19 октября Дефо, специально приезжавший в Ньюгейт осмотреть помещение, откуда Шеппарду удалось бежать, пишет «Историю примечательной жизни Джека Шеппарда», а спустя несколько дней получает от героя этого очерка, в очередной раз находившегося в бегах, письмо следующего содержания:
«Дорогой мистер Эпплби, надеюсь, сэр, что вы, как и я, здоровы и благополучны. Должен, однако ж, указать вам, что напрасно вы ждете моей предсмертной речи. Чтобы вы так по этой причине не сокрушались, можете воспользоваться этим письмом по своему усмотрению. Итак, прощайте, я покидаю английский берег. Ваш покорный слуга Джек Шеппард».
Типичный юмор висельника, тем более залихватский, что к письму Шеппард приложил стихи собственного сочинения.
Вскоре выяснилось, что Шеппард ошибался, когда писал, что Дефо напрасно ждет его предсмертной речи: 1 ноября он схвачен вновь, посажен в камеру смертников и – несмотря на то что многие известные люди, в том числе Уильям Хоггарт, пытались добиться его помилования, несмотря на то что, по указанию его величества, королевский «исторический живописец» сэр Джеймс Торнхилл написал его портрет, а его камера была забита дорогими подарками от многих сильных мира сего, – был повешен.
Народу на месте казни (а точнее, казней: в Тайберне вешали зараз не одного, а нескольких осужденных, и не только убийц, но и воров) собралось так много, что началась давка, и были пострадавшие.
«Я умоляю Высшее Божество, – были последние слова Шеппарда, – простить мне мои бессчетные и величайшие преступления и смилостивиться над моей бедной пропащей душонкой».
Шеппарду, ставшему в одночасье героем многих пьес и баллад, а также одноименного романа беллетриста позапрошлого века Уильяма Эйнсворта, шел двадцать третий год.
Рассказывают, что, подъезжая в телеге с веревкой на шее к месту казни, Шеппард под звон колоколов церкви Святого Гроба Господня (в день массовых казней били в колокола по каждому приговоренному к смерти) кивком подозвал к себе присутствовавшего здесь Дефо (как не вспомнить опять же «Капитанскую дочку») и передал ему тетрадь с перечислением и подробным изложением всех своих «подвигов» – грабежей и исчезновений. В этой тетради говорилось, что каяться он не собирается и доносить на своих сообщников также не будет. И ведь не стал бы.
Так родился второй посвященный Шеппарду памфлет, который Дефо сочинил на следующий же день после казни: «История всех ограблений и исчезновений Джека Шеппарда с подробным изложением его удивительного побега из камеры смертников в Ньюгейте, а также тех мер, какие он впоследствии принимал, дабы вновь не оказаться за решеткой. Написано им самим».
В этом памфлете Дефо подробно описывает суд над своим героем. Когда один из судей поинтересовался у Шеппарда, почему после бегства из Ньюгейта он продолжал нарушать закон, Шеппард – каков актер! ничуть не хуже Уайлда! – нисколько не растерявшись, изобразил из себя дурачка, который не понимает, о чем его спрашивают, и принялся сетовать на то, что, когда за ним гнались, он боялся каждого ребенка, каждой собаки. И пожаловался, что лишен возможности заработать на жизнь честным трудом, похвастался, что ему ничего не стоит сбежать из любой тюрьмы. Суду он заявил, что, если сейчас на него наденут наручники, он может на глазах у присутствующих, благодаря своему искусству, от них избавиться. Шеппард был хитер, увертлив и отнюдь не робкого десятка. Когда судьи обещали ему, что, если он выдаст своих товарищей, король его пощадит, Шеппард ответил, что рассчитывает всегда только на Господа Бога. В первую же очередь – на себя самого.
Второй памфлет расходился еще быстрей первого (семь переизданий за один месяц), его успеху весьма способствовала гравюра, помещенная в книге по личной просьбе осужденного: в дверях камеры смертников стоят две женщины, одна передает заключенному пилу и помогает выбраться наружу, вторая своим криками отвлекает надзирателей.
Вопросы тем не менее остаются. Много вопросов. Как с помощью железной скобы Шеппарду удалось освободиться от вделанных в пол цепей с наручниками? Как он сумел проломить девятифутовую стену? Откуда ему было знать, что соседняя камера, куда он проник из карцера, пуста? Как он сумел вылезти через окно, забранное чугунными решетками? Не будем, впрочем, излишне придирчивыми: писал этот триллер большой выдумщик, для которого подобные мелочи несущественны: ведь и Робинзон Крузо посадил у своего дома двадцать пять тысяч деревьев.
Нелегко перечислить все жанры, в каких выступал Даниель Дефо. Из-под его пера выходили и стихи, и памфлеты, и эссе, и трактаты, и сатиры, и мемуары, и жизнеописания, и путевые заметки. Не было только романов.
И вот в самом конце жизненного пути он один за другим публикует сразу пять объемистых романов – чуть ли не каждый год по роману. «Робинзон Крузо» – апрель 1719-го. «Жизнь и пиратские приключения славного капитана Синглтона» – июнь 1720-го. «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс» – январь 1722-го. «Полковник Джек» – декабрь 1722-го. «Роксана» – март 1724-го. Пять романов за пять лет! Столько и графоману не написать.
