— Дела действительно так плохи, Крюпп?
Крюпп пошевелил бровями: — Подобные путешествия заставляют нас страдать от иссушения, мучиться жаждой.
Алхимик сказал со вздохом: — Наливай.
Просиявший улыбкой Крюпп вытащил из рукава длинную пыльную бутылку (уже откупоренную). Изучил печать на темно-зеленом стекле: — Ух ты! Ваш погреб воистину превосходен! — Из второго рукава явился хрустальный бокал. Гость налил вина. Пригубил и облизал губы. — Необыкновенно!
— Удалось закончить некоторые приготовления, — сказал Барук.
— Друг Барука Крюпп весьма впечатлен. Можно лишь гадать, каким образом можно оценить события столь судьбоносные. Если вы склонны к гаданиям. Но слушайте — похороненные врата скрипят, осыпается пыль, скрежещут камни! Могут ли особы столь скромные, как мы, надеяться помешать неизбежной неизбежности? Увы, время перемалывает всё. Судьба прядет нить, и даже боги не догадываются, когда и как суждено им пасть. Даже луна спотыкается, всходя на небосвод. Звезды блуждают, скалы падают вверх, обманутые жены прощают и забывают — о, наступило время чудес!
— Именно это нам и нужно, Крюпп? Чудо?
— Кажется, что каждое мгновение текуче, хаотично и хрупко — но Крюпп отлично знает, что однажды мгновения выстроятся в стройную линию и любое отклонение станет лишь незначительной трещиной, тонкой складкой, малым изгибом. Великие силы вселенной давят ткань нашей жизни, словно гири. Богатый и бедный, скромный и честолюбивый, щедрый и жадный, честный и лживый — все раздавлены. Хрусть! Треск, вонь, жижа! Какое дело Природе до усыпанных каменьями венцов, столбиков монет, обширных имений и горделивых башен? Короли и королевы, тираны и разбойники — все подобны мошкам на лбу мира!
— Ты советуешь глядеть на все в широкой перспективе. Это очень разумно — для историка грядущих веков. К сожалению, для нас, вынужденных жить сегодня, подобный взгляд не приносит утешения.
— Увы, Барук говорит правильно. Живя, мы умираем. Стенания смерти — привычная песнь мира. Как правильно, как грустно. Крюпп попросит вот о чем: рассмотрите две сцены. В первой злой и разочарованный мужчина забивает до смерти другого. В переулке, где-то в районе Гадроби. Во второй — человек весьма богатый составляет заговор со столь же богатыми согражданами, намереваясь снова поднять цены на зерно, сделав стоимость каравая столь неприлично высокой, что семьи будут страдать от голода, дети умирать, их родители становиться преступниками. Обе эти сцены показывают насилие?
Верховный Алхимик стоял, смотря на Крюппа сверху вниз. — Только в одной сцене мы видим кровь на руках человека.
— Да, обличающие красные пятна. — Крюпп налил еще вина.
— Есть, — продолжил Барук, — множество схем, при помощи которых богатые доказывают свою невиновность. Неудачное стечение обстоятельств, непредвиденные расходы, законы спроса и предложения и так далее.
— Да. Изобилие оправданий, так мутящее воду, что никто не заметит примесь красного.
— Но результатом являются нищета, страдания и тревоги, отравляющие душу. Можно сказать, что торговцы зерном ведут незаметную войну.
Крюпп смотрел на вино за хрустальной стенкой бокала. — И бедняки остаются бедняками, а может быть, беднеют еще сильнее. Работники работают все больше за все меньшую плату, они вынуждены принимать самые тяжелые условия — что, в свою очередь, позволяет работодателям набивать мошну. Говорят, что должно существовать равновесие, что в вечной войне следует придерживаться определенных рамок, иначе наступит анархия. Стоит поднять цены на зерно слишком высоко, и случится революция.
— В которой разоряются все.
— Поначалу. Пока не возникнет новое поколение богачей, не начнет обирать бедных. Баланс состоит из дисбалансов и кажется: это будет продолжаться вечно. Увы, широкая перспектива показывает, что это не так. Структура общества более хрупка, чем нам кажется. Тот, кто слишком полагается на ее прочность, будет до глубины души поражен, заметив признаки полного краха. А потом волки сомкнут круг. — Крюпп воздел палец. — Но следите за теми, кто готовы схватить корону. Каждый хочет стать самым богатым, самым свободным. О, они очень опасны в настоящий момент, и это не преувеличение. Они очень опасны. Остается лишь молиться. Восхваляя прах.
— Призывая конец.
— И новое начало.
— Знаешь, друг, я ожидал от тебя большего.
Крюпп улыбнулся, опустил руку и коснулся бугристой головы демона. Тот лениво заморгал. — Крюпп придерживается перспективы столь обширной, как его талия — а талия его, как вам известно, необъятна. В конце концов, есть ли конец и начало у круга?
— Еще новости?
— Города живут в спешке. Глядят только вперед. Ничто не меняется, хотя меняется всё. Убийца бродит в районе Гадроби — но Крюпп подозревает, что вам о нем известно. Ассасины строят заговоры. Вы знаете и это, друг Барук. Любовники встречаются или мечтают о встрече. Дети дерутся с неведомым будущим. Люди уходят в отставку, добровольно или нет, строят новые планы и сталкиваются со старыми врагами. Завязывается дружба, и дружба распадается. Всему свое время, достойный алхимик, всему свое время.
