«И вот перед нами памятник старику Шекспиру, чьи пьесы обеспечили ему почетное место среди наших сочинителей до скончания веков».
Пройдется по печально знаменитому полю битвы при Марстон-Муре:
«Меня сопровождал старый солдат, хоть в сражении он и не участвовал, но описывал всё до того живо, что казалось, две армии сходятся у меня перед глазами… Время уравняло победителей с побежденными».
Но куда больше реальной жизни Дефо занимает жизнь вымышленная, несуществующая; путешественник по торговым делам с живым интересом слушает не правдивые истории местных жителей, а истории приукрашенные, а то и вовсе фантастические. Кто бы мог подумать, что от вредных испарений эссекских болот гибнет, не дожив и до двадцати пяти лет, большинство женщин в округе? Что у некоторых мужчин из различных графств не одна жена и даже не две, а от пяти-шести до четырнадцати-пятнадцати – целый восточный сераль? Что, оказывается, женщины, попав из высокогорной местности в низину, поголовно заболевают от сырого климата малярией и спустя год, самое большее два, отдают богу душу?
«Коли так, – объяснил странствующему коммерсанту его собеседник из местных, – мы едем в горы и привозим оттуда другую жену, здоровую».
А может, всё это Дефо выдумал? Никакой малярии, никаких пятнадцати жен не было и в помине? С него станется. Выслушав одну такую «правдивую» историю, автор глубокомысленно замечает: «Мой собеседник, мне кажется, немного присочинил». Похоже на то.
Главное в травелоге Дефо, повторимся, это не ярмарки и лечебные и морские курорты, а живые люди, тем более – «присочиняющие». Когда же нехватка людей, недостаток живого общения компенсируются географическими или этнографическими подробностями, пусть и самыми экзотическими, путевой очерк – любой путевой очерк, в том числе и сегодняшний, – терпит неудачу.
Чего, пожалуй, не скажешь о «Новом путешествии вокруг света по маршруту, проделанному впервые; путешествии, предпринятом несколькими купцами, которые впоследствии учредили во Фландрии Ост-Индскую компанию». Название, что и говорить, многообещающее: «новое путешествие», да еще «кругосветное», да еще «проделанное впервые». Биографы Дефо не нарадуются. «Одно из самых поучительных живо написанных вымышленных странствий». «Непревзойденное обаяние стиля и правдоподобие изложения». Каковое – добавим от себя – достигается многочисленными, порой избыточными деталями этнографического характера, на которые Дефо – вспомним хотя бы «Робинзона» – так горазд.
«Географии в “Новом путешествии”, – справедливо пишет биограф Дефо Томас Райт, – слишком много, а вот живых людей маловато. Подросток не станет читать “Новое путешествие”, да и взрослому, если он равнодушен к морским пейзажам, утесам, джунглям и бурным рекам, скоро станет скучно».
Поспорим с Томасом Райтом, автором дотошного исследования литературных достижений Даниеля Дефо[28]. Взрослому «Новое путешествие» и правда может показаться скучноватым, зато подросток прочтет его запоем – чем не «Двадцать тысяч лье под водой»? Увлекательна и цель путешествия: отыскать подходящие места для колонизации и торговли, постараться найти северо-восточный путь в Англию (что предвосхищает будущие экспедиции на Северный полюс). И его содержание: подробное (иногда даже излишне) описание неизведанных островов в Тихом океане, вроде тех, где годами жили в одиночестве селкерки и робинзоны, а также туземцы, их нравы и обычаи.
А еще – умопомрачительное по своей сложности и впечатлениям путешествие посуху из Чили в Патагонию через весь материк: полуночный отсвет вулканов, бескрайние пустыни, глубокие пропасти, упирающиеся в небо утесы, ледяные, кажущиеся черными озера. Как такое может подростку не понравиться? Как не влюбиться в отважного, никогда не теряющего присутствия духа безымянного капитана, от чьего имени ведется повествование? А раз от его имени, значит, он обязательно останется жив, выйдет – в буквальном смысле слова – сухим из воды, юному читателю можно за него не беспокоиться.
Очень бы стоило, разве что немного сократив, «Новое путешествие вокруг света» перевести. Успех обеспечен.
А что же Дефо?
В двадцатые годы он уже совсем не тот, что был прежде. Остепенился, но пишет, как видим, по-прежнему много, пожалуй, даже больше прежнего. Сочиняет, однако, уже не в пути, в седле, в придорожных трактирах и на станциях, как в молодые годы, а в тиши кабинета – так оно сподручнее, солиднее. Теперь он больше не колесит, сутками не слезая с лошади, по Англии и Шотландии в поисках денег, впечатлений и, главное, секретной информации и полезных людей. Ныне жизнь он ведет в соответствии со своим положением и возрастом, ему ведь уже за шестьдесят.
В 1724 году приобрел дом в пригороде Лондона, в Ньюингтон-Грине (том самом, где находилась его диссидентская семинария, она же Академия). Живет он здесь безвыездно на Чёрч-стрит уже пятнадцать лет, с 1709 года, собственный же дом сподобился построить только теперь.
