— Они окажутся ценным приобретением, Хозяйка.
— Неужели?
— Вы можете удивиться, — сказал Торвальд, — но они многое повидали в жизни. И многому научились. Охраняли караваны, были вышибалами, громилами на службе у банд, охотниками за головами. Неуклюжими их делает всего лишь официальность нынешней службы. Но они скоро привыкнут.
— Надеюсь, не распустятся.
«Понятно», подумал Торвальд Ном. «Она на что-то намекает. Вот только я не знаю, на что». — Хозяйка. Насчет Усерлока, Лезана и Пугая…
— Капитан, я так понимаю, вы отбились от Дома Ном. Нехорошо. Я всегда советую исправлять старые ошибки. Примирение необходимо для выживания.
— Я подумаю над этим, Хозяйка.
— Подумайте. А теперь прошу уйти. По лестнице. Сообщите кастеляну, что я желаю с ним побеседовать — нет, ваша личная встреча со мной не будет иметь дурных последствий. На деле я растрогана вашей заботой. Преданность — главнейшая черта семьи Ном. О, и допейте вино, капитан.
Он торопливо повиновался. Потом закрыл дверь балкона. Поклон госпоже Вараде, коридор, лестница вниз… Он ощущал себя малость одуревшим. Вино? Нет, не вино. спустившись на нижний этаж, он вышел через главное крыльцо и пересек двор, направляясь к кастеляну и его дружкам.
— Кастелян Усерлок, — позвал Торвальд, с удовольствием заметив, что все трое виновато дернули головами при звуке этого имени. — Госпожа желает немедленно вас видеть.
— О? Разумеется. Благодарю, капитан.
Торвальд Ном проследил, как он уходит, и обернулся к Лезану Дверу и Пугаю. — Интересные у вас занятия. Я обязан объяснить ваши обязанности, ведь кастелян об этом забыл. Вы должны обходить двор, желательно через неравные интервалы времени, используя разные пути, чтобы избежать предсказуемости. Особенно заботьтесь о темных участках, хотя брать фонари или факелы не советую. Вопросы есть?
Пугай улыбался. Потом поклонился: — Разумные указания, капитан. Спасибо. Мы немедля приступим к работе. Лезан, собирай гадательные кости. Пора заняться обязанностями усердных охранников.
«Гадательные кости! Боги подлые!» — Разумно ли полагаться на жутких богов, определяя вкус ночи?
Лезан Двер прокашлялся и оскалил металлические клыки: — Как скажете, капитан. Гадание — неточная наука. Мы не должны чрезмерно полагаться на подобные вещи.
— Э… верно. Что же, хорошо, я пойду в контору.
— Снова, — сказал, широко улыбнувшись, Пугай. Торвальд решил по пути в контору, что в его улыбке нет ничего приятного. Как и в улыбке второго. Да вообще в них обоих. И в Усердном Локе тоже. Кровохлёб, Желчеплюй, Отравитель, у него так много прозваний. Скоро ли он заслужит новое? А Бугай Пугай? Лезан Двер? Что задумала госпожа Варада?
Неважно, неважно. У него есть контора. Едва он перелез через стол и уселся на стул? как ощутил себя почти что важной персоной.
Ощущение продержалось несколько ударов сердца, что было очевидным достижением. Несколько драгоценных мгновений без мысли о проклятой троице. Ни об одном из них.
«Сделайте новые маски. Что он имел в виду? Ренегат — сегуле останется ренегатом, пути назад нет. Предположительно, ведь кто из нас хорошо знает сегуле? Сделайте новые маски, сказал он. Каково!
А где он потерял нормальные советы? Постирай одежду, Лезан Двер, пока в ней пауки не расплодились! А ты, Бугай Пугай, выбери два цвета, и чтобы они не оказались несовместимыми. Прошу. И насчет мокасин…
Маски! к чертям маски!»
Вдруг желудок его взыграл, к горлу снова подступила желчная горечь. «Всегда пережевывай пищу, Тор. К чему такая спешка! День еще не окончен, есть время. Жуй, Тор, жуй! Нежно и медленно, словно корова. Тогда тебе все будет пустяки. Для коровы ведь все вокруг пустяки. Да.
Пока не опустится топор».
Он сидел в своей конторке, скорчившись за столом, и состоянию его никто не стал бы завидовать.
— Похоже, она его травит.
Скорч выпучил глаза, пораженный такой идеей. — Зачем бы ей?
— Из-за тебя, — пояснил Лефф. — Она ненавидит тебя, Скорч, потому что ты вечно втягивал Тора в неприятности; теперь она решила, что ты снова сделаешь это, вот и решила его отравить.
— Что за чепуха. Если он ей важен, она не станет его убивать!
— Не убьет, но сделает больным. Забыл, что она ведьма? Ей такое — раз плюнуть. Конечно, лучше бы ей отравить тебя.
— Ни крошки от ее еды не коснусь, помяни мое слово.
— Если она решила, что тебе пора помирать — ничего не поможет. Боги, я так рад, что я не ты.
— И я тоже.
— Что?
— У меня глаза оранжевые. Было бы ужасно, если бы мы оба стали с оранжевыми глазами, смотрели бы друг на друга как в зеркало, ведь я страх как не люблю смотреться на самого себя, а тут пришлось бы дважды смотреться. Нет, спасибо, вот что я скажу.
— Кому ты скажешь?
— Уже сказал.
— Да ну? Не знаю, что ты сказал, Скорч, и это правда.
