Он силился определить, какое же по-настоящему чувство скрывается под мешаниной новизны и узнавания знакомого. Для этого были некие основания, нечто, что он едва ли когда-то знал, кроме, быть может, того момента, когда Кэтрин согласилась выйти за него, но тогда его охватило мощное чувство эйфории, а не, как сейчас, ощущение чего-то прочного, незыблемого. Вероятно, это была благодарность. Вероятно, именно так можно назвать ту опору, на которой он сейчас стоял. Да, он ощущал себя – его словарь впервые в жизни осваивал новые территории смыслов – благословенным. Его это никогда не заботило – определять свои ощущения, выходя за обычные для него рамки, когда он различал лишь приятные ощущения и неприятные. Ему никогда не хватало ни слов для анализа собственных мотиваций, ни мотива для развития своего словарного запаса. Он вечно был захвачен действиями, влекомый тем, что казалось ему самоочевидной истиной – что нет и не может быть ничего более осмысленного, чем приумножение власти и денег. Ему уже поздно было пускаться в путешествие в глубь своего «я», но он понимал, что иного выбора у него нет. Последние несколько недель он не просто провел на грани безумия, он оказался вынут из мира фактов, статистики и закономерностей и вброшен в мир метафор, интуитивных озарений и тайных связей. И он не просто эвакуировался из зоны боевых действий, куда ему больше не надо возвращаться; он все еще был заточен в лабиринте, откуда мог выбраться не иначе, как пробравшись в самый его центр. Тем не менее он ощущал, что находится вблизи этого центра и что он найдет выход – дайте только время!
– Привет, пап! – Флоренс вошла в столовую.
– Дорогая, – просиял Данбар, – я вот тут думал, какой я счастливый и… да, благословенный!
Флоренс опустила обе руки ему на плечи и, склонившись над ним, поцеловала в макушку.
– По-моему, я еще никогда в жизни не слышала от тебя этого слова.
– Да, – согласился Данбар. – Это в первый раз. – Он улыбнулся, слегка смущенный.
Она ласково сжала его плечи в знак ободрения.
– Уилсон хочет подъехать к пяти часам, обсудить с тобой кое-какие вещи, если ты не против.
– Да, да, – ответил Данбар, стараясь побороть чувство вины. – Я должен вновь принести ему извинения. Утром я поблагодарил его и восстановил в должности.
– А он и не прекращал работать, – заметила Флоренс, – но я знаю, что он рад, что вернул твое доверие.
– И я рад, что вернул ему доверие, – проговорил Данбар.
– Здорово, что все возвращается на круги своя, – продолжила Флоренс. – Я вот подумала, может, нам сходить погулять в Парке, если не возражаешь. Сегодня чудесный день, и Уилсон приедет только через два часа.
– С удовольствием!
Пока они спускались вниз в лифте, Данбар заметил, что испытывает необъяснимую радость по любому поводу. Лифтер Дэнни, которого поприветствовала Флоренс, войдя в кабину, показался ему человеком почти ангельской доброты: треугольное кожаное сиденье в углу лифтовой кабины привлекло его внимание необычным изяществом и изысканностью старинной миниатюры; темно-серый с золотом холл поразил его зеркалами и цветами в горшках. Швейцар явно был тайно влюблен во Флоренс – кто же его будет за это осуждать? Да и вообще все напоминало Данбару события, описанные в «Одном дне в парке» – его любимой детской книжке, в которой рассказывалось, как мальчик Бобби, в шортиках и в желтом свитерке, вместе со своей элегантной мамой, в темных очках, в кремовом платье с гофрированной юбкой, идет в Центральный парк купить воздушный шарик. История была простенькая и почти бессмысленная, но она вызвала у него, четырехлетнего малыша, восторг, сродни этому чувству восхищения и благодарности, которое он испытывал сейчас, пересекая Пятую авеню и направляясь в сопровождении Флоренс к ближайшему входу в парк.
Когда она спросила, куда бы он хотел пойти, Данбар выбрал тропинку, ведущую к пруду, где посетители любили запускать модели парусников.