И какой дом! Трехэтажный, красного кирпича, можно сказать, особняк. Большой и массивный; массивное, прочное, на века в нем всё: и чугунная ограда, и сделанные на заказ тяжелые дубовые двери с запорами, и замки на дверях, и широкие лестницы, и двойные оконные рамы. И здание конюшни, где стоит «колесница» – так Дефо любовно называет свою карету; к экипажам, к лошадям, ко всему гужевому у него давняя слабость. Лошадей любит, хотя в седло садится теперь редко. А вот собак не держит – к «лучшему другу человека» равнодушен.
Перед домом, за высокой стеной («…неприступной», – говорит, посмеиваясь, Генри Бейкер) разбит большой, акра четыре, никак не меньше, сад, где хозяин дома по утрам священнодействует. Или же часами сидит в своей библиотеке на втором этаже за огромным письменным столом под огромным же портретом Георга Первого; пройдет всего несколько лет, и Георг над столом будет уже Второй – сын и наследник Первого. Это уже пятый английский монарх на долгом веку хозяина дома.
Сидит и пишет с утра до вечера, за последние десять лет написал более шестидесяти произведений. С домочадцами общается мало, но гордится ими ничуть не меньше, чем садом и библиотекой. Дочерьми доволен: «Семейный наставник» пошел впрок. И доволен не он один. «Все восхищаются, – пишет Бейкер, – красотой его дочерей, их отменным воспитанием и благоразумием».
Да, домашняя библиотека – предмет его гордости, что не мешает ему, книгочею, регулярно, не реже раза в неделю, наведываться в лавку букиниста, его давнего знакомца мистера Бейтмена; находится лавка неподалеку, в Патерностер-Роу – книжном квартале Лондона. Рассуждает:
«Истинный географ, равно как и начитанный историк, не путешествует под началом какого-то мореплавателя, не воюет под началом какого-то полководца – он с ними заодно, он им ровня. С Ганнибалом он переходит через Альпы в Италию, с Цезарем идет походом в Галлию и Британию, с Велизарием – в Африку, с императором Гонорием – в Персию… От его взгляда не скроется ничего из того, что было в истории ценного и славного…»
Спустя полгода после его смерти библиотека будет продана Бейкером некоему Оливу Пейну, книгопродавцу, державшему книжную лавку на Стренде. Чтобы книги поскорей и повыгодней распродать, Пейн издаст каталог домашней библиотеки Дефо.
«Здесь содержится любопытная коллекция книг по истории и классическим наукам различных наций, и прежде всего – Англии, Шотландии и Ирландии, – говорится в предисловии к каталогу. – А также несколько редчайших изданий по парламентаризму, политике, коммерции, земледелию, путешествиям».
Собственные сочинения (сами по себе составлявшие целую библиотеку) Дефо дома не держал.
Дом покидает редко, не то что в молодые годы. Отправляется разве что к букинисту или в таверну «Три короны», где собираются «вольные каменщики»: Дефо – член местной масонской ложи. Изредка ездит в Колчестер, где живет его старый друг преподобный Уильям Смизис, евангелист, ректор церкви Святого Михаила в Майл-Энде. Смизис присмотрел другу землю в своем приходе, помог ее приобрести; это поместье Дефо завещает своей незамужней тридцатилетней дочери Ханне.
Страдает старческими недугами (подагра и камни в почках), однако острый и трезвый ум, свежую голову, отменную память сохранит до конца своих дней. Любимый чернокожий слуга Тоби (и почему было не назвать его Пятницей?) умер – и не дикарем, а набожным христианином: хозяин позаботился. Умер и любимый попугай; уткнется, бывало, клювом Дефо в лицо, кажется, вот-вот клюнет – и вдруг заговорит, начнет гортанным голосом, требовательно, надрывно выкрикивать имя хозяина. А вот садовник Джонатан, слава Богу, еще жив, с ним, правда, особенно не поговоришь – глуховат. Да и незачем: свое дело он и без того знает; не учи ученого.
Из дома выходит, по обыкновению, в длинном парике и с неизменной тросточкой, такой, говорит, и собаку не отгонишь. Бывает, прицепит и шпагу, больше из гонора или из приличия, ведь он дряхл и сопротивления, если что, оказать всё равно не сможет. На безымянном пальце носит, не снимая, траурное кольцо в память о пресвитерианском священнике Кристофере Лаве, близком друге отца. Кромвель приказал Лава обезглавить за участие в заговоре: священника облыжно обвинили в том, что тот выступает за восстановление монархии, призывает присягнуть находившемуся тогда в изгнании Карлу II Стюарту.
Дефо доброжелателен, всегда готов оказать помощь. «Как же я настрадался, когда потерял жену, – рассказывает его сосед Томас Уэбб. – Остался один на свете, и не к кому было мне пойти, кроме как к мистеру Дефо, со мной и с моими детьми-сиротками повел он себя благородно, по-человечески. Да наградит его Господь!»
Жизнь ведет умеренную, воздержанную, без излишеств, не курит, не нюхает табак, ест мало, пьет еще меньше, разве что пиво в соседнем трактире, подолгу, особенно перед сном, возносит молитву Господу; подает пример домочадцам. Азартных игр, балов, театров сторонится, считает этот досуг – не зря же его за глаза называют пуританином – происками дьявола. И терпеть не может, когда в его присутствии сквернословят, тем более распускают руки; еще напишет об этом. А вот физическими упражнениями, насколько позволяет возраст, не пренебрегает: в седле до сих пор держится неплохо.