ажды ему довелось видеть такую сцену в долине Луары. Тогда охотники скормили собакам потроха – это была награда за то, что псы не растерзали загнанного оленя, а уважили егермейстера, позволив ему поразить дикого зверя в сердце и испытать от этого радость.
10
Как выяснилось, никто из них не бывал раньше в Манчестере, кроме Уилсона, который объяснил Флоренс, что приезжал сюда с ее отцом купить местную телевизионную станцию.
– И что вы с ней сделали? – удивленно спросила Флоренс.
– Мы ее закрыли, – ответил Уилсон.
– Неужели вам удалось их соблазнить таким заманчивым бизнес-планом?
– Не совсем, – улыбнулся Уилсон. Они обсуждали недобрые предчувствия Флоренс относительно медиаимперии отца с самой поры ее бурной юности, когда она превратилась в пылкую защитницу прав трудящихся, окружающей среды и высоких моральных принципов честной журналистики.
Флоренс улыбнулась в ответ. Уилсон давно уже стал членом семьи, или, точнее сказать, он как раз и не стал членом семьи, но, что делало ему честь, был близким, которого она знала всю свою жизнь и любила за преданность и доброе чувство юмора.
– Я чувствую себя виноватой за то, что арендовала этот частный самолет, – призналась она. – Я только что доказывала своим детям, что это аморальная практика – из-за углеродистых выбросов в атмосферу.
– Ну, – продолжал Уилсон отвечать на ее вопрос, – иногда приходится покупать телестанцию, чтобы уничтожить конкурента, а иногда приходится арендовать частный самолет, чтобы не отстать от своих конкурентов – в данном случае, от твоих сестер.
– И к тому же в последнюю минуту у нас появился новый пассажир, – заметила Флоренс, удивленно округлив глаза, но не желая вдаваться в подробности.
– Именно, – согласился Уилсон, тоже тактично умолчав о деталях. – Ну что ж, я думаю, нам следует воспользоваться этими углеродистыми кроватями, которые ты для нас арендовала, чтобы мы прибыли в Манчестер в нормальной физической форме. Лететь нам недолго.
– В прошлом году я высадила семьдесят тысяч деревьев, – сообщила Флоренс.
– И теперь пора распылить на них удобрения с воздуха, – сказал Уилсон, положив руку ей на плечо. – Доброй ночи, Фло. До встречи в «Северном энергокластере»[22].
– Доброй ночи! – И Флоренс в знак прощания устало дотронулась ладонью до его руки.
Она уединилась в звуконепроницаемой тесноте своей спальни, скинула туфли, стянула платье, сменила бюстгальтер на футболку, на автомате почистила зубы в санузле и упала на кровать. Она потянулась под одеялом, надела беруши, потом наглазники, снова сняла их и выключила свет.
Неожиданно появившимся перед вылетом пассажиром, кого ей не хотелось обсуждать с Уилсоном, чтобы тот не смог услышать их беседу, был Марк. Он ей перезвонил, когда Уилсон с Крисом все еще летели из Ванкувера, и сообщил, что хочет помочь найти своего тестя. Флоренс не знала, как ей отнестись к столь внезапной перемене: ведь еще несколько часов назад он предпочел собственную безопасность всем прочим соображениям, – но интуитивно она поняла, что это проявление своего рода неустойчивой искренности. Его ненависть к Эбигейл, хотя и лютая, правдоподобно дала слабину под бременем неуверенности и чувства вины. Если Уилсон будет решительно возражать против его участия в поисках, она могла бы хоть сейчас отменить приглашение Марка, но пока она считала, что все они могут собраться в аэропорту Ла Гардия.
– «Позволь друзьям быть далеко, но врагов держи поблизости» – так загадочно отреагировал Уилсон, когда она рассказала ему про Марка.
– Это откуда – из «Крестного отца» или «Искусства войны»[23]?
– Не знаю, – ответил Уилсон. – Я сам только что придумал.
– Уилсон! Мне нужен серьезный совет!
– Послушай, у нас нет никакого плана, так что Марк вряд ли сможет предать нас, раскрыв сестрам наш план; с другой стороны, он может сообщить нам что-то полезное. Словом, я думаю, он может полететь с нами.
Как только они узнали, что Данбара держат где-то взаперти в северо-западной части Англии, команда волонтеров Уилсона остановила свой выбор на трех частных клиниках, но во всех трех им отказались подтвердить, что у них содержится такой пациент, и не было никакой возможности выяснить причину отказа – то ли дело в политике секретности, то ли в неведении, то ли просто в отсутствии там Данбара. В любом случае найти его теперь не представлялось возможным. Когда Уилсон прибыл в Ла Гардия, одна из его команды волонтеров уверенно предложила сократить число исследуемых лечебниц до двух, если только ночной сторож, с которым она беседовала, «не является претендентом на Оскар за лучшую мужскую роль» – настолько ее поразил его ответ, и она изобразила для Уилсона унылую пародию североанглийского диалекта, на фоне которой густой свистящий говорок Дика ван Дайка сошел бы за самый что ни на есть натуральный кокни[24].
– Как-как? Генери Данб’р? Знам’нитый Генери Данб’р? У нас т’ково нету, мил’чка, а если б был, я б зн’л. У нас т’кой с’крет недолг’ бы прод’ржался.
Эта запротоколированная откровенность убедила Флоренс и Уилсона, и они решили (ничего не сообщив Марку) разбиться утром на две команды, чтобы порознь проверить оставшиеся две клиники.
