Один исход.
Но ведь Драгнипур никогда не сулил спасения. Железо, выкованное, чтобы связывать; тысячи цепей, сращенных, ставших лезвием — слой за слоем, скрученные, спаянные, свитые словно канат. Драконус, окруженный пылающими огнями сердца Бёрн, делал цепи из всех существующих в природе металлов, выковывал звено за звеном. Швырял металлические жилы на наковальню. Опускался молот. Тот самый молот, единственный инструмент, способный выковать подобное оружие — он помнил его тяжкий вес, ожигающую рукоять, не желавшую поддаваться руке чужака.
Даже в грезах Бёрн была недовольна.
Цепи на цепи. Цепи, чтобы связывать. Связывать саму Тьму, преображать старый лес, по которому она скиталась, превращая Черное дерево в карету, в громадные неуклюжие колеса, в днище, ставшее горизонтальной дверью над порталом — словно крышей склепа. Черное дерево, чтобы удерживать и вмещать душу Куральд Галайна.
Он вспоминал. Искры разнообразных оттенков летят расщепленными радугами. Оглушительный стук молота, звоны дрожащей от каждого удара наковальни. Волны жара, обжигавшие лицо. Горький вкус сырой руды, вонь серы. «Цепи! Цепи и цепи, превращайтесь в мерцающие разводы на клинке — клинок идет в воду, потом в белое сердце Бёрн — а потом все снова. И снова.
Цепи! Цепи, чтобы связывать!
Связывать павших!»
Но сейчас — непостижимо, невероятно, но Драконус ощутил, как нечто лопается. Цепь порвана.
«Так всё кончается. Не думал я, не воображал…»
Он видел, как Связанные спутники разбредаются в стороны, падают. Видел хаос, опускающийся на них, с ядовитым усердием пожирающий плоть, пока кандалы не упадут наземь — пока железные браслеты не окажутся пустыми. «Ничего не остается.
Я никогда не хотел… не хотел такого итога — для всех вас, для нас.
Нет, я был слишком жесток, чтобы воображать конец. Бегство.
Но сейчас — услышьте мои мысли. Я хотел бы видеть вас живыми, да, в цепях — но не от жестокости. Ох, нет. Возьми меня Бездна, я хотел бы видеть вас живыми, ибо познал жалость».
Может быть, она плачет. А может, обжигающие слезы означают приступ истерического смеха. Неважно. Их пожирают заживо. «Нас всех пожирают заживо».
Драгнипур начал распадаться.
Когда хаос разрушит фургон, растворит дверь и схватит Врата, меч треснет и хаос вырвется из хитроумной ловушки. Блестящий обман Драконуса — вечная приманка, заставляющая хаос отвлечься от всего иного — провалится. Ему не хочется размышлять о том, что случится с бесчисленным числом королевств и миров; разумеется, он не сможет увидеть, что будет потом. Он знает лишь одно: последние мысли наполнены ничем иным, как горькой виной.
«Итак, хаос, хотя бы одной твоей жертве ты окажешь милость».
Он пошел туда, к прочим Связанным — чтобы встать, пожалуй, рядом с Жемчужиной, чтобы ожидать конца.
Отзвук лопнувшей цепи все еще тревожил его. «Кто-то вырвался. Как?» Даже Гончие Теней смогли сбежать, лишь бросившись в черное сердце Куральд Галайна. Их цепи не лопнули. Извечная цельность Драгнипура не была нарушена.
«А теперь… кто-то сбежал».
Как?
Цепи, цепи и цепи, чтобы связывать…
Костистая рука схватила его за лечо, потянула назад.
Драконус с рычанием повернул голову: — Пусти, чтоб тебя! Я встану с ними, Худ — я должен. Неужели не видишь?
Владыка Смерти ухватился еще сильнее, ногти впились в кожу. Худ постепенно подтянул его к себе. — Схватка эта, — прохрипел бог, — не для тебя.
— Ты мне не хозяин…
— Встань со мной, Драконус. Время еще не пришло.
— Для чего? — Он попытался высвободиться, но сила Джагута казалась беспредельной; Драконус смог бы вырваться, лишь оставив плечо в хватке Худа. Они с Владыкой Смерти стояли вдвоем в нескольких шагах от неподвижной повозки.
— Считай это, — сказал Худ, — его просьбой о прощении.
Драконус удивился: — Что? Кто просит прощения?
Худ, Владыка мертвых, должен был пасть в Драгнипур последним. Что бы ни планировал Сын Тьмы, последним актом игры должно было стать убийство древнего бога. Так полагал Драконус. Безумная, бесцельная игра, напрасная покупка времени, потеря бесчисленных душ, всего Королевства мертвецов.
Но, как оказалось, Драконус ошибался.
Был еще один. Еще один.
Прибывший с силой горы, порванной в клочья долгим, оглушительным, сокрушающим взрывом. Серебристые тучи разорвались, унеслись клочьями на темных ветрах. Легионы хаоса дрогнули; тысячи шагов, выигранных в жестком бою, были оставлены во мгновение ока. Драконы заревели. Крики, словно вырванные из глоток — давление, боль, поражающая мощь…
Хаос отпрянул и тут же, медленно, начал собираться с силами.
Никакая сила не способна побороть такого врага. Разрушение — единственный его закон, и он пожирает себя, пожирая все вокруг. Хаос, движущийся путями Тьмы, всегда появляется невидимо, из неожиданных мест, в которые никто не думает заглядывать, а тем более ставить стражу.