– Я думал о нашем разговоре в самолете прошлой ночью, – сказал он. – Я чувствую себя вполне отдохнувшим и…
– Благословенным? – улыбнулась Флоренс.
– Так и знал, что ты будешь дразнить меня этим словом! – улыбнулся Данбар. – Я хотел сказать «окрепшим», но это прозвучало бы довольно странно. Суть в том, что я намерен принять твое предложение и поехать с тобой в Вайоминг.
– Это просто замечательно! – обрадовалась Флоренс.
– Пробуду там, по крайней мере, несколько недель, может быть, чуть дольше.
– Сколько захочешь!
– Твои сестры об этом еще не знают, и эта информация, строго говоря, должна быть доведена до директоров, но Уилсон убедил меня выкупить все имущественные активы «Траста», и я уже сделал щедрое предложение. Эти активы не имеют отношения к основному бизнесу, это просто хорошие инвестиции, земля в пригороде Ванкувера, Торонто и других крупных городов, на общую сумму около миллиарда долларов. Это все достанется тебе и твоим детям, вместе с произведениями искусства и домами…
– Мне кажется, у нас всего достаточно, – сказала Флоренс, немного поколебавшись, чтобы дать понять отцу, что ее тронуло его намерение. – Может быть, стоит создать специальный фонд? Купить землю, но ничего на ней не строить…
– О, ты знаешь, как спровоцировать старого капиталиста! – усмехнулся Данбар.
– Но это же честная сделка, – пояснила Флоренс, – в обмен на каждый акр, который ты будешь застраивать, купи сто акров и оставь их нетронутыми.
– Я подумаю об этом, – пообещал Данбар, уже зная, что согласится. – Земля просто будет бесполезной, – добавил он.
– Бесполезной для нас, – уточнила Флоренс.
– Да, ясно. – Голос Данбара угас. – У твоих сестер, – он решил переместиться на более твердую почву, – сильно развит инстинкт власти, и я не могу делать вид, будто не понимаю, откуда он у них, но сейчас я не вижу причин запретить им получить то, что они хотят. «Данбар-Траст» все равно останется одной из крупнейших в мире корпораций, кто бы ею ни владел. Это и будет мое наследие…
Данбар осекся. Лицо Флоренс исказила гримаса внезапной боли, и она рывком прижала ладонь к шее.
– Что такое? – спросил он, беря ее за руку.
– Извини. Я вдруг почувствовала острый укол в шею. Как будто меня укусила пчела, но в это время года пчелы впадают в спячку.
– Дай-ка я взгляну. Сейчас не знаешь, чего ждать от природы.
Флоренс отдернула руку от шеи.
– Тут крошечная капелька крови, – заметил Данбар.
– Может быть, просто мальчишка стрельнул пулькой из духовушки? – предположила Флоренс. Она старалась казаться беззаботной, но побледнела и выглядела встревоженной.
– Тебе надо показаться врачу, – сказал Данбар. Его сердце бешено забилось в груди, а уши внезапно заложило от оглушающего звона в голове.
– Да нет, не нужен мне врач, – возразила она. – Просто продезинфицирую ранку и немного отдохну, пока вы с Уилсоном будете обсуждать дела.
– Давай-ка вернемся, – проговорил Данбар, уже без той уверенности, которую ощущал еще несколько минут назад.
Эбби, не имея времени тщательно проанализировать происходящее, решила, что это худший день в ее жизни. Она несколько часов провисела на телефоне, общаясь с топ-менеджерами «Траста» и директорами, которые должны были прибыть на собрание в десять утра завтра. В разгар кризиса Мег не отвечала на звонки, и только в три часа наконец соизволила подойти и очень удивилась сообщению, которое все сегодня наперебой обсуждали с момента, как оно появилось на новостных лентах перед открытием рынка ценных бумаг. Наконец дозвонившись до Мег, Эбби не могла поверить, что та ничего не слышала об инициативе «Юникома», и даже стала подозревать сестру в тайной продаже своего пакета акций Когниченти с той самой высокой премией, которую тот объявил. Это было бы чистым безумием, но Мег и не такое могла вытворить!
