Флоренс, как всегда, была полным кошмаром. Им удалось избавиться от нее на целый год, но вот она вернулась и стала вмешиваться в дела, в которых ни черта не понимала. Ну конечно, она взяла папу под свое крыло, как всегда это делала. Последней родилась, а всегда умудрялась быть при папе на первых ролях. И хотя всю жизнь Меган видела, как Флоренс постоянно была на виду и ничтоже сумняшеся монополизировала любовь их общего отца, при том, что ни одна из ее старших сестер не могла завоевать хотя бы капельку этой любви ни покорностью, ни лестью, ни попытками поддакивать папе во всем. Но теперь дело приняло серьезный оборот: они не могли позволить Флоренс снова стать папочкиной любимицей-малышкой. Теперь Флоренс встала между Меган и призом, ради которого они с Эбби трудились три года не покладая рук. Налопавшись отцовской любви, она была словно пасущаяся корова, которая забрела на железнодорожные пути как раз в тот момент, когда из-за поворота показался мчащийся на всех парах состав. И что касается Меган, последствия будут вполне предсказуемыми. Флоренс, разумеется, заявит, что ее внезапное возвращение продиктовано исключительно заботой об отце, но, во-первых, отец был помещен в отличную (и очень дорогую, между прочим) клинику, где ему оказывалась профессиональная помощь по высшему разряду, а во-вторых, он же не какой-то полоумный старик, которого надо регулярно навещать в доме престарелых (что она со всей ответственностью намеревалась делать в свое время), а могучий символ, вокруг которого могут сплотиться всякого рода деятели с устаревшими и реакционными взглядами. Она и Эбигейл тайно окучивали не страдающих самодовольным лицемерием директоров, соблазняя их не вполне этичными стимулами проголосовать за предложение «Игл-Рока». Они не осмелились подкатиться с такими же посулами к старым союзникам Данбара и Уилсона, но с учетом их голосов и с учетом вхождения в совет директоров доктора Боба они рассчитывали заручиться поддержкой небольшого большинства, надеясь, что остальных директоров можно будет соблазнить весьма и весьма щедрым финансовым обеспечением заявки.
«Игл-Рок» предложит на пятнадцать процентов больше текущей котировки акций, неожиданно пролив на простых акционеров золотой дождь. Разумеется, было бы неправильно взваливать на бедный папин «Траст» неподъемное бремя нового долга: в конце концов, это была чрезмерная задолженность, которая приведет к массовым увольнениям, срочной распродаже дочерних компаний и уничтожению старых прибыльных фирм. Другими словами, случится именно то, чего они и добивались. Они намеревались сделать из «Траста» небольшую компанию с малочисленным персоналом и эффективным менеджментом, и лет через пять, когда она обретет новое лицо, снова выставить ее на продажу. Если верить Дику Байлду, они с Эбби смогут заработать по 1,4 миллиарда каждая – что не так уж и много с учетом того, с какими сложностями им сейчас пришлось столкнуться, – но они же делают только то, что представляется вполне здравым с точки зрения бизнеса, и лучше пусть этим занимаются люди, которые искренне любят компанию, а не какие-то алчные чужаки. Нет, правда, беспокоиться не о чем. «Игл-Рок» выдвинул предельно ясное и финансово выгодное, юридически безукоризненное предложение о дружественном поглощении, и больше никто не заинтересуется покупкой «Данбар-Траста» по такой цене, коль скоро он профукал контракт на космическое вещание в Китае, который достался «Юникому».
– Боже, как же хорошо, – простонала она.
Ее пугало, как быстро она уставала от своих любовников. Еще вчера Хес казался ей таким обалденным, ее восхищало его молодое, блестящее от испарины тело, лихорадочно сосредоточенный взгляд, придававший ему сходство с сапером, торопящимся обезвредить ядерный заряд, – а на самом деле парень просто старался доставить ей наслаждение, которое волна за волной захлестывало ее тело. Но почему теперь он вызывал у нее чувство досады и разочарования? Не потому же, что в соседней комнате больше не было доктора Боба, и оттого ее уже не забавляло, как раньше, закатывать припадки с оглушительными воплями. Она же не была такой уж откровенной притворщицей, хотя ей доставляло некое мстительное удовольствие знать, что он находится за стеной, мучаясь ревностью или, по крайней мере, бессонницей. В мире, лучшем чем этот, Хес мог бы продержаться в ее любовниках несколько недель или просто находиться при ней в качестве запасного сексуального партнера, которым она бы пользовалась, когда ей это было удобно, но в нынешней напряженной ситуации придется попросить его об одолжении. У нее не было времени облечь свою просьбу в какую-то вычурную форму, кроме как представить ее в виде отчаянной необходимости. Ей придется пролить беззвучные, но обильные слезы, под непритворным впечатлением от бремени необходимости попросить о чем-то столь противоестественном, но также интуитивно понимая, что Хес не сможет устоять перед ее слезами, так как в детстве часто видел, как отец распускал руки, и утешал избитую мать, горько плакавшую в углу их хибары. Хес согласится с приличествующей серьезностью, да еще и начнет разглагольствовать о том, что, на его взгляд, от нее требуется немалая отвага, чтобы принять такое жесткое решение. А она в ответ бросится ему на шею и крепко прижмется, отчего сумеет выжать из своих глаз еще пару слезинок прямо на его безволосую грудь. И в это мгновение полного покоя небольшая лужица влаги сформируется в ложбинке между его неотразимых грудных мышц. Меган невольно восхитилась своей педантичной режиссурой.