Меч и внутренний его мир начали, наконец, умирать.
Рука Худа убралась с плеча; Драконус упал на колени.
Еще один.
Да, он знает, кто явился к ним.
Не захохотать ли? Не отыскать ли его, не высмеять ли? А может, сомкнуть руки на горле, чтобы они ушли в забвения, слившись друг с другом?
Нет, он ничего такого не сделает.
«Кто просит у меня прощения?»
Будь у него силы, он закричал бы.
«Аномандер Рейк, не тебе просить. Увы, мольбы должны исходить от меня.
Я захватил в ловушку Мать Тьму. Твою мать…
Так… что ты сделаешь?»
Ударило сердце, Драконус тихо вздохнул и поднял голову, открыл глаза. — Рейк? — шепнул он.
Потом медленно встал. Повернулся. К повозке.
Чтобы узреть.
Второй видел, как падает еще один сегуле. Он разворачивал коня, чтобы поглядеть мертвыми очами на резную карету, понесшуюся вслед за бешеными лошадьми. По бокам висели фигурки, цепляющиеся за драгоценную жизнь — щель растворилась — и лошади пропали в ней.
Глашатай Худа — одноглазый солдат — вбил каблуки в бока потрепанного скакуна, помчался следом.
Голос Повелителя Смерти достиг Второго: — Кажется, ты все же понадобишься. Так иди — и помни, старый дружище, что послужил мне верно.
Я уже не бог смерти.
Когда выполнишь последнее дело, служба твоя окончится. И тогда Шкуродер к твоим услугам.
Второй запрокинул голову, скрытую шлемом и маской, и завопил от радости. Вложил мечи в ножны, поспешил за поездом трайгаллов.
Он видел, как пропадает Глашатай.
Разрыв начал закрываться.
Второй пришпорил давно мертвого джагутского жеребца, стремясь к умирающему порталу…
И выбрался из мирка Драгнипура. Прочие сегуле все равно обречены, и хотя в этой битве они искупили позор смерти от руки чужака, погибать рядом с ними нет причины.
Второй не стал гнаться за поездом, пробиравшимся через неведомые садки, о нет. Ибо его призвали. Его призвало оружие, ощутившее нужду…
Скрывшись в бурлящей буре, за яростными ветрами, он прорвался, и копыта коня застучали по камням мостовой. Второй увидел то, что искал, протянул руку…
— Я возьму свое, — произнес гулкий, металлический голос. Копье было вырвано из рук Резака. Явившись в ореоле рваных полос кожи, перепутанных ремней и погнутых пластин, неупокоенный сегуле, давным-давно давший ему оружие, направил копье и помчался на белых Гончих.
— Шкуродер! — заревел он. — Я иду за тобой! Но сначала — эти красавцы…
Карса Орлонг ступил в сторону, увидев неожиданно появившегося воина в доспехах, на чудовищном мертвом коне. Поняв, что пришелец мчится на Гончих, он рявкнул и побежал следом.
Копье было нацелено влево, так что воин — Тоблакай переместился вправо от всадника. Глаза высмотрели Пса, намеревавшегося прыгнуть на незащищенный бок коня.
Два зверя, два воина сошлись одновременно.
Копье впилось в горло Гончей, пройдя под челюстью, разбив основание черепа и отделив спиной мозг. Зазубренный наконечник показался из затылка в облаке серой пульпы, крови и костных осколков.
Карса опустил меч обеими руками, когда второй Пес впился зубами в правое бедро незнакомца. Кремневое лезвие прорезало позвоночник, наполовину перерубив толстую как у коня шею, и застряло; сила инерции потащила меч и Карсу вслед упавшей на камни Гончей.
В тот же миг джагутский скакун сошелся грудью в грудь с третьей бестией. Затрещали кости. Удар заставил всадника перелететь через голову коня. Копье прорезало воздух. Он упал на спину Гончей, скатился…. Зверь казался оглушенным. Неупокоенный конь встал, пошатнувшись.
Приземлившись на колени, Карса поднырнул под очередного Пса — и все они оказались сзади. Тоблакай встал, сделал два быстрых шага, вонзил клинок в грудь ошеломленной третьей Гончей. Завыв от боли, она снялась с меча; кровь хлынула фонтаном, едва клинок вышел из раны. Незнакомец подоспел и воткнул копье в живот умирающего зверя; острый наконечник рвал мягкие ткани, разбрызгивая желчь и кал.
Нечто мелькнуло в прорезях украшенной единственной полосой маски. — Отлично сделано, Тоблукай! Давай поймаем остальных!
Резак видел, что семь Псов обежали Карсу и сегуле. Теперь у него нет даже копья — «проклятие!» — так что он вытащил два ножа. Один из зверей направился прямиком на него.
Рука ухватилась за рубаху, оттащила его назад. Закричав от неожиданности, Резак почти упал в чьи-то короткие, крепкие руки. Бросил короткий взгляд — утомленное лицо, выпученные глаза, усы под узловатым носом…
«Я его знаю?»
Тот, кто его оттащил, вышел вперед, поднимая огромную секиру. Баратол…
— Неподходящее для нас место! — крикнул мужчина, державший Резака. Они попятились.
Баратол узнал зверя — тот самый, с которым спутался Чаур, тот самый, что проломил приятелю череп. Он чуть не запел от радости, вставая на его пути, дико размахиваясь, вздымая секиру — Пес подлетел, рычащий, чудовищный…