– Вы с ума сошли! – сказал я.
Он достал из нагрудного кармана толстый конверт плотной бумаги и, встряхнув, подал его мне:
– Бронь на билеты и паспорта!
– Билеты – куда?! – закричал я.
– Придумайте что-нибудь!
– А кто вы?!
В поднимавшемся оглушительном реве турбины Александр нашел силы для улыбки:
– Скажем так: не майор и не зенитчик! Мне пора, простите! Сейчас будет машина! Они не должны видеть нас! – Он пожал мне руку, кивнул Юлии и, ссутулившись, точно под дождем, побежал к вертолету.
Так, минуту спустя мы остались одни.
Сколько хватало взгляда, во все стороны простиралась темная промозглая равнина. Не было видно ни одного огонька. Нижний край облачности, ровный и отчетливый, словно потолок, едва ощутимо фосфоресцировал. Набегавший порывами ветерок копошился в огромной луже забытого парашюта. Я смотрел на сейф-сундучок, оставленный Александром, и с замиранием сердца представлял, что все это мне снится.
Юлия неожиданно заплакала.
– Перестань, – попросил я и, оттолкнув ногой сундучок, стал прохаживаться вдоль купола.
Я пытался представить себе, где сейчас Хлой и чем он занят: все еще накрыт пледом? пьет горячий бульон? Впрочем, собственно, чего ж нам было ждать еще? Человеческого моря, скандирующего наши позывные? Ковровой дорожки, посыпанной розовыми лепестками? Чепуха. Инерция горя, как говорил Профессор. Нельзя – глупо и страшно – ждать благодарности за свои страдания. Не может быть ничего более унизительного, чем это поощрение прошедшей боли. По идее-то, как раз в точку попала Юлия, намекнув Александру про расстрел. Вот чего следовало ждать. Пули, а не бульона. Сырой холодной ямы, а не роз.
Не глядя под ноги, я несколько раз споткнулся и чуть не упал, пока наконец, будто в унисон моим нервным разглагольствованиям, где-то на самой границе неба и земли не проклюнулись и не стали приближаться, подплывать натужным бормотанием мотора дрожащие светлячки автомобильных фар.
– И благословен и здравствует, – прошептал я, подошел к Юлии, указал ей на этих светлячков и со стиснутыми зубами глядел на них.
В пыльном, пропахшем сапогами и скрипевшей всеми деревянными сочленениями кунге военного тягача мы всю дорогу протряслись у единственного окошка в двери. Мы сталкивались шлемами, будто бильярдные шары, однако еще крепче прижимались к окошечку и друг к другу. И когда под колесами понеслось гладкое, блестевшее от воды полотно асфальта, и машина, как будто удалившись от кунга притихшим мотором, ощутимо прибавила ходу, мы переглянулись, как сумасшедшие.
Мало-помалу дорога выпрямлялась и, разливаясь, обрастала фиолетовыми фонарями. То и дело, помигав дальним светом, нас бесшумно обскакивала легковушка, и после долгого сосредоточенного преследования обходила чуть не впритык лакированная баржа автобуса. Указатели, выбегавшие с нашей стороны дороги, обращались к нам неосвещенными спинами, а прочитать располагавшиеся на другой стороне мы могли только в том случае, если по встречной полосе пролетала машина. Так до самого аэропорта мы впустую гадали, где и в окрестностях какого города оказались.
На привокзальной площади, парализовав шумную компанию с пивом и бутербродами, тягач остановился прямо против стеклянного портала главного здания. Солдат-водитель с треском распахнул дверь будки и улыбнулся, будто видеть нас составляло для него неслыханное счастье. Мы посмотрели на него так, словно он открыл дверь нашей спальни. Я даже начал было что-то объяснять, но Юлия толкнула меня в бок. Держа перед собой сейф-сундучок, я стал спускаться по отвесной, в три ступени, лесенке. Эти три ступени были для меня ступенями в пустоту, в пропасть. Ступив на асфальт, я потрогал его носком ботинка, как воду. В мое утешение – которое, впрочем, вряд ли могло быть подкреплено разумными посылками – асфальт был влажным после недавней поливки.
Не глядя, я протянул свободную руку Юлии и чуть не ударил ее по лицу. Она поймала и сдавила мои пальцы.
Сияя от счастья, водитель уступил нам дорогу:
– Приехали.
– Погоди, – прохрипел старший машины, сонный мятый сержант, и кивнул с зевком на будку. – Там же этот еще…
– Точно. – Водитель хлопнул себя по ноге и полез вверх по лесенке.
Пока он громыхал в кунге сапогами, сержант привалился спиной к грязному номерному знаку, потер глаза и равнодушно уставился на компанию с пивом и бутербродами, все еще парализованную. За прозрачным трехэтажным фасадом виднелась часть громадного табло. Изумрудный оттиск геометрических граффити лежал на стеклах, отражался в лужах и в хромированной кромке забрала Юлии.
– Один не смогу! – закричал из будки водитель.
Сержант беззвучно выругался.
– Что там? – спросила его Юлия.
Сержант, не ответив, переступил с ноги на ногу и с брезгливой усмешкой продолжал разглядывать компанию.
