Сидя рядом с отцом и положив руку ему на плечо, Флоренс чувствовала облегчение оттого, что он теперь под ее защитой, хотя ее беспокоила мысль, что человек, с которым она мечтала воссоединиться, возможно, никогда больше не вернется из ссылки в мир галлюцинаций, куда его ввергли старшие дочери. Она забралась в камбрийскую глушь, чтобы вернуть отца, но она понятия не имела, как вернуть его из глухих глубин души. Ничто в его восхождении к вершинам власти не подготовило его к испытаниям последних недель, и в частности, к тяготам последних дней, когда, кажется, его сознание придавило непомерное бремя знания, которое он не смог осмыслить. Так наводнение, хлынувшее на плоскую каменистую равнину, где не нашлось ни склона, куда бы мог устремиться поток, ни почвы, куда бы могла впитаться вода, смывает все живое, не породив взамен никакой новой жизни. И как же достучаться до него посреди безжизненной водной пустыни?
Когда при заходе на посадку над Лондоном самолет попал в зону турбулентности, Данбар нахмурился во сне и приоткрыл глаза. Он взглянул на Флоренс с недоверием, граничащим с отвращением.
– Тебе говорили, что ты очень похожа на мою младшую дочь? – спросил он, неожиданно четко выговаривая слова, что было удивительно, если учесть, в каком состоянии он находился перед тем, как уснуть.
– Я твоя дочь, – произнесла она. – Я Флоренс.
– Нет, – возразил Данбар, – ты не можешь быть моей дочерью. Но ты и правда на нее очень похожа.
Он поднял руки и, как ей показалось, сжал ладонями воздух вокруг своей головы.
– У меня сложности, – сообщил он, ощупывая пальцами пустоту, словно намеревался определить степень ущерба, – с приведением своих мыслей в порядок.
– Да, – кивнула Флоренс.
– Если тебе нельзя шагать по щелям между камней на мостовой, но больше шагать тебе негде… – он осекся, и его пальцы продолжали ощупывать воздух – так слепой изучает лицо незнакомца, – …и ты должен любой ценой избежать того, что происходит!
– Я понимаю, – произнесла Флоренс. – Но теперь ты в безопасности.
– В безопасности? – язвительно переспросил Данбар. – Если ты так думаешь, то ты дура! Жизнь – это постоянное падение, и как только ты это понимаешь, это падение уже не прервать. Ты понимаешь, о чем я? Нет твердой поверхности, тебе не на что упасть…
Флоренс интуитивно чувствовала, что он имеет в виду, но не знала, как на это реагировать. Вообще бессмысленно пытаться убедить человека в ошибочности его убеждения, а в случае с его убеждением, что ни в какой он не безопасности, заверение в обратном он воспримет как лишнее, пускай и завуалированное, подтверждение его правоты. Его голова, похоже, чуть прояснилась после еды и отдыха, но это прояснение ума просто помогло старику чуть четче описать испытываемое им замешательство и отчаяние. Ей ничего не оставалось, кроме как сидеть возле него и терпеливо ждать, когда ему станет лучше.
– Это еще что? – спросил Данбар, почувствовав легкий толчок при приземлении самолета.
– Мы прилетели в Лондон, – объяснила Флоренс.
– А Питер тут? – с тревогой спросил Данбар.
– Нет, он остался в Камбрии, – успокоила его Флоренс.
– Вот дуралей! – насупился Данбар. – Мы же собирались отправиться в Рим пить негрони! Он сам предложил – среди знаменитых на весь мир руин! Он помог мне сбежать из тюрьмы. Нам надо включить его в зарплатную ведомость!
– Обязательно, папа! – Флоренс встала с кровати. Надо было подготовить отца к визиту гостей, которые скоро сюда подъедут. Она сочла, что ей не стоит присутствовать в момент подписания завещания, которое будет изменено в ее пользу. Это могло бы показаться тонкой формой вымогательства, к тому же команда юристов, которую описал Уилсон, едва ли уместится в спальне отца, даже если ее тут не будет.
– Как ты меня назвала? – встрепенулся Данбар. – Ты – Флоренс… так?
– Да! – отозвалась Флоренс.
– Я везде тебя искал! – Данбар раскрыл ей объятия.
Флоренс обошла кровать и, встав возле изголовья на колени, поцеловала отца в обе щеки. Он протянул к ней руку и осторожно тронул пальцами ее макушку.
– Ты сможешь меня простить? – спросил он. – За то, что я отверг тебя и все отдал этим двум чудовищам? Я был гордецом и тираном, а хуже всего, глупцом!
Флоренс подняла взгляд и увидела, что лицо отца мокрое от слез.
– Ну, конечно, конечно, – сказала она, – это я была гордячкой. Мне давно надо было самой сделать первый шаг!
– Нет, – уверенно произнес Данбар, – это все мой мерзкий характер, из-за которого и случился весь этот кошмар, и еще моя привычка повелевать. Ха! – Его короткий выкрик был исполнен разочарования. – Я теперь не могу даже повелевать – иногда, когда я дохожу до конца мысли, я забываю ее начало!
– Ну, мы больше никогда не будем ссориться. – Целуя отца в лоб, Флоренс припала головой к его груди.
– Больше никогда, – повторил Данбар, нежно сжав ее лицо обеими ладонями. – Моя милая Кэтрин, – добавил он, недоверчиво качая головой. – Я думал, что потерял тебя, но ты жива!
