Осведомительская деятельность не мешает ему преследовать собственную выгоду. И даже помогает.
Про государственные интересы, разумеется, помалкивает, через «Обозрение» обращается к своим многочисленным читателям с просьбой войти в его положение и рассматривать поездку в Шотландию как частную, никак не деловую; не признаваться же в осведомительской деятельности?
«В настоящее время, – пишет он в «Обозрении» от 16 ноября 1707 года, – я не только нахожусь за пределами Лондона, но и за пределами королевства, преследуя свои частные, законные и известные всем интересы и желания. А именно: переехать с семьей за пределы отечества, а также дать всему свету знать, что я не живу сочинительством, как принято думать».
И какие же это «законные и известные всем интересы и желания»? И кому всем?
Дефо скрытен – и о своих «интересах и желаниях» распространяться не склонен: он на государственной службе.
Глава V«Тяжких дум избыток»
Не зря Даниелю Дефо не хотелось уезжать из Шотландии, где он провел в общей сложности полтора года и где его авторитет был так высок, что в феврале 1711-го ему предложили издавать в Эдинбурге газету «Эдинбургский наблюдатель» («Edinburgh Courant»), выходившую больше года.
По возвращении на родину зимой 1708 года ему – в который раз! – пришлось пережить и поношения собратьев по перу, и нападки ретивых журналистов, и недовольство властей предержащих, и преследования кредиторов, набросившихся на него, стоило ему только вернуться в Лондон. Не потеряли к нему интерес и – говоря современным языком – следственные органы.
После очередного возвращения из Шотландии он чувствует себя загнанным зверем: кто только не обвиняет его в бесчестности, продажности, в том, что он является «двойным агентом» – работает и на вигов, и на тори! Его нескончаемые чистосердечные призывы «жить дружно» высмеиваются, ему не верят, считают, что сторонник умеренности в религии и в политике он лишь на словах.
Ко всему прочему, пошатнулась и власть его благодетеля и доброжелателя. В начале 1708 года в результате дворцовых интриг Гарли уходит в отставку с поста государственного секретаря, переходит в стан тори, и теперь государство – здраво рассудил Дефо – больше в его осведомительских и пропагандистских услугах не нуждается.
«Я понял, что никому не нужен, ибо в тех случаях, когда лишается доверия высокий попечитель, тот, кто действует в его интересах и по его указанию, также оказывается не у дел».
Однако эта логика Роберта Гарли не устраивает. Ему, человеку осмотрительному, осторожному, свойственно было не горячиться, делать хорошую мину при плохой игре, он всячески Дефо воодушевляет: служите, мол, как служили. Вы ведь служите не мне, а ее величеству, королева всегда вам благоволила.
Факт, однако, остается фактом: служить теперь придется не Гарли, а лорду Годольфину. Всё же благодарность к графу Оксфорду Дефо продолжает питать:
«Я всегда буду придерживаться того принципа, что если человек честен, то он не вправе отвернуться от своего благодетеля».
Благодетель же спустя несколько лет, когда сменится королевская власть, не только лишится всех высоких государственных постов, но и, напомним, два года отсидит в Тауэре по обвинению в государственной измене. Sic transit gloria mundi.
Тогдашнюю Англию с полным основанием можно было бы назвать на сегодняшнем языке «политизированным обществом».
«Прислушайтесь к тому, что говорят на кухне кухарки и лакеи, – писал Дефо. – Они ругают друг друга почем зря, и если вы думаете, что речь идет о подгоревшей говядине или сыром пудинге, немытых кастрюлях или неубранной комнате, вы, увы, ошибаетесь; ваша челядь ведет политические споры. А что, если на английский престол сядет папист, наследник Якова? А что, если умрет королева?»
Примерно так – в очередной раз провокативно – назвал Дефо после возвращения из Шотландии свои анонимные памфлеты: «Ганнибал у ворот, или Успехи якобитов», «Чем вызваны выступления против восшествия на престол Ганноверского дома», «А что, если к власти придет Претендент?», «Ответ на вопрос, который никому не приходит в голову, а именно: что будет, если умрет королева?»
Анонимные памфлеты в очередной раз приняли за чистую монету. И история повторилась.
В чем Дефо только не обвиняли! В том, что пишет за деньги, что продался «определенным лицам» – каким, догадаться не трудно. Дефо негодует, отбивается, жалуется:
«Травят меня полным ходом! Покрыт всеобщим презрением! Пишу, дескать, по указке влиятельных лиц, под их диктовку. На каждое подобное обвинение могу ответить, сообразуясь с собственной совестью, не погрешив против истины: все эти обвинения ложны от первого до последнего слова».
Кем только не называли! И пособником Франции. И тайным якобитом. И сторонником старшего Претендента. И злейшим врагом диссентеров; то, что сам он диссентер, раскольник, в расчет не принимается. И прожженным, злостным лицемером. Да что там лицемером – предателем: сегодня он сторонник Высокой церкви, а завтра – виг и конформист. И, конечно же, клеветник с большой буквы.
С кем его только не сравнивали! Чаще всего – с убегающим от охотников зайцем, который петляет и заметает следы.