— Слова твои не ободряют, Крюпп.
— Разделите со мной сей необычайный напиток!
— Погреба защищают десятки чар — вдвое больше, чем в прошлый твой визит.
— Неужели?
— Но ты не потревожил ни одну.
— Необычайно!
— Да уж.
Демон рыгнул, и комната заполнилась тяжелый запахом копченой рыбы. Даже он сам поморщился и сомкнул щели ноздрей.
Крюпп расцвел улыбкой и достал несколько ароматических свечей.
Походящее на спутанные петли кишок собрание труб, клапанов, медных шаров, заслонок и выпускников занимало целый угол большой комнаты. От странного механизма доносились ритмичные (и весьма заразительные) вздохи и стоны, бормотания и зловещие шепотки. Наружу торчали шесть сопел с креплениями для труб или шлангов (в настоящий момент из них вырывались столбы синего пламени, отчего воздух стал сухим и даже слегка потрескивал). Баратол и Чаур работали целый день голые по пояс, и торсы их стали скользкими от пота.
Большая часть оборудования жалкой пекарни была демонтирована и перенесена на тесный задний двор. Чаур стоял на коленях, стирая тряпкой грязь и мучную пыль с отлично пригнанных друг к дружке каменных плит. Баратол осматривал основания трех горбатых печей. Он с радостью заметил, что в кирпичную кладку кое-где вставлены большие блоки пемзы. В задние стенки печей входили трубы с газом; под очагами располагались горелки из овальных трубок с отверстиями. Можно ли переделать печи в низкотемпературные горны? Вероятно. У дальней стены стояли медные корыта для замеса теста — они послужат для закаливания кузнечных изделий. Он купил в прибывшем из Крепи караване наковальню (прежний ее заказчик, к сожалению, умер, пока предмет еще был в пути). Простая форма, рассчитанная на возможность перевозки — работа ривийцев, как ему сказали. Не такая большая, как нужно ему, но на первое время сойдет. Различного типа щипцы и прочие инструменты нашлись на развалах в западной части города (в том числе отличный молот аренской стали, без сомнения, украденный у кузнеца малазанской армии).
Завтра он в первый раз закажет дрова, уголь, кокс, сырую медь, олово и железо.
Было уже поздно. Баратол выпрямился, закончив осмотр печей, и сказал Чауру: — Хватит на сегодня, дружище. Мы в грязи, да — но если покажем монету, в ближайшем ресторанчике нас накормят. Может быть. Не знаю как тебе, но мне кружка холодного пива была бы в самый раз.
Чаур поднял голову. Перепачканное золой и грязью лицо расплылось в широкой улыбке.
Тут дверь чуть не слетела с петель, и внутрь ворвались шестеро типов самого неприятного вида. Они начали озираться, помахивая дубинками и молотками. Еще через миг вошла хорошо одетая женщина, протолкалась между громилами и улыбнулась Баратолу: — Уважаемый господин, вы занимаетесь незаконной деятельностью…
— Незаконной? Уверен, что это преувеличение. Но, прежде чем ты прикажешь своим негодяям устроить погром, я должен сообщить, что я не только открыл клапаны, но и испортил заслонки. Иными словами, любое повреждение приведет к возникновению, э, огненного шара, вполне возможно, способного разрушить изрядную часть квартала. — Помолчав, он добавил: — Такое намеренное разрушение будет воспринято как нечто… гм… незаконное. К вам-то никаких претензий не будет, ведь все вы умрете, но пославшая вас Гильдия заплатит огромный штраф. Он ее, пожалуй, разорит.
Улыбка женщины давно успела погаснуть. — О, да ты большой умник. Что же, если нам не удастся разнести твою лавочку, придется заняться самим тобой.
Баратол прошел к разделочному столу, вытащил кожаный мешок и достал из него круглое глиняное яйцо. Поглядел в лицо женщины, на ее громил и с удовольствием отметил внезапную их бледность. — Да, это морантская гренада. Малазане зовут такую долбашкой. Попробуйте напасть на меня и моего компаньона, и я с радостью совершу самоубийство — в конце концов, чего нам терять? Вы тоже нас убьете, дай лишь шанс.
— Ты разум потерял.
— Думайте как хотите. Вопрос в том, потеряете ли его вы.
Женщина явно колебалась. Наконец она зарычала, развернулась и вышла, жестом позвав всю свою команду. Баратол со вздохом засунул долбашку в мешок. Колотун рассказывал ему, что морантские припасы поставляются ящиками по двенадцать долбашек, и в каждом тринадцатом ящике имеется тринадцатая долбашка. Пустая. Почему? Кто знает? Моранты — странный народ.
— В этот раз сработало, — обратился он к Чауру, — но сомневаюсь, что этого хватит надолго. Так что первый заказ — снарядить тебя. Доспехи, оружие.
Чаур тупо смотрел на него.
— Помнишь запах крови, Чаур? Тела, мертвые, порубленные на части?
Чаур вдруг яростно, облегченно закивал. Баратол вздохнул снова. — Давай-ка выйдем через задний ход и поищем пива.
Мешок он захватил с собой.
Где-то в другом конце города, едва прозвучал десятый звон, человек без пальцев устремился к очередной таверне, замышляя убийство. Жена его вышла в сад и склонилась перед камнем, полируя его промасленным песком и куском толстой кожи.