У них с Мег было по пятнадцати процентов акций «Траста» (изначально они получили по десять процентов, а потом разделили пополам пакет Флоренс, когда та отвернулась от компании), и им надо было только еще заполучить чуть больше двадцати процентов, чтобы блокировать решение большинства голосов, необходимое для принудительного слияния компании с внешним инвестором. Ее сводила с ума мысль о необходимости разрабатывать теперь стратегию защиты, когда они планировали тихо приватизировать компанию на следующий день, заплатив за нее существенно меньше, чем «Юником» предлагал акционерам. Она уже начала думать, что было бы разумнее выдать приватизацию «Игл-Роком» за подвиг белого рыцаря, который, по счастью, оказался поблизости, в полной боевой готовности и с намерением купить компанию ради ее же спасения, но любая попытка представить предложение «Игл-Рока» как «план Б», который был загодя выработан как раз для такой вот экстренной ситуации, была невозможна, учитывая вторую ужасную новость, которую она сегодня услышала: Данбар восстановил Уилсона в должности личного юрисконсульта, и они оба собираются завтра присутствовать на совете директоров.
Самой животрепещущей проблемой, однако, оставались деньги. Точнее, их отсутствие. Ей и Байлду придется влезть в еще большие долги. У «Игл-Рока» уже были открыты крупные кредитные линии в трех банках: «Дж. П. Морган», «Ситибанке» и «Морган Стэнли», но, возможно, им придется начать продавать некоторые второстепенные активы, чтобы приобрести средства для покупки остальных акций компании. Ситуация стремительно усложнялась. Почему не перезванивает Байлд, которому она уже обзвонилась… Он был единственный, кто мог выработать план действий и реализовать его.
Когда в холле квартиры Флоренс закрылись двери лифта, Данбар еще раз поблагодарил Уилсона. Его извинения были такими же естественными и ненатужными, как и нежелание Уилсона вспоминать старые обиды. В ходе их беседы, продолжавшейся три часа, Уилсону удалось уговорить старика снова ввязаться в битву. Новость о тендерном предложении «Юникома» и слухи – их принесли на хвосте директора, чья преданность Данбару и Уилсону явно превосходила их умение держать язык за зубами, – о том, что Эбби и Меган пытаются приватизировать компанию, убедили Данбара отложить объявление о своей окончательной отставке. Он рвался увидеть Флоренс, которая ушла к себе отдыхать после их прогулки в парке. Он чувствовал, что в его отношении к завтрашнему заседанию наступила резкая перемена, и он пока не мог понять новое состояние своей души. Мысль о том, что корпорацию, носившую его имя, сожрет «Юником», теоретически была ему отвратительна, как и перспектива того, что обе его старшие дочери приватизируют компанию ценой образования гигантской задолженности, увольнения тысяч сотрудников и роспуска ряда пусть и не самых прибыльных, но весьма авторитетных холдингов. Тем не менее в его реакции на эти ужасающие новости явно отсутствовало нечто привычное. Он задумался над происходящим и вдруг осознал, что не чувствует привычной для себя ярости. Подобно знакомой картине, которую замечаешь только потому, что ее вдруг сняли со стены и от нее остался голый крючок и прямоугольник застарелой пыли на обоях – отсутствие всплеска ярости заставило его осознать, как клокотание его хваленой «энергии», которую он привык черпать из вечного протеста против неблагоприятного порядка вещей в мире, ненадолго усмирялось одержанными им большими победами, а потом его вновь пробуждало бездонное чувство разочарования. После примирения с Флоренс он, похоже, обрел умиротворение слишком глубокое, чтобы какая-то корпоративная война, пускай и имевшая для него глубоко личный смысл, могла бы его пошатнуть. Завтра они с Уилсоном отправятся на собрание и постараются вырвать власть из рук его алчных эгоистичных дочерей, чтобы передать ее двум его доверенным управленцам; они скажут свое веское слово и в последний раз объединят усилия, чтобы спасти компанию, но право решать ее будущее он предоставит директорам и судьбе, и, что бы ни случилось, с завтрашнего дня он уйдет с Флоренс и полностью посвятит себя семье и благотворительности.