— И хорошо. То, что я сказал, не для тебя было предназначено.
Лефф принялся оглядываться, но никого еще не обнаружил. Никого ведь поблизости не было, так что не стоило и оглядываться!
— К тому же, — сказал Скорч, — это тебя отравили.
— Меня не отравили, Скорч. Это была ошибка, неправильный диагноз. Цвет уже пропадает…
— Нет, не пропадает.
— Да. Пропадает.
— Нет. Не пропадает.
— Будь я ты, я прекратил бы болтать…
— Не начинай снова!
Благословенные судьбы! Оставь их им, умоляет сие округлое эго. Ночь тянется, город сохраняет гранитную улыбку, тени танцуют на краю тьмы. Запоздавшие работники выкрикивают цены на свои услуги, уместные, но и сомнительные. Певцы поют, пьяницы пьют, воры занялись воровством; тайны повсюду, но вы не принадлежите к ним и это, друзья, горькая истина.
Словно крысы, мы огибаем островки света, отыскивая иные места, иные сцены, безмятежные и вместе с тем подлые.
Идите за мной, о, идите!
Благодетель всего космополитического, раздаватель благословений всему людскому и человеческому (благослови их сердца, черствые, но и милостивые, благослови их мечты и благослови их кошмары, благослови их страхи и любовь, страхи перед любовью и любовь к страху, благослови также и обувь их, сандалии, ботинки и тапки, ибо ходят в них сплошные чудеса, ах! столь необычайные чудики!) Крюпп Даруджистанский шел по Великой Улице в горькой исключительности, отбрасывая необычайно большую, поистине громадную тень, словно прилив окатывавшую лавки и ценники под оценивающими взорами лавочников, минуя лотки с фруктами и сочными пирогами, корзины с ягодой, сушеной рыбой и странными кожистыми штучками, которые некоторые люди едят, считая себя поглотителями оздоровления, мимо сосудов с винами и напитками всяческих размеров, мимо ткачей и портных, мимо старой арфистки с шишками на пальцах и тремя струнами на арфе и песенкой о колышке и дырочке и мёде на прикроватном столике — она поймала монетки и мигом улизнула! — и кусков тканей, непонятно откуда привезенных, и брюк в проеме двери и кольчуг и колодок для бездушных и делающих камни для изголовий и мочащихся в урны, мимо трижды разведенного старца с узлом пожитков и стайки детишек, идущих за ним и привлеченных запахом крови и чего погуще. Мимо свечников и фитильщиков, глотателей огня и делателей песочных куличиков, мимо проституток, что на каждом апатичном шаге источают понимающие улыбки и жесты, будящие в людях ощущение мягкости мест тайных или, к крайней мере, скрытых от глаз — глядите, как рождается осознание, течет отливом истраченной юности и королевских сновидений, и они вздыхают и зовут: «Крюпп, милый мужчинка! Крюпп, не заплатишь ли за это? Крюпп, женись на нас всех и сделай нас честными!» И Крюпп торопливо пробегает мимо, ай, ай, как страшно вообразить подобное будущее! Скалки жен (да это будет целый строевой лес!), болтовня шлюх!
Минуем эти ворота, слава богам, в тоннель и наружу, и вот Цивилизация строго и четко замаячила вдали, и прямая его тень шествует, оживленная в одиночестве, и момент этот предоставляет времени достаточно, чтобы изучить итоги недавних проходов по жизни.
Из рукава извлекаются усаженная ягодами булка, спелый померанец, фляга мятного вина; из второго — новый серебряный столовый нож с монограммой Дома Варада (ох ты, откуда он здесь взялся?), и на полированном лезвии — удивительно! — уже маняще поблескивает слой масла, смешанного с медом — как много вещей скопили эти руки, пухлые, но ловкие, и как много их пропадает в гостеприимном рту под искушенным нёбом, как и подобает продуктам кулинарных искусств, ведь смешение простых продуктов порождает исключительный шедевр — мед, масло и — ох! — джем и тесто и сыр и плоды и копченый угорь… тьфу! безразмерный рукав предал его! Скорее вина — смыть непристойный (и на редкость жестокий!) привкус!
Руки снова свободны (на время), можно изучить новую рубашку, смесь ароматизированных свечей, комки шелковых ниток, отличные штаны и расшитые золотом сандалии, мягкие словно любая из четырех щек Крюппа; а вот кондом из козлиных кишок — боги, откуда он здесь взялся? Ну, пора заканчивать восхищение на редкость удачными ночными покупками — если та карга обнаружит, что на арфе остались всего две струны, каково придется лошади?
Наконец он встал перед самым суровым из суровых особняков. И двери широко раскрылись, приглашая и позволяя, и Крюпп приглашенный позволил себе войти.
Ступени и украшенный резьбой, хотя и строгий коридор, новые ступени, на этот раз под ковровой дорожкой и вьющиеся кверху, и еще коридор, а потом потемневшая дверь и — ох, отгоним эти защитные чары, силы благие! Внутрь.
— Как ты смог… да ладно. Садись, Крюпп, устраивайся поуютнее.
— Мастер Барук столь добр. Крюпп сделает по слову его и со всяческим облегчением плюхнется в кресло, вытянет ноги — ох, он чуть их не протянул, скажем честно. Какое утомительное путешествие, о Барук, возлюбленный друг Крюппа!
Похожий на разжиревшую жабу демон подполз к ногам гостя и с фырканьем свернулся клубком. Крюпп протянул ему кусок сушеного угря. Демон понюхал и с удовольствием схватил пищу.