яя возможность поговорить по душам, они поблагодарили друг друга за взаимную сдержанность, причем сделали это со смехом и сожалением, показавшим, как близко они подошли к искушению выйти за рамки приличий. Но согласившись с ней, что они поступили мудро, он лишь возжелал ее еще сильнее, чем раньше. Крис счел, что они заслужили поцелуй в качестве награды за самоконтроль, выказанный ими хотя бы в том, что они до сих пор еще ни разу не поцеловались. Да если учесть их безупречно благопристойное поведение, они вообще могли бы уединиться в ее спальне и наделать кучу детей. Если желание поступать хорошо их так смущало и причиняло им столько страданий, отчего же тогда не поступить скверно? Как-то так получилось, что он ощущал лишь острую боль их разрыва, но не радость от их новой встречи.
– Я думаю, что отчасти эта новая волна любви связана с ее недоступностью, – объяснял Крис. – Когда мы жили вместе, мы ведь ссорились каждые несколько месяцев.
– А иногда казалось, что каждые несколько часов, – поправил Уилсон. – Помню, мы с Генри как-то уехали в Китай, а когда вернулись, с удивлением констатировали: ты смотри-ка, дети все еще вместе. А выяснилось, что, пока нас не было, вы таки успели разругаться и снова помириться.
– Верно, – согласился Крис. – Но теперь все по-другому.
Он замолчал и подумал о грустной иронии и бессмысленности поддерживать хорошие отношения с бывшей возлюбленной – ныне счастливой женой и матерью двух детей, у которой добрый обаятельный муж. У него от сердца отлегло, когда машина свернула на Семьдесят шестую улицу и остановилась у дверей отеля. Ему захотелось побыстрее утопить свою меланхолию в суете и хлопотах заселения в номер.
– Хотя кто ж его знает? – задумчиво произнес Крис.
Уилсон молча похлопал его по руке в знак солидарности.
Доктор Боб вымолил себе дозволение уехать из аэропорта отдельно от всех. Ему нужно было срочно переговорить со Стивом Когниченти. Он тщательно спланировал заранее даже этот звонок. Они уговорились созвониться в 23:15. У Стива как раз появится возможность уделить доктору Бобу минут пятнадцать: он будет возвращаться домой с ужина (на котором он присутствовал без жены), сидя на заднем сиденье лимузина, отгородившись от водителя стеклянной перегородкой. Прилетая в Нью-Йорк на «Глобал-один», доктор Боб обыкновенно ехал из аэропорта на корпоративном лимузине или, на крайний случай, заранее бронировал себе место в обычном микроавтобусе-шаттле, который скорее напоминал транспортное средство для перевозки отряда морских пехотинцев по разбомбленным улицам Могадишо, нежели размалеванный фургон из документального фильма по истории рок-музыки, – к счастью, его соседи были озабочены своими делами и не обращали на него внимания.
Хотя ему удалось пару часиков подремать в самолете, он за последнюю неделю так вымотался, что мечтал только об отдыхе. Если повезет, по приезде домой он просто рухнет на кровать, проспит часов десять кряду, а утром взбодрится таблеткой. Возможно, в разговоре с Когниченти его язык будет заплетаться, но ведь ему надо было сообщить тому только одну важную новость: Данбар снова в игре.
Часы показывали еще только 23:02, но Стив отличался фанатичной пунктуальностью, и доктор Боб позволил себе прикрыть глаза и дать мозгам покой. Он не мог думать ни о чем, о чем бы должен думать, что и хорошо, коль скоро он не в силах думать… За последнюю неделю он не переставая думал, думал… а теперь словно наткнулся на стену и оказался не в состоянии сформулировать ни одну мысль.
Черт! Наверное, он вырубился. Где это он? Он удивленно уставился на дешевенький пластиковый телефон, пищащий на черном кожаном сиденье рядом с ним. И тут вспомнил, что надо делать, и жадно схватил вибрирующую коробочку.
– Стив! – громко крикнул он в микрофон.
– Боб! Что с тобой? Ты заснул, что ли? Я уже собрался дать отбой.
– Нет, вовсе нет! – возразил доктор Боб. – Я только сел в машину, и мне пришлось доставать телефон из портфеля. Мы приземлились с небольшим опозданием.
И зачем я ему соврал, подумал доктор Боб. Врать так же виртуозно, как сестры Данбар, он не умел, полагая, что излишняя ложь только усиливает опасность ее разоблачения. В обычных обстоятельствах он бы признался, что заснул, но Когниченти сам создал вязкую атмосферу паранойи. Несмотря на все свое подчеркнутое дружелюбие, он производил впечатление человека, вечно выискивающего у собеседника слабые места, – так белый медведь простукивает лапой льдину в поисках притаившегося под ней детеныша котика.
– Как в Австрии? – поинтересовался Стив. – Вы поместили старика в надежную лечебницу, которую охраняют доблестные эльзасцы?
– Ну, все вышло не так, как планировалось, – промямлил доктор Боб, сразу заняв круговую оборону и забеспокоившись, не потребует ли Когниченти назад свои деньги.
– Как это?
– Флоренс нашла отца раньше нас и привезла его сюда.