– Я поеду с Крисом, – вызвалась Флоренс, – а ты лучше меня сможешь выяснить истинные намерения Марка. К тому же, – добавила она с внезапной откровенностью, которую Уилсон так в ней любил, – мне просто хочется поехать с Крисом.
– Ну разумеется, – сказал Уилсон, с невинным видом согласившись с ее практичным предложением, а сам вспомнил, как они с Данбаром когда-то обсуждали вопрос, поженятся ли их дети. – С удовольствием воспользуюсь возможностью узнать, почему твои сестры так обрадовались, когда я ушел из совета директоров. Марк может даже и не догадываться, что ему известно, и в разговоре могут всплыть кое-какие детали, которые хотя бы намекнут мне, чего они добиваются.
Если Флоренс не могла сейчас заснуть – а ее мучила бессонница, – то отчасти причиной тому была перспектива остаться с Крисом наедине, во время поездки по, как говорят, очаровательному Озерному краю в поисках клиники под названием Медоумид. Ни она, ни он до сих пор никогда не бывали в Озерном крае, и, несмотря на безотлагательность и опасность предстоящего путешествия, Флоренс не могла не вспомнить множество их совместных экскурсий, совершенных в прежние годы, особенно когда они встречались – а было им тогда по двадцать с хвостиком. Ее даже коробило, что самые яркие воспоминания и фантазии о сексуальной страсти относились к временам ее романа с Крисом. В самом начале это была просто животная одержимость, когда одевание казалось ей нудной прелюдией перед раздеванием, когда им не терпелось посреди шумной вечеринки сбежать и уединиться на заднем сиденье его машины, а потом вернуться вспотевшими, взъерошенными к скучной компании и их дурацкой слащавой музыке. Когда ей было двадцать три, они отправились в тур по Европе, и она вспомнила, как ей тогда казалось, что она ощущает исчерпывающую полноту радости жизни, видя через окно их спальни краснокирпичную башню Сан-Джорджо[25], которая размеренно то появлялась, то пропадала в такт движению тонких белых занавесок, то надувавшихся под легким бризом с лагуны, то бессильно повисавших на рамах французских окон. Она до сих пор грезила о той поре, когда они отправились в пеший поход по Нью-Мексико и нашли пещеру цвета бледной охры, где пол был настолько мягким, а песок настолько теплым и плотным, что на нем любая позиция была удобной для тел, и бог знает, каких только поз они там не перепробовали, и на коленях, и по-змеиному извиваясь, и катаясь по грунту. Боже, боже, как же давно это было, а такое впечатление, что совсем недавно, по крайней мере так казалось сейчас, на борту этого маленького авиалайнера, с тонкой перегородкой между их спальнями.
Об измене Бену не могло быть и речи, по крайней мере, так она считала до сих пор. Было ли прелюбодеяние с мужчиной, чьи права на нее возникли значительно раньше, чем у ее мужа, худшим грехом, чем обычная измена, или же это просто восстановление естественного порядка вещей, нарушенного ее замужеством? Как ей в голову мог прийти такой вопрос? Она любила Бенджамина как мужа, как мужчину, от которого она родила детей. Она сознательно избегала беременностей, встречаясь с другими – со всеми, кроме Криса. Они жили словно в промежуточной зоне: оба были молоды и непостоянны в своих устремлениях, чтобы у них возникло ясное намерение, слишком безрассудны и страстны, чтобы предвидеть неожиданность. В каком-то смысле неожиданным было то, что она так и не забеременела от Криса. И к тому моменту, когда она могла четко высказать свое сожаление по этому поводу, они окончательно расстались, мирно, без истеричного хлопанья дверями, что, кстати, у них происходило регулярно, пока они встречались.
В серьезности ее отношений с Крисом было что-то неуловимо инцестуальное. Ее отец с энтузиазмом вжился в роль крестного, и в детстве Крис всегда был рядом с ней, проводя с Данбарами добрую часть долгих летних каникул на их домашнем озере. Она помнила их первый детский поцелуй, когда они неловко стукнулись зубами и носами, но Крис мог легко сыграть роль братика или по меньшей мере казаться ей слишком знакомым, чтобы быть соблазнительным, если бы не решающая роль того периода, когда они почти не виделись после того, как Уилсон встал у руля европейской штаб-квартиры компании. Криса отправили в частную школу в Англию, и он стал проводить летние каникулы в Италии и Франции. Хотя Данбар продолжал видеться с крестным сыном во время своих частых поездок в Европу, первая половина отрочества Криса прошла в отсутствие Флоренс. Они встретились после долгого перерыва, когда обоим было по семнадцать, и ее странным образом восторгало чувство робости в присутствии парня, о ком она привыкла думать, что знает его как облупленного; это было похоже на неожиданное открытие, что в доме, где ты жила всю жизнь, оказывается, есть еще один флигель, куда ты никогда не заглядывала, но куда теперь страстно желала попасть. И ни она, ни он не знали, что делать с этим слиянием разных потоков. А много позже они увидели легендарную «Встречу вод» в Манаусе, где ленивая желтая Амазонка и стремительная студеная Рио-Негро на протяжении нескольких миль бегут параллельными руслами, и она сравнила эту картину с событиями того памятного лета, когда ее привычная нежная симпатия к Крису вдруг соединилась с новым дерзким влечением, и она долго не могла найти способа их примирить. Но только на следующее Рождество они начали целоваться – часами напролет, и следующим летом впервые занялись любовью. Флоренс была потрясена, поймав себя на мысли, что на фоне той первобытной связи ее брак кажется актом прелюбодеяния!