сационных романов.
Понятно, Дефо «жизненной философии» этих преступников не разделяет («Бога побойтесь!»), что ему не мешает ими любоваться, видеть в них парадоксальных личностей, которые, подобно честному пирату, псевдокоролю Мадагаскара капитану Эвери, ухитряются сочетать в себе, казалось бы, несочетаемое: набожность и беспощадность.
«Я ничего не знаю более жуткого, – отмечал однажды Дефо, – чем это соединение исконной набожности с природной тягой к преступлению».
Что-то не верится, чтобы Джонатан Уайлд отличался набожностью, тем более исконной. А впрочем, нам не дано разглядеть в невинном младенце будущего кровавого злодея, предугадать его путь от колыбели до эшафота…
Про таких, как Уайлд или Шеппард, говорят: мошенник, злодей, а молодец. Их выдержке, смекалке, жизнелюбию и удачливости (до поры до времени) можно позавидовать. Героев своих романов Дефо пишет – с них. Читаешь у него про уайлдов и шеппардов, и поневоле вспоминается сказка старой калмычки из пушкинской «Капитанской дочки»: «…чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью». И если б раз!
Кого только нет в этой «преступной» кунсткамере! Злодеи, головорезы на все, самые взыскательные вкусы. Войти к такому в камеру – всё равно что войти в клетку с хищником; они, эти грабители и убийцы, собственно, хищниками и были – набожными хищниками. И азартный, любопытный Дефо (даром что старик) не раз доставлял себе это сомнительное удовольствие: приходил в камеру смертников к осужденному, записывал за ним, расспрашивал, как тот дошел до жизни такой. Расспросит, а потом про него напишет. И осужденному это нравилось – «войдет в историю».
С Луи-Домиником Картушем, знаменитым французским убийцей и грабителем, который разбойничал по всей Франции и на счету которого смерть более шестисот человек, Дефо, естественно, был лишен возможности встретиться; что не помешало ему посвятить Картушу памфлет «Жизнь и деяния Луи-Доминика Картуша, который был казнен на дыбе в Париже 28 ноября 1721 года» с подзаголовком «Перевод с французского» – за достоверность, мол, не ручаюсь. И напечатать этот памфлет в «Mist’s Weekly Journal», где Дефо, напомним, вел рубрику «Вести из заграницы». Написан памфлет по всем законам душещипательного триллера, не оторвешься: тут и разговоры с цыганами в лесу, где юный Луи-Доминик скрывается после своей первой, еще школьной кражи. И чистосердечные беседы с отцом, который, прямо как автор памфлета или отец Робинзона, пытается направить юного разбойника на путь истинный. И муки совести. И постоянный страх, что его, 28-летнего убийцу, выдадут друзья. (В действительности выдали не они его, а он их – правда, под пыткой.)
Чего только не придумывали Картуш и его напарник, такой же злодей и выдумщик Ля-Магдален! Войдут в церковь во время службы, выставят на всеобщее обозрение вылепленные из воска руки, будто молятся, а сами тем временем опустошают карманы прихожан. Картуш, которого приговорили за его «подвиги», куда более жестокие, чем воровство в церкви, к казни на дыбе, сразу же стал национальным героем, не кровавым, беспощадным убийцей, а мучеником: им восторгался весь Париж, знатные дамы навещали его в камере смертников с деньгами, цветами и подарками, священники отпускали ему грехи, художники писали его портреты, поэты посвящали ему романтические баллады, а сильные мира сего делали всё возможное, чтобы спасти его от неминуемой казни.
Вот как кончается «переведенный с французского» памфлет Дефо, который и на этот раз не может не восторгаться решительностью и смекалкой великого грешника:
«Когда Картуша привезли на место казни и он увидел дыбу, две виселицы, конную стражу вокруг эшафота, то на какое-то время стал молчаливым зрителем этого трагического спектакля, где ему предстояло сыграть заглавную роль. Но когда Картуш обернулся и увидел палача и его подручных, которые готовились выполнить свою страшную работу, он словно бы внезапно пришел в себя и громким голосом, чтобы все собравшиеся на площади его слышали, произнес: “М-да, перспектива у меня незавидная”».
Зато – завидное чувство юмора.
На тот свет главарь банды отправился не один, с собой он прихватил еще несколько сот бандитов, которые, лишившись вожака и под страхом смерти, выдавали друг друга. Тем временем недобитые «картушеанцы», как они себя называли, продолжали действовать с прежней жестокостью, предприимчивостью и безнаказанностью. И доставалось не только их соотечественникам. Члены одной из таких банд под началом двух разбойников, Жозефа Бизо и Пьера Лефевра, ограбили и зарезали в Кале четверых англичан вместе с их слугами. Один слуга, Спиндлоу, чудом уцелел: убийцы сочли его, тяжело раненого, мертвым и добивать не стали. Дефо, мы знаем, всегда интересовало всё невероятное, из ряда вон выходящее, и он, с присущей ему журналистской хваткой, отыскал Спиндлоу, взял у него интервью и в ноябре 1724 года в том же «Mist’s Weekly Journal» напечатал памфлет «Картуши во Франции» с подробным изложением преступной деятельности картушеанцев.