Пять романов – и, по сути дела, один герой. Герой, про которого у нас сказали бы: «В огне не горит и в воде не тонет». Который наделен поистине звериным инстинктом самосохранения, выживания любой ценой, стремлением – и опять же любой ценой, любыми средствами – преуспеть в жизни, выстоять, не спасовать в экстремальной ситуации. (Иной, заметим в скобках, в романах Дефо нет; жизнь ежеминутно испытывает его героев.) И если для этого потребуется нарушить закон, пожертвовать моралью, отступить от истины, обмануть, украсть, даже убить – не беда, ведь другого – честного – пути добиться успеха в жизни нет. «Я знала, что мне нужно, но не знала, как достигнуть своей цели честным путем»[32], – признается Молль Флендерс. Робинзон движим Божественным Промыслом, добрым демоном; все остальные герои его романов движимы демоном злым. И они не виноваты: какие могут быть угрызения совести, ведь это бес попутал, «ввел во искушение». «Дьявол толкнул меня на этот путь, – сокрушается та же Молль, на долю которой горестей выпало никак не меньше, чем радостей. – Неугомонный дьявол увлек меня на пагубный путь».
Пагубность избранного пути, тяготы, с ним связанные, – и неугомонность, выживаемость, бестрепетность героя, не преступника, не головореза, не сорвиголовы, а человека предприимчивого и в то же время осмотрительного, себе на уме, умеющего во всех случаях жизни блюсти свои интересы, – вот основные приметы плутовских романов Дефо. Его плут – человек дела, которому не на кого положиться, кроме как на самого себя. А потому не будем судить его слишком строго, с жизнью он сражается один на один. И с переменным успехом.
Капитан Боб Синглтон – вот уж кто точно в огне не горит. Чего только он не перенес в жизни! И цыганам был в младенчестве продан, и в заговоре против капитана корабля, на который нанялся, участвовал, и бежал вместе с другими бунтовщиками и смутьянами с Мадагаскара в Мозамбик, и всю Африку, с востока на запад, преследуемый дикарями и дикими зверями, прошел, и леопарда убил («Ко мне он бросился на грудь…»). И в католичество, спасая жизнь от святой инквизиции, обратился, и португальские и испанские корабли во славу его величества короля Георга грабил. Пират, но пират дальновидный, расчетливый, знает, с кем вступить в бой, а кого не тронуть. Расчетливый и беспощадный: «Если уж схватились мы с англичанами, то принимали меры пожестче, чинили над ними расправу без пощады…» Расправу чинили со злости, от природной жестокости, от мести за неудавшуюся судьбу? Нет: «…дабы они не добрались до дома и не разнесли бы про нас дурной славы». Цинично, но ведь разумно, ничего не скажешь.
Пролить кровь матроса или купца на захваченном судне пирату Бобу Синглтону ничего не стоит, но всё же куда большее удовольствие получает он не когда отправляет человека на тот свет, а когда подсчитывает выручку. Кончается роман назидательным хеппи-эндом: пират образумился, обзавелся добром и навсегда оставил свое пиратское ремесло. И – вот она, мораль! – под влиянием квакера-пирата, его столь свойственного квакерам проповеднического, пацифистского рвения, Синглтон вступает на праведный путь, исправляется, находит набожную, добропорядочную подругу жизни – сестру квакера, само собой. На душе у него, однако, нелегко: а вдруг выяснится, какими Боб Синглтон делами промышлял? Раз на душе нелегко, учит Дефо, значит, и правда вступил, хоть и с опозданием, на правильный, пускай и не праведный, путь. Руководствуясь «внутренним озарением» – он же теперь квакер!
Молль Флендерс – даром что женщина – капитану Синглтону под стать. Только вместо бунтов на корабле, абордажей, убийств, дележа добычи, «разборок» между джентльменами удачи – выгодные и невыгодные браки (общим числом пять), двоемужество, бесчисленные измены, воровство, тюремное заключение, даже инцест – чего не сделаешь, чтобы устроиться в жизни, когда «вся сила сопротивляться отнята, бедность погоняет, душа доведена до отчаяния нуждой». Раскаивается капитан Синглтон; раскаивается, сознает греховность своих поступков и Молль Флендерс. Перерождение героини (надолго ли?) и в этом романе щедро вознаграждается автором: Молль наконец-то богата, все ее злоключения позади, и «мы решили провести остаток наших дней в искреннем раскаянии, сокрушаясь от дурной нашей жизни». Верим ли мы в искренность ее чувств? В убедительность и чистосердечность ее раскаяния? Верит ли сам Дефо?
Дефо, богобоязненный диссентер-пресвитерианин, верит не столько в искренность раскаяния Молль Флендерс или Боба Синглтона, сколько в раскаяние, покаяние как таковое. В то, что, если читатель будет рассматривать свое прошлое «с безопасного расстояния», как учил авантюрист и прохвост Полковник Джек – двадцать шесть лет воровавший, пять раз женатый, разбогатевший на работорговле, – то он обязательно раскается.