, Горусс. Дешево отдаю.
— Погоди! — завизжал Цап, но тяжелая рука зажала ему рот, затащив во тьму, смердящую кислым потом. Огр Горусс склонился, обдав щеки горячим дыханием.
— Пискун, не так ли?
— Просто мелкое дерьмо.
— Мы из него это выбьем.
— Не из такого. Он зарезал бы мамочку, чтобы поглядеть, как кровь течет. Думаю, за ним на десять лиг тянется хвост из замученных зверушек. В каждой щелке каждого двора по соседству закопано по трупу. Он такой, Горусс.
— Восемнадцать серебряных.
— Серебряных?
— Угу.
— Лады.
Цапа потащили за шкирку в заднюю комнату, потом вниз по лестнице, в смердящий мочой и грязью подвал. Заткнули рот и втиснули в железную клетку. Затем Горусс вышел на лестницу, оставив Цапа в одиночестве.
В лавке Горусс сел напротив Беллама. — Эля, племяш?
— Слишком рано для меня, Дядя.
— И долго его держать?
— Столько, чтобы выбить все дерьмо. Хочу, чтобы ты его запугал до полного слома.
— Тогда дадим ему ночь. Успеет перебрать все страхи, но чувств не лишится. Черт, племяш, я никогда не имел дела с парнями моложе пятнадцати. Мы с ними тщательно беседуем, присматриваем, и только совсем непутевые попадают на галеры. Но даже там им платят, их кормят, а через пять лет отпускают. Почти все становятся шелковыми.
— Сомневаюсь, Дядя, что Цапу это известно. Он знает лишь, что детей затаскивают в лавку и назад они не выходят.
— Наверное, так это видится.
Беллам улыбнулся: — О да, так это и видится.
— Несколько дней его не видели.
Баратол только кивнул и прошел к бочке с водой, чтобы смыть копоть со лба и рук. Чаур сидел на ящике рядом, поедая некий местный фрукт с желтой кожицей и сочной розовой мякотью. Сок капал с небритого подбородка.
Сциллара послала им ослепительную улыбку и вошла в переднюю комнату. Воздух был кислым и каким-то ломким, как бывает в кузнях; она подумала, что отныне этот запах будет сопровождать каждое ее воспоминание о Баратоле, здоровяке с добрыми глазами. — Новые проблемы с Гильдией? — спросила она.
Он утер лицо, отбросил тряпку. — Они давят, но я этого ожидал. Переживем.
— Вижу. — Она пнула груду железных прутьев. — Новый заказ?
— Мечи. В малазанском посольстве появился гарнизон, а у городской знати — новая мода. Имперские длинные мечи. Почти все местные оружейники в затруднении. — Он пожал плечами. — Но не я, разумеется.
Сциллара плюхнулась в единственное кресло и принялась нашаривать трубку. — И что такого особенного в малазанских длинных мечах?
— Все наоборот. Местные мастера еще не поняли, что им нужны ухудшители.
— Ухудшители?
— Малазанские мечи разработаны в Анте, и производятся почти все там же. Это на имперском материке. Лет триста назад разработаны, а то и раньше. Империя еще использует антанские способы литья, малость консервативные.
— Ну, если эти дурацкие вещи делают именно то, чего от них ждут, зачем перемены?
— Да, но это понятно лишь умным людям. Местные с ума сходят, пробуя разные сплавы и обработки, чтобы достичь грубой прочности… но кузнецы Анты попросту плохо нагревают железо. К тому же они используют бурую руду — Антанские холмы ей прошпигованы, а вот здесь ее найти трудно. — Он помолчал, следя, как она раздувает трубку. — Вряд ли тебе это интересно, Сциллара.
— Не особенно. Но я люблю звук твоего голоса. — Она глядела на него сквозь облака дыма, слегка прикрыв веки.
— Ну, я могу делать достойные подражания, и слух уже прошел. Местные кузнецы рано или поздно все поймут, но я уже заведу себе довольных заказчиков, так что уже местным придется сбавлять цены.
— И хорошо.
Он чуть помолчал, смотря на нее, и сказал: — Итак, Резак пропал?
— Ничего не знаю. Только то, что его не видно уже несколько дней.
— Тревожишься?
Она подумала над его вопросом. Потом подумала еще. — Баратол, я не за этим к тебе пришла. Я не ищу подмоги в поисках Резака, которого похитили или еще что. Я здесь потому, что хочу видеть тебя. Я одинока… ох, я не имею в виду, что любой сгодится… Просто хотела тебя увидеть, вот и всё.