Но возможно, в этом-то и беда: теперь, когда она вообразила, как направит Хеса к цели, как самонаводящуюся ракету, ей казалось нелогичным, если не сказать опасным, продолжать общаться с ним. И все же она понимала, что этот взрыв эротического энтузиазма – лишь маленькая деталь в общей картине. Все ее любовники спали возле края берегового обрыва, который, казалось, с каждым новым ее увлечением становился все ближе и ближе. Прекратится ли когда-нибудь процесс эрозии почвы? Или будет продолжаться до тех пор, пока утесистый берег не обвалится вместе с ней и она рухнет на груду исковерканных тел на каменистом пляже внизу?
Любовь – это, как ни крути, театр. И она была вечно недовольным режиссером спектакля, а одновременно и его примой, ради которой и была затеяна вся постановка. Если исполнителя главной мужской роли по какой бы то ни было причине увольняли, всегда под рукой имелся дублер, готовый занять его место. В сущности, никто больше в труппе и не имел значения. Не было никакой особой причины для их существования. Все они были ноли, помноженные на ноль. Она помнила единственный случай, ей тогда было лет десять, когда на уроке математики ее вдруг осенило: приставив нолик в конце любого числа, его можно удесятерить, а вот умножив любое, даже самое большое, число на ноль, его можно свести к нулю. Вот почему она привыкла считать того или иного человека «умноженным на ноль», а не «полным нулем», с учетом радикальной разницы в ролях, которые это гаденькое ничтожество играло в разных ситуациях.
В случае с Хесом их отношения обещали быть особенно пикантными, потому что после того, как он окажет ей эту маленькую услугу, отпадет необходимость его постоянного присутствия рядом с ней. Более того, к ее великому сожалению, Кевину, вероятно, придется устранить следы связи Хеса с ней. В просьбе об устранении следов есть одно неудобство: человек, устраняющий такие следы, сам становится следом. А кто же устранит устранителя? Было время – она никогда никому об этом не рассказывала, и даже наедине с собой всячески пыталась подавить это воспоминание, – когда она была способна взять инициативу на себя. Слава богу, то прегрешение было настолько гнусным, что пришлось уничтожить все улики. Она была тогда слишком молода и слишком безжалостна. Все дурные поступки, которые она совершила с тех пор, имели некий бытовой повод, но то деяние было актом ненависти – и ничем иным. Хотя ей потребовалось какое-то время все заранее подготовить, она действовала по сути импульсивно, в том смысле, что вспышка ее ненависти оказалась настолько мощной, что у нее не осталось ни секунды на обдумывание. Отчасти она до сих пор была немного шокирована тем, что совершила много лет назад, и ей не хотелось об этом вспоминать. Ведь быть шокированной по поводу чего бы то ни было – это так наивно!
Рассудив, что, пожалуй, настала пора громко закричать, Меган начала задыхаться и напряглась всем телом. Ей было приятно ощущать голову Хеса, крепко зажатую между ее бедер, – она выгнула спину и крепче сдавила его голову. Она невольно подумала, что парень не лежал в такой позе со времен тренировочных поединков во время обучения в центре боевых искусств «зеленых беретов». Может, если она внезапно и достаточно сильно крутанет бедрами, ей удастся сломать ему шею и скинуть его обмякшее тело на пол. И она ощутила непреодолимое искушение так и поступить. Странно: она уже приготовилась симулировать бурный оргазм, но теперь по-настоящему сильно возбудилась от своей дурацкой фантазии.
– О боже! – воскликнула она, представив, с каким хрустом сломается его шея. – О боже…
Она крепче сжала бедра и привстала повыше. Достаточно будет одного простого движения – так отверткой завинчивают шуруп…
– О боже! Я конча-аю… – Тут у нее и впрямь перехватило дыхание, чему она искренне изумилась.
Хес рывком вскочил, подполз к ее все еще трепещущему телу и улегся рядом, осторожно массируя себе шею.
– Ну и сильные же у тебя бедра! – произнес он с восхищением.
– О Хес, да ты художник! – вымолвила Меган. – Не могу тебе передать, как ты меня вдохновил!
– Это потому что я вдохновлен тобой, querida[36], – с глупой улыбкой ответил Хес.
Его телячьи нежности и высокопарное признание тотчас вызвали у Меган раздражение.
– И знаешь, Хес, я так бурно не кончала…мм… со вчерашней ночи. – Она улыбнулась и поскребла ногтями его грудную клетку.
– Querida, я хочу держать тебя в своих объятиях всю ночь! – признался влюбленный воин.