С истинным человеколюбием, однако, подобные поблажки имели мало общего: лорд Ноттингем, тот, кто, собственно, и засудил Дефо и кого Свифт однажды назвал «Дон Бесогон», «шил» автору «Робинзона» антиправительственный заговор, и рассчитывал, что Дефо «расколется» и расскажет, кто заказал ему «Кратчайший способ», и даже, кажется, намекал, что если именитый политзек будет откровенен, то у него есть шанс выйти на свободу раньше срока. Не потому ли, кстати, перед тюрьмой Дефо был ненадолго отпущен на поруки? Ноттингем, как видно, надеялся, что на свободе Дефо одумается и даст нужные показания. «Нужных» показаний Дефо не дал – говорить ему было нечего. А и было бы – молчал бы, думаю, как рыба. Или отговорился бы – это он умел.
ЗЛО. Пресвитерианские пасторы, приходившие в Ньюгейт «сеять разумное, доброе, вечное», с преступниками говорили о высоком, стремились направить их на путь истинный – дело по большей части безнадежное. Дефо же, своего единомышленника, такого же диссентера, обходили стороной, после скандала с «Кратчайшим способом» в контакт с ним старались не вступать, что было, конечно, обидно, несправедливо.
ДОБРО. Но Дефо знает, чем развлечь сокамерников: в Ньюгейте он читает вслух товарищам по несчастью поэму «Гимн позорному столбу», которая – забавная подробность – с успехом распродавалась в те самые дни, когда ее автор стоял в колодках у столба под палящими лучами июльского солнца.
Чуть позже, вскоре после выхода из тюрьмы, Дефо начинает выпускать уже упомянутое «Обозрение» – газету, а лучше сказать, информационный листок, бюллетень, где почти нет места для новостей, зато всегда найдется место и для политики, и для религии, и для литературы, и для уличных сплетен и баек. Ядовитые памфлеты и стихи, репортажи с места событий (к реальным событиям иной раз никакого отношения не имевшие) соседствовали в «Обозрении» с веселой уличной болтовней.
Когда Дефо рассказывал сокамерникам, что он собирается в своей будущей газете печатать, они от души смеялись и с удовольствием слушали смешные истории, в которых главными и неизменными героями были не ходячие карикатуры, типические персонажи вроде провинциального помещика сэра Роджера де Коверли из «Болтуна» или наивного и самовлюбленного педанта, невежды и блюстителя нравственности, которым развлекали просвещенных читателей члены Клуба Мартина Писаки, а дураки, прохвосты и черти.
До чертей, привидений, призраков, ведьм, да и просто до забавных анекдотов Дефо с детства был большой охотник. Вор забирается через дымоход в дом квакера, его ловят, но он спасается, выдав себя, черного от копоти, за дьявола. Или: на врача нападают воры, а поскольку денег у лекаря при себе нет (и отродясь не было), его заставляют глотать пилюли, которыми он лечит больных.
Выходили номера «Обозрения» почти десять лет, с 1704 по 1713 год, сначала раз в неделю, а потом и чаще. Дольше, кстати, чем «Болтун» («The Tatler») и «Зритель» («The Spectator»); в отличие от этих высоколобых, литературно отшлифованных изданий, передовицы Мистера Обозрения, как вскоре прозвали Дефо, предназначались скорее для пивной, чем для кофейни. И тем не менее биографы Дефо сходятся: без «Обозрения» не было бы ни «Болтуна», ни «Зрителя» с их «джентльменской образованностью» и тонким юмором.
ЗЛО. Бизнес Дефо терпит очередной крах, убытки составляют без малого две с половиной тысячи фунтов, он вновь банкрот, его семья – жена и семеро детей – бедствует.
«Насилие, имущественный ущерб и варварское обращение, – пишет он в номере «Обозрения» от 24 марта 1705 года, – довели дело до полного краха, уничтожили и его самого, и его предприятие».
И здесь, как видим, Дефо тоже «путает следы» – предпочитает говорить о себе не в первом, а в третьем лице.
Жалуется: ко всему прочему, не хватает рабочих рук, и он вынужден нанимать (за последние гроши) людей с улицы, нередко бродяг и проходимцев, которые бездельничают и уверяют хозяина, что заработают больше, если будут просить милостыню. Что, увы, соответствует действительности.
ДОБРО. Но есть, однако же, высокое лицо, и лицо это Даниелю Дефо благоволит. Таинственный благоволитель добивается того, что семье Дефо оказывается денежная помощь: его долги выплачены короной. Благодетель – виг, как и Дефо, диссентер, как и Дефо, выпускник диссидентской Академии, как и Дефо. Тори он станет позже в связи с изменившейся политической конъюнктурой. Через третьих лиц он передает Дефо, что даст ему возможность писать и говорить, что и как тот захочет. Что, положим, некоторое преувеличение, и заключенный Ньюгейта это понимает, не вчера родился. Передает, что зачитывается памфлетами, где достается органу крайних вигов – «Наблюдателю» Татчина – и, особенно, органу крайних тори – «Репетиции» Лесли.
Особым успехом у благодетеля пользуются сочинения Дефо, направленные против «птиц высокого полета», как называли в Корнхилле тори, сторонников Высокой церкви, а также против их фанатичного союзника, известного проповедника Генри Сачеверела, ярого приспешника тори и Высокой церкви, проклинавшего в своих пылких проповедях Славную революцию и «заезжего» монарха Вильгельма.