Наконец в дверях будки показалось красное от натуги лицо водителя и под ним – пульсирующий пузырь парашютной материи. Шелковый этот пузырь мгновенно сдулся на пороге, потек бурной бесшумной струей на асфальт. Пыхтя, солдат принялся выгребать оставшуюся его часть из салона.
– Идиот, – сказала Юлия сержанту.
В компании одобрительно вздохнули и зашевелились, однако сержант, казалось, и вовсе перестал слышать что-либо. По-моему, он засыпал.
Юлия увлекла меня к стеклянным дверям.
Со стороны компании донесся звяк бутылки, тихий смешок и шипенье полившегося пива.
– Эй, – позвали нас полушепотом, – а вы откуда, ребята?
– С Луны, – ответила Юлия не задумываясь.
Аэропорт в этот час почти пустовал. Уборщица в желтой спецовке катила прямо на нас тележку с ведрами воды. Тележка дребезжала, мыльная вода хлестала через края. Уборщица мурлыкала на ходу не то песенку, не то ругательство. Чтобы избежать тарана и мыльного душа, нам пришлось прижаться к стене. Зал ожидания, ресторация, камеры хранения – все это располагалось либо на втором этаже, либо в цокольном, и слава богу. Часы, висевшие чуть ли не на всех стенах, с небольшой погрешностью сходились на половине второго. Неясным, правда, оставалось, чье это время – местное, столичное или гринвичское.
Девушка за конторкой дежурного администратора приняла нас, кажется, за экипаж какого-то особого рейса. То, что ей удалось выяснить из нашей брони, лишь укрепило ее в своих мыслях. Она заказала нам гостиницу и, даже не поинтересовавшись, куда мы собираемся лететь, размашисто заполняя розовый бланк, извинилась за то, что ближайший первый класс в столицу будет только под утро. Мы хором возразили, что не обязательно первый, но обязательно – ближайший. Девушка стукнула по конторке ногтем и еще раз перечитала бронь.
– Но по этой линии мы обязаны предоставлять первый. – Ее брови симметрично вздрогнули.
Тут она как будто впервые увидела нас: поочередно смерила взглядом меня и Юлию, даже налегла животом на стойку, пытаясь разглядеть нашу обувь.
– По какой линии? – уточнила Юлия.
– По правительственной.
– Так тем более… Тем более нужен ближайший.
Под ухом девушки сверкнула сережка. Она перечеркнула бланк и стала заполнять новый.
Ближайший рейс вылетал через два с половиной часа. То есть через час с небольшим должны были объявить регистрацию. Я был голоден. Где-то работал телевизор и время от времени раздавался дружный приглушенный хохот. Как всегда, оказываясь в хорошо освещенном и просторном помещении ночью, я чувствовал знобящий холодок под сердцем. Внезапно что-то щелкнуло, зашелестело по всему этажу, раздался мелодичный сигнал, и равнодушный женский голос сообщил, что рейс такой-то откладывается на час из-за погодных условий.
Вид правительственной брони, видимо, вновь подвиг нашу дежурную красавицу к очередной догадке, она улыбнулась, широко перечеркнула второй заполненный бланк и сказала, что билеты доставят к нам в номер через десять минут. Я едва мог удержаться, чтоб не ответить ей, и почему-то загляделся на ее сережки. Юлия потянула меня за руку с сундучком. Сундучок громко ударил по стенке конторки.
– Черт, – сказал я.
– Вы что? – испугалась девушка.
– Ничего, – холодно ответила Юлия, и мы пошли на третий этаж, в гостиницу.
Из окон номера открывался вид на поле аэродрома.
Пока Юлия была в ванной, я смотрел в эту зыбкую, усеянную мигающими россыпями огней темноту, и видел, как трижды – мгновенно, бесшумно и на всю ширину – ее перечеркнула ослепительная линия взлетной полосы.
Юлия вышла из ванной.
– Ты чего не раздеваешься?
Я обернулся и, увидев ее в банном халате, с обмотанным вокруг головы полотенцем, вдруг почувствовал, что пол поплыл у меня под ногами.
– Ты что? – воскликнула она, бросила полотенце и подхватила меня.
Несколько минут спустя, голый, я сидел на краю ванны и шипел от боли, в то время как Юлия меняла пластырь на моей шее.
– Одного понять не могу, – говорила она, отдуваясь, – как ты прошел все эти медкомиссии? Куда они смотрели?
Ссадина на ее щеке опять начинала кровоточить, но она еще не замечала, не чувствовала ее. Вишневое пятнышко крови въелось в отворот халата.
– …у тебя ж от высоты голова кружится.
– Теб… – Я хотел сказать ей про кровь, но она одернула меня:
– Сиди.
В дверь номера постучали.
Юлия пошла открывать.
– Билеты? – спросил я, когда она опять появилась в ванной.
– Билеты…
С пластырем было покончено, я полез под душ.
Из приоткрытой двери сквозило и доносился голос Юлии, говорившей по телефону. Стоя упершись рукой в кафельную стену, я слушал, как горячая струя с треском режет меня по затылку. Озябнув, я хотел закрыть дверь, но высовываться из-за занавески ни с того ни с сего показалось мне стыдно. Без скафандра я представлялся себе каким-то уменьшенным, ненастоящим человеком.
– Долго еще? – спросила Юлия в щель. – Я заказала одежду. Тут, кстати, про нас передают.