Миг спустя он пожал плечами, поднял руки: — И вот он я.
— Тебе неприятно, да?
— Сциллара, погляди на меня. Прошу, погляди. Ты для меня слишком быстрая. Резак, историк и даже эти Сжигатели — ты пробегаешь мимо, и они крутятся волчками за твоей спиной. Будь у меня выбор, я хотел бы прожить незаметную жизнь. Мне не нужны драмы и волнения.
Она вытянула ноги. — Думаешь, мне нужны?
— В них вся твоя жизнь. — Баратол наморщил лоб, потряс головой. — Я не такой уж красноречивый, не так ли?
— Продолжай стараться.
— Ты как-то… подавляешь.
— Типично. Чуть разжиреешь — и прощай, девочка.
— Ты не жирная, сама знаешь. У тебя есть… — он помедлил, — фигура.
Она хотела было рассмеяться, но сочла, что смех выйдет очевидно болезненным. Ему станет еще хуже. К тому же, ее замечание было вовсе не попыткой отрицать истину — за последнее время она потеряла почти весь лишний, набранный при беременности вес. — Баратол, тебе не приходило в голову, что я такая, какой кажусь, потому что за всем этим больше ничего нет?
Он нахмурился сильнее.
Чаур упал с ящика, встал, пригладил голову сальной рукой и побежал во двор.
— Ты пережила слишком много плохого.
— А ты — нет? Боги подлые, ты был офицером в Алых Клинках. То, что ты сделал в Арене…
— Просто пытался убежать от схватки, Сциллара. Как всегда.
— Да о чем мы толкуем?
Он отвел глаза. — Сам не знаю. Думаю, теперь, когда Резак тебя бросил…
— А Дюкер слишком стар, а Дымка — женщина, с ней забавно, но это ж несерьезно — для меня, по крайней мере — так что нужен новый мужик. Чаур как ребенок, по уму то есть. Остаешься… ты.
Грубый сарказм в ее голосе заставил его отступить. — Остаюсь на расстоянии, — произнес он.
— Что же, — сказала она, вздыхая, — похоже, я только этого и заслужила. Расслабилась. Заблудилась. Искала, пробовала, ошибалась, пыталась снова. И снова. Это видно даже на расстоянии.
— Не то чтобы меня это задевало… вот только… не хочу быть еще одним мужчиной за твоей спиной.
— Не удивляюсь, что ты посвятил себя созданию оружия и доспехов. Проблема в том, что ты их куешь только для других.
Он промолчал. Он просто смотрел на нее (она вдруг поняла, что он смотрит уже довольно долго). Сциллара ощутила неловкость. Глубоко затянулась трубкой. — Баратол, тебе нужны личные доспехи.
И он кивнул: — Понимаю.
— Я не хочу давать обещаний, которые не смогу выполнить. Однако, кажется, период блужданий подошел к концу. Люди вроде нас с тобой проводят все время в поисках, но когда находят, не замечают этого. Пока не станет слишком поздно.
— Резак.
Она покосилась на него: — В его сердце нет свободного места, Баратол. Ни для меня, ни для кого-то еще.
— Так что он просто прячется?
— Похоже, не только от меня.
— Он разбил тебе сердце, Сциллара.
— Неужели? — Она подумала. — Может быть, разбил. Может быть, это мне нужны доспехи. — Она фыркнула. — Пора узнать свое место, вот и всё.
Баратол вздрогнул, когда она резко встала. — Куда ты?
— Куда? Сама не знаю. Куда-нибудь. А тебе что, важно?
— Погоди. — Он подступил ближе. — Послушай, Сциллара… — И замолчал. По лицу было видно, как тяжело кузнецу искать слова. Он все сильнее хмурился. — Вчера, если бы Резак зашел сказать привет, я схватил бы его за горло. Видит Худ, я, наверное, забил бы его до беспамятства и привязал к стулу. Оставил бы ждать твоего прихода.
— Вчера.
— Когда я думал, что у меня ни шанса.
Теперь ей самой стало трудно подобрать слова. — А сегодня?
— Думаю… Я уже смастерил кое-какие доспехи.
— Солдат… вернулся в строй.
— Ну, я мужчина, а мужчины никогда не учатся.
Она ухмыльнулась: — Точно подмечено.
А потом прильнула к нему. Кузнец осторожно поднял руки, чтобы заключить ее в объятия — она прикрыла глаза — что за облегчение, предвкушение, удовольствие, чистая радость! — но тут руки резко схватили ее и отодвинули в сторону. Сциллара удивленно повернула голову и увидела вошедший в двери взвод Городской Стражи.