Нравятся благодетелю и очерки Дефо «из жизни», подобные «Буре» (1704) – самому, пожалуй, яркому примеру вымышленного правдоподобия или достоверного вымысла, каким так славен Даниель Дефо. Поди разбери, где вымысел, а где правда, когда читаешь, скажем, его поздний исторический «роман-документ» вроде «Записок кавалера». Тем более – «Бурю, или Рассказ о невиданных разрушениях, вызванных недавно случившимся ужасающим ураганом, разразившимся на суше и на море».
Многие исследователи, даже самые серьезные и ответственные, Дефо верят, идут, так сказать, у него на поводу. Американский филолог, автор книги «Даниель Дефо. Гражданин современного мира» (1958) Джон Роберт Мур убежден, что в этом очерке писатель выступает в роли объективного и бесстрастного хроникера событий, «представившего – впервые в английской литературной истории – подробный отчет о стихийной катастрофе на основании надежных свидетельских показаний». «Объективный хроникер», «надежные свидетельские показания» – чем не документ.
Если вспомнить, однако, что и про «Робинзона» современники, поверив Дефо, точно так же говорили, что это подлинные записки «моряка из Йорка», то вполне можно допустить, что и Мур излишне доверчиво относится к Дефо-хроникеру, к его «достоверному» повествованию.
Дефо – таков, если угодно, его творческий метод – любит и умеет выдать вымысел за документ, убедить читателя, что тот читает достоверное повествование, как говорится, «с цифрами и фактами в руках»: Робинзон Крузо выброшен на остров 30 сентября 1659 года, вещи с затонувшего корабля переносит с 1 по 24 октября и покидает остров, по его подсчетам, 19 декабря 1686 года и т. д.
Верно, бурю (как, собственно, и историю с Робинзоном) Дефо не выдумал: жестокий ураган и в самом деле пронесся над Ла-Маншем и юго-западной Англией 24–27 ноября 1703 года – в Ньюгейте шутили, что в такие дни лучше сидеть за решеткой, чем на свободе. Ураган привел к многочисленным разрушениям и человеческим жертвам на суше и на воде. Верно и то, что уже через пять дней после окончания урагана в той самой «The London Gazette», где совсем недавно печаталось подробное описание его внешности – портрет разыскиваемого преступника, Дефо публикует объявление с просьбой, обращенной в основном к поместному дворянству и приходским священникам, – снабжать его достоверной информацией о жертвах и повреждениях, за которую он готов был даже платить.
И хотя в предисловии к «Буре», подписанном «Скромный слуга времени», Дефо пространно рассуждает об ответственности историка: «Если же хроникер лишен возможности ссылаться на конкретных свидетелей, он обязан прямо и во всеуслышание об этом заявить»; хотя обстоятельно, с массой деталей, пишет о том, как вели себя во время непогоды авторы адресованных ему писем, а также он сам; хотя своему очерку он предпосылает «научные» главы «О естественных причинах ветров» и «О мнении древних, утверждавших, что этот остров более подвержен штормам, чем любое другое место на Земле», – многое в этом «правдивом повествовании» свидетельствует: приверженность фактам и цифрам и здесь является не более чем приемом, мистификацией.
Автор «достоверного» «Робинзона», также имевшего реальную подоплеку (Селкерк), «начиняет» исходно правдивую, действительно имевшую место историю безудержным вымыслом. Сходным образом и в «Буре» Дефо берет документ лишь за основу, отталкивается от нон-фикшн для создания фикшн.
О чем в первую очередь свидетельствуют адресованные хроникеру, этому «скромному слуге времени», искусно стилизованные письма приходских священников и моряков. Моряки, как им и положено, щеголяют в очерке Дефо морскими терминами, углубляются в технические и статистические подробности. Священники, как полагается наместникам бога на земле, то и дело апеллируют к «Всемогущему Создателю», который «так жестоко покарал нас за грехи наши». Свидетельствуют о литературном подлоге и рассыпанные по письмам говорящие фамилии: Джон Дайсер – то есть Джон-игрок-в-кости; Джон Селлер – Джон-торговец; миссис Гэппер – миссис Каша-во-рту; капитан Кроу – капитан Ворона и проч.
В «Буре», одной из первых своих литературных мистификаций, Дефо в очередной раз блеснул непревзойденным искусством «правдоподобной выдумки». Одни считают очерк подделкой, уверены, что Дефо выдумывает «достовернее правды»; другие же, как профессор Мур, искренне убеждены, что автор собственноручно считал трубы разрушенных домов.
В конце книги читатель прочтет этот очерк Дефо и сам решит, в самом ли деле автор в своем обстоятельном «рассказе о невиданных разрушениях» не погрешил против истины.
Вернемся, однако, обратно в Ньюгейт. Главное «добро» заключалось в том, что Дефо не теряет надежды.
И надежды его – лучше поздно, чем никогда, – оправдались. Звезда главного обидчика Дефо, лорда Ноттингема, закатилась, королева отправляет его в отставку, а на его место приходит тот самый таинственный благодетель, который не дал жене и детям Дефо умереть с голоду, уговорил королеву заплатить его долги и уже давно подумывает выкупить горе-памфлетиста из тюрьмы и таким образом обязать служить ему, а в его лице и отечеству, верой и правдой; за такую услугу – вызволить из Ньюгейта, да еще до срока, – придется платить.