Французу Картушу ничем не уступают два главных английских «экспоната» кунсткамеры Дефо – Джонатан Уайлд и Джек Шеппард, такие же, как Дефо, ньюгейтские заключенные.
Хитрость и коварство Уайлда, ко всему прочему, прекрасного актера, поражают воображение: на него «работали» сотни, если не тысячи молодых людей (в том числе и слуг из богатых домов, готовых по первому зову своего главаря обокрасть хозяев), которых он свел с пути истинного и научил – в том числе, кстати, и Шеппарда – убивать и воровать. И сам же потом выдавал этих обманутых, наивных оливеров твистов правосудию, причем не бесплатно; государство щедро расплачивалось с «добропорядочным» подданным его величества и «набожным» англиканином, стоявшим на страже закона и порядка.
Женщине, которой Уайлд вернул им же украденное имущество и которая спросила, сколько она ему должна, он, этот ханжа почище Тартюфа, со слезами на глазах ответил: «Добрая женщина, мне от тебя ничего не нужно, только твоя молитва». «Я никогда не занимаюсь делами в день нашего Господа», – сообщил однажды Уайлд, скромно потупившись, своему сообщнику, предложившему в воскресенье выгодное дельце. «Честность – вот лучшая политика», – любил говаривать этот великий жулик и негодяй, которому, к слову, посвятил лет двадцать спустя свой роман Генри Филдинг; роман Филдинга так и назывался: «Жизнь и смерть Джонатана Уайлда Великого»[31]. Велик Уайлд был в равной степени и как вор, и как воспитатель воров, его так и называли: thief taker и thief giver – тот, кто воров приманивает, а потом сдаёт.
В Ньюгейт Уайлд попал в феврале 1725 года, спустя месяц попытался отравиться, а в начале мая Дефо приезжал в тюрьму взять у него интервью. 24 мая Уайлд был повешен, а уже 8 июня вышел в свет памфлет Дефо «Истинный, достоверный и подробный рассказ о жизни и делах Джонатана Уайлда» с пафосным финалом:
«В бесчисленной толпе, собравшейся на площади, не нашлось никого, кто бы пролил хоть одну слезу, не было слышно ни одного сочувствующего слова, ни одного соболезнующего взгляда. Напротив, когда Уайлда привезли на казнь, в толпе послышались громкие, радостные возгласы и улюлюканье, как бывает, когда в стране празднуют победу в войне. Больше того, приговоренный вызывал столь откровенную ненависть, что его, когда он поднимался на эшафот, забрасывали камнями».
Француза Картуша, провожая на тот свет, превозносили как национального героя. А англичанину Уайлду, когда тот стоял на плахе с петлей на шее и с лицом, прикрытым носовым платком (давняя «гуманная» традиция), один камень угодил в голову, и на эшафот он поднялся с окровавленной головой, что ни у кого в толпе не вызвало сострадания.
Взял Дефо интервью и еще у одного знаменитого злодея, Джона (Джека) Шеппарда, который прославился не столько своими преступлениями (убийцей, в отличие от Уайлда и Картуша, он не был), сколько своей поистине сказочной неуловимостью – такого, как Шеппард, называют «человек, который проходит сквозь стену». Тюремные стены, запоры на дверях, решетки на окнах были Шеппарду не помехой. Куда там Эдмону Дантесу!
В августе 1724 года Шеппард бежит из Ньюгейта; его сообщницы, Эджуорт Бесс и миссис Мэггот, отвлекли громкими криками и стенаниями выпивавших в служебном помещении надзирателей от сидевшего в камере смертников Шеппарда и передали ему пилу, которой преступник перепилил засов на дверях и был таков. Проходит несколько дней, Шеппарда ловят и после двух-трех неудачных попыток бегства снова сажают в Ньюгейт, на этот раз в карцер, и вдобавок для верности приковывают к полу. Убежать, казалось бы, невозможно, – но для таких, как Шеппард, ничего невозможного нет. С помощью железной скобы, которую он отыскал в дымоходе, он освобождается от наручников, пробивает девятифутовую стену, влезает через щель в ней в пустую соседнюю камеру, сбивает проржавевший замок на двери, которую не открывали уже много лет, из этой камеры пробирается в тюремную часовню, откуда, опять же сбив замок на дверях, проникает в камеру, куда давно уже не сажают, из этой камеры забирается на крышу и с тюремной крыши с помощью двух связанных полотенец спускается на крышу соседнего с Ньюгейтом дома гончара, через дымоход прокрадывается незамеченным внутрь дома, открывает входную дверь – и выходит на улицу.
Спрашивается: откуда Дефо известны были все эти не слишком правдоподобные и абсолютно сенсационные подробности? Нет, он их не выдумал – такое не выдумаешь! Дело в том, что Джон Эпплби, владелец «The Original Weekly Journal», был официальным издателем ньюгейтских судебных дел, в своем еженедельнике он публиковал жизнеописания и письма преступников, их предсмертные речи – и имел неограниченный доступ в Ньюгейт. Вдобавок Эпплби издавал «Героев Тайберна», «Подробный отчет о грабежах», «Историю грабежей всех современных разбойников» – книги, которые, по понятным причинам, пользовались неизменным и громким успехом.