– Это же провал, Боб! – холодно произнес Стив. – Мы так не договаривались. Данбар – один из самых упрямых переговорщиков на свете, нам надо было от него избавиться. Он будет в состоянии присутствовать на собрании в четверг?
– Ни под каким видом! – поспешил заверить его доктор Боб. – Он заблудился в горах Озерного края во время бури, плутал там три дня, без еды и без сна. Удивительно, как он вообще остался жив. Марк Раш видел его сегодня утром, и он говорит, у старика полное расстройство психики, и физически он измотан. Жаль, что нам не удалось обеспечить его безопасность. Флоренс вызвала полицию…
– Меня не интересует, что там у вас случилось, – перебил Стив. – Я привык смотреть всегда в одном направлении: вперед! После нашего разговора уничтожь мобильный, который ты сейчас держишь в руке. Я сделаю то же самое со своим.
– Но как же я с тобой свяжусь?
– Никак. Поговорим после завершения сделки о переуступке «Траста». Вот тогда мы встретимся и отпразднуем!
– Ладно, – сказал доктор Боб, которому еще ни разу в жизни не приходилось слышать столь безрадостное обещание что-то с ним праздновать. Но прежде чем он придумал, как завершить разговор на дружественной ноте, связь оборвалась.
– Ну и черт с тобой! – буркнул он, опустил тонированное стекло справа и швырнул «юникомовский» мобильник через четыре полосы шоссе под колеса мчащихся автомобилей.
Подобно пловцу, выдувающему из трубки попавшую туда воду, чтобы восстановить спокойное ритмичное дыхание, Данбар стряхнул остатки неприятного сна: кабана преследовали псы и охотники, намереваясь загнать зверя до разрыва сердца. Он пришел в себя, когда смог услышать собственное тяжкое дыхание и догадаться, что это был только сон, но не вполне еще пробудился и не понимал, где он находится. Его истерзанная душа ощущала лишь элементарные эмоции, а отключенное сознание еще не ориентировалось ни в пространстве, ни в цепочке событий. Каждый прилив страха, или желания, или надежды действовал на него словно сверхдоза снотворного, опрокидывающего его обратно в сон. Ему грезилось, что он пытается выбраться из бурного прибоя на каменистый берег, но неотвратимые волны раз за разом волокут его обратно, увлекая в открытое море. В какой-то момент сон отступил, сменившись полудремой. Острые прибрежные камни врезались в его голые ступни и ладони, пока он тщился увернуться из цепких объятий набегающих волн. Он ощущал уколы боли от порезов на коже, и когда он почти совсем вынырнул из глубин сна и нащупал твердую опору, вновь обретя способность рационального мышления, картина берегового прибоя потускнела и исчезла. Путаница в голове больше не принимала форму навязчивых видений. Он вспомнил, как недавно увидел Кэтрин, что, как он понимал, было галлюцинацией – если только он сам не умер, во что он, правда, не верил. Так что же, черт побери, с ним происходит?
Данбар открыл глаза. Он явно не умер, если только смерть не идеальная копия жизни. Возможно, мертвецов удаляют с глаз долой, как скульптуры, погребенные в музеях, чтобы сохранить их там от любопытных толп и кислотных дождей, заменяя их копиями, которые потом возвышаются на площадях или обнаруживаются при раскопках древних городов. Все возможно на этих зыбких границах, но что эти границы разделяют: жизнь и смерть или здравомыслие и безумие? Он больше не понимал разницу между тайным и явным.
– Сюда! – позвал он тихо, не понимая, зовет ли он на помощь или приветствует боль. А потом крикнул погромче, потому что боль от незнания, что происходит, оказалась куда острее, чем ощущение того, что все пошло не так.
– Сюда!
Дверь отворилась, и в комнату вошла красивая молодая женщина. И недавнее прошлое Данбара, сокрытое сновиденьями и раздумьями, вдруг вернулось.
– Флоренс, – пробормотал он. – Это ты?
– Да, папа!
– Ты спасла меня, когда я заблудился.
Флоренс подошла и присела на край кровати рядом с отцом и, машинально протянув руку и смахнув волосы с его лба, положила ладонь ему на щеку – так она всегда делала, когда кто-то из ее детей болел с высокой температурой. Данбар накрыл ее руку ладонью. Он так изголодался по нежности, что его глаза тотчас наполнились слезами.
– Мы прилетели на самолете в Лондон, – вспомнил он.
– Правильно. А теперь мы прилетели в Нью-Йорк.
– Нью-Йорк, – повторил Данбар, словно когда-то слышал об этом городе, но сам даже и не думал тут оказаться.
– Я ждала, пока ты проснешься, чтобы отвезти тебя в мою городскую квартиру, если хочешь, или… – Флоренс заколебалась, – мы можем поехать ко мне в Вайоминг. Ты же там еще не был, там очень уютно, и ландшафт очень красивый.
– Хватит с меня ландшафтов! – брюзгливо отрезал Данбар.
– Ты будешь им любоваться из безопасного места, – улыбнулась Флоренс, – ты там не заблудишься!
– Никаких ландшафтов! – твердо повторил Данбар. – Разве мне не надо ехать на собрание? Уилсон сказал, что будет собрание.
– Ты можешь поехать, только если захочешь. Теперь самое главное для тебя – отдых!
– Я уже отдохнул, – сказал Данбар, поднявшись с подушек. – Который час?