14
Пребывая после успеха Флоренс в замешательстве и унынии, Меган переживала один из тех редких моментов в жизни, когда она пожалела, что ее муж внезапно умер в прошлом году. С Виктором Алленом она познакомилась в ту пору, когда бурная карьера на Уолл-стрит уже принесла ему кличку Бешеный пес; в последние десять лет их брака его реноме повысилось до Мерзкого гаденыша. Ни одна крупная сделка – даже те, о которых Виктор не знал ни сном ни духом, – не совершалась без вопроса: «А что об этом говорит Мерзкий гаденыш?» – тревожно звучащего в конференц-залах по всему миру. Он страшно гордился этим прозвищем, которое кому-то могло показаться банальной и невнятной характеристикой, применимой к любому из его коллег, и превратил его в свой почетный титул. В мире, где к его соперникам приклеивались такие клички, как Дарт Вейдер, или лорд Саурон, или Волан-де-Морт, Виктор расценивал свое прозвище как метку истинной значимости, ведь оно состояло из двух простых и понятных английских слов, без каких-либо жеманных намеков на детскую развлекуху. Говоря в общем, это был человек, которого веселили оскорбления точно так же, как раздражали похвалы, которые он расценивал либо как «ослепляющую констатацию очевидного», либо как троянского коня, имеющего целью вытрясти из него деньги. Было весьма затруднительно назвать конкретную сделку или инновацию, за которую он заслужил обожаемый им титул: он использовал вполне легальные дыры в налоговом законодательстве, а его страсть к созданию колоссальных долгов с помощью изощренных и коварных финансовых инструментов, как и его готовность растерзать в пух и прах любую старую успешную компанию, кормившую целый район и десятки тысяч семей, только ради того, чтобы кучка инвесторов могла несказанно обогатиться, в сущности могла удивить кого-то на Уолл-стрит не более, чем свежий хлеб в булочной, но размах его операций, масштаб его лицемерия и степень его сарказма и самодовольства показывали, что, подобно марафонцу, который копит силы для мощного спурта в конце трассы, он сумел оторваться от суетливой оравы прочих мерзких гаденышей и пересек финишную линию, опередив всех своих соперников.
Ах, если бы он был рядом или, что лучше, если бы он вернулся с того света на недельку, как специальный гость-звезда в популярном телевизионном сериале, а потом бы сгинул снова. Меган было нелегко произносить хвалебные речи на похоронах Виктора, дабы оправдать свой новый статус очень важной вдовы, но теперь она могла бы написать оду по такому скорбному случаю. Пока Хесус трудился над ней, стараясь довести до оргазма, она начала мысленно сочинять первую строку: «О, Виктор, должен жить ты в сей момент!» Это был надежный традиционный зачин…[35] «Нам яд твой нужен и твой долг…» Она не смогла быстро подобрать рифму к слову «долг», но в любом случае сочинить эту оду ее вдохновила уверенность в том, что Виктор наверняка смог бы придумать какой-нибудь невероятный агрессивный или обходной маневр для гарантированной покупки «Данбар-Траста». Его старый партнер Дик Байлд крепко держал в своих руках все рычаги, но можно ли ему доверять и готов ли он пойти на необходимый риск? О, вот это да – просто очуметь! Хесусу наконец-то удалось привлечь ее внимание. Он, без сомнения, нашел лучшее применение своему языку, чем когда, лежа на соседней подушке, мурлыкал ей на ухо глупейшие комплименты, в очередной раз желая показать, что он не просто безжалостный убийца, но и застенчивый юноша, на кого благотворно повлияла нежная мексиканская матушка, что и так явствовало из его христианского имени, и это влияние смягчило его шершавый техасский выговор, доставшийся от жуткого папаши, который после армии водил грузовик, пил по-черному и вправлял сыну мозги ремнем. Она уже слышала эту скучнейшую историю.
Тут она поймала себя на мысли, что уже давным-давно не вздыхала. А пожалуй, стоит повздыхать и, может быть, даже постонать.
– Только не останавливайся, – задохнувшись, взмолилась она. – Пожалуйста, не останавливайся!
Если остановится, опять заговорит. В общем и целом, ей все нравилось и так, хотя ее подмывало визжать от досады и одновременно извиваться всем телом, притворяясь, будто она впала в эпилептически-сексуальный экстаз. Конечно, всегда надо быть готовой к внезапной встряске, но последние несколько часов немало ее позабавили – это уж точно. Британская полиция, которой очень хотелось допросить всю ее команду о самоубийстве Питера Уокера, практически ухватила их за хвост, но «Глобал-один» ухитрился взлететь прямо у них перед носом. А опоздай они на несколько минут – и сидеть бы им сейчас в полицейском участке в какой-нибудь богом забытой глухомани. А тут еще и Брэггс как-то очень странно себя повел, заявив, что не может их представлять в суде из-за какого там конфликта интересов. Ясное дело, доктор Харрис, этот старый лис, оказался куда хитрее, чем показался на первый взгляд. Но в любом случае ее совесть чиста: каким образом, интересно, они могут быть виновны, если они находились далеко в ту минуту, когда этот законченный псих вешался в душевой. Но она не удивилась, что их в этом обвинили: все, кому не лень, вечно нападали на ее семью. С завистью ничего нельзя поделать, это же свойство человеческой природы, о чем еще мать предупреждала ее, когда маленькая Меган пошла в детский сад, но ужасно было видеть, как зависть поднимает свою уродливую башку вот в этот самый момент.