Замести следы не удалось. Дефо отказываются слушать, все его призывы задуматься, взять себя в руки – глас вопиющего в пустыне, мало того – свидетельство нелояльности трону; «оппортунистом» назвали бы его большевики.
«Мы не должны ничего говорить и ничего делать в связи с восшествием на престол будущего монарха. Пусть будет как будет, давайте постараемся успокоиться».
Так пишет он – и во второй раз попадает за крамольное соглашательство с врагами отечества в Ньюгейт; повторяется история с «Кратчайшим способом». На этот раз, увы, положение его куда серьезнее, ведь летом 1703 года в государственной измене его не обвинили; обошлось.
Сочтены, похожи, не только дни Гарли, но и дни Дефо. Его доводы и оправдания – пустое сотрясение воздуха. Доводы меж тем убедительней некуда.
«Как бы я удивился, – пишет он уже в Ньюгейте, – если бы узнал, что виноват в том, что выступаю против Ганноверской династии и за Претендента, ведь тогда, если бы английский трон достался Ганноверскому дому, не сносить бы мне головы».
Но эта сослагательная игра ума мало кого заботит; на этот раз Дефо грозит суровое наказание – позорным столбом он вряд ли отделается. Да и Гарли за него не вступится, он ведь и сам не у дел. Зато, против всех ожиданий, вступилась сама королева. «Я не вижу здесь ничего, кроме личных размолвок (private pique)», – изрекла ее величество, – и Дефо поверил, что спасен. Что худшее – позади.
Свое «Обозрение» Дефо начал писать десять лет назад, сразу после выхода из Ньюгейтской тюрьмы; в Ньюгейте же он свою газету и закрыл. На всевозможные нападки на «Обозрение» отвечать уже не было сил, сохранить газету не удавалось, да и до газеты ли?
Предстоял суд. В ожидании приговора Дефо заверяет своих читателей, что сам в «Обозрение» больше не пишет и денег за продажу газеты больше не получает. Примерно это же он говорил после возвращения из Шотландии.
В литературном сообществе, как помните, Дефо не любили: недоучившийся выскочка, изворотливый пройдоха – «и вашим и нашим»; хвастун. Последнее, пожалуй, справедливо: черным пиаром Дефо владел виртуозно. То анонимно издаст памфлет с хвалебным предисловием в свой адрес, подписанным чужим именем, то расхвалит себя до небес от имени какого-то уважаемого «беспристрастного» автора или же от имени человека, не существующего в природе.
Очередное «лирическое отступление». Вторят недоброжелателям Дефо и наши историки литературы, хотя «Робинзону Крузо» они, естественно, отдают должное. «Необычайно энергичный, изворотливый и ловкий публицист с несколько загадочной и даже скандальной репутацией», – заклеймила классика видный англист советских времен, специалист по литературе английского Просвещения Анна Елистратова.[18] Но ведь когда автор пишет на злобу дня, да еще в такое бурное время, «не скандальной» репутации у него в принципе быть не может; в противном случае он попросту плохо пишет.
Да, Дефо, спору нет, изворотлив, но для журналиста, памфлетиста это скорее достоинство, чем недостаток. Что же касается «загадочности», то загадочен Дефо лишь в том смысле, что имеет обыкновение – такова литературная мода времени – либо подписывать свои произведения чужим именем, либо не подписывать их вообще.
Да, Дефо не любили и, когда «Обозрение» закрылось, от души злорадствовали. Джон Гей – тот самый, кто обвинял Дефо в невежестве, автор «Оперы нищих», необычайно популярной в 20-е годы XVIII века комической оперы из жизни уголовного дна, – не скрывает своей радости:
«Бедное “Обозрение” выдохлось и вызывает у всех такое отвращение, что, хотя его автор, как у него водится, откровенно провоцирует своих собратьев по перу, никто не желает вступать с ним в споры, он ведь являет собой пример тех остроумцев, что, как однажды было удачно замечено, скользят по поверхности, а иной раз и падают».
Свято место пусто не бывает: весной 1713 года Дефо «Обозрение» закрыл – и, еще сидя за решеткой, «открыл», не признаваясь, что он одновременно владелец, издатель и автор, деловую газету «Меркатор, или Возрожденная коммерция» («Mercator, or Commerce Retrieved»). И тут же виги, в ответ и в оппозицию «Меркатору», выпускают свою коммерческую газету «Британский коммерсант, или Сохранившаяся коммерция». Газетная война идет полным ходом.
Уже не раз говорилось: писатель и журналист Дефо всегда оставался предпринимателем и в бизнесе разбирался неплохо – в чужом, правда, лучше, чем в своем собственном. Выходил «Меркатор» без малого год, трижды в неделю; одновременно с «Меркатором» Дефо еще издает ежемесячник «Mercurius Politicus» («Политический Меркурий») и два еженедельника «Whitehall Evening Post» и «Daily Post», а сверх того – и откуда берутся силы? – сотрудничает в «The Original Weekly Journal» Джона Эпплби. Недостатка в читателях, особенно интересовавшихся коммерцией и политикой, Дефо, как видим, не испытывает и в эти годы. И недостатка в энергии и работоспособности не и