Пишет – и не в первый раз – о природе матримониальных отношений, об их истинном смысле, о том, что́ угрожает матримониальному целомудрию, и о том, сколь пагубна «дьявольская практика» отказа от деторождения. А также – о «гибельных последствиях тайных и неравных браков, браков без любви, ведущих к распутству». В понимании Дефо «неверным» браком можно считать не только супружескую измену, но и грубое обращение с женой, будто «с последней шлюхой». Как обращался с Мэри Таффли сам Дефо, нам неизвестно, но уж точно не слишком ласково.
От памфлета с таким названием ждешь разоблачительных интимных подробностей, отчего памфлет переиздавался не один раз: читатель во все времена падок на клубничку. Цель, однако же, богобоязненного ригориста Дефо – поучать, а не срывать покровы. Многие браки, сетует автор, совершаются без любви и вызваны желанием женщины «устроить свою жизнь», а мужчины – «преуспеть за счет богатой жены и ее приданого». Любить и в том, и в другом случае вовсе не обязательно. Такой брак Дефо не считает браком и пользуется предлогом, чтобы поддеть католика Драйдена, называет прославленного поэта и драматурга «распутником, который превозносит время, когда полигамия была в расцвете».
О супружеских изменах в памфлете речь не идет, скорее – о семейных ссорах. В качестве примера такой вот неуживчивости супругов Дефо приводит весьма неприхотливую «достоверную историю» следующего содержания:
«Я не раз выговаривал своему знакомому мистеру М. за то, что он бывал излишне строг со своей супругой. Однажды он ее в очередной раз за что-то отчитал, жена покраснела – как видно, его тон ей не понравился, – однако взяла себя в руки и с улыбкой сказала мужу: “Мой дорогой, поведи себя так, как я, любая другая женщина, и ты пришел бы в восторг”».
Некоторые нехитрые анекдоты такого рода носят в памфлете характер откровенного гротеска, к которому Дефо (в отличие от Свифта) прибегает редко. Одна почтенная дама в летах, рассказывает Дефо, не желала, чтобы после смерти ее состояние досталось нелюбимым племянницам, и уговорила своего знакомого, чтобы тот женил на ней своего десятилетнего сына.
«Он так молод, что ни у кого не возникнет никаких подозрений, – сказала дама, – ведь, когда он вырастет, меня уже давно не будет на свете».
Брак был заключен, но, как пишет Дефо:
«Богу было угодно, чтобы невеста прожила еще шестьдесят два года, и когда она, наконец, отправилась на тот свет, ее семидесятидвухлетний муж и сам был при смерти. <…> Эту историю, – уверяет автор, – мне рассказал человек безукоризненной честности, он побывал на ее похоронах, и, по его словам, покойница до последних дней сохранила бодрость духа и собственные зубы. <…> Нет большего несчастья в жизни, чем брак без любви».
Этим общим местом заключает свой памфлет Дефо, памятуя, очень может быть, свой собственный не слишком счастливый брак, длившийся, однако, более полувека, почти столько же, сколько брак предприимчивой и прижимистой старухи из анекдота.
Поучает Дефо не только начинающих коммерсантов и равнодушных, «неверных брачному ложу» мужей и жен, но и городские власти. Для того чтобы Лондон стал величайшей столицей мира, он предлагает в памфлете «Augusta Triumphans, или Как сделать Лондон самым процветающим городом вселенной», вышедшем в марте 1728 года за подписью «мистер Эндрю Мортон, эсквайр», семь нововведений, прямо скажем, далеко не равноценных.
Вот они: основать университет, открыть приют для подкидышей, закрыть игорные дома, запретить частные сумасшедшие дома, обязать женщин легкого поведения убирать улицы, учредить Академию музыки и отказаться от неумеренного употребления джина.
«Жить мне осталось недолго, – пишет мистер Эндрю Мортон, эсквайр, – и я не хочу провести оставшееся мне время без дела, а потому, часто страдая от всевозможных общественных неурядиц и обдумав многие полезные начинания, я вознамерился, покуда жив, изложить эти начинания на бумаге».
Предложения мистера Мортона частично разумны и выполнимы, частично же совершенно вздорны; кажется, будто мы читаем не моралиста Дефо, а сатирика Свифта. Университет столичному городу действительно не помешает, равно как и приют для подкидышей, хотя едва ли такой приют способен прославить Лондон в веках. Академия музыки, что и говорить, дело хорошее. А вот чем Дефо-Мортона не устраивают частные сумасшедшие дома, не вполне понятно: безумцам всюду плохо или, наоборот, всюду хорошо – при условии, что их кормят и не обижают. И уж совсем непонятно, зачем обязывать женщин легкого поведения убирать улицы. У них ведь совсем другая профессия, к тому же улицы, если они, не дай бог, возьмут в руки метлу, чище не станут, да и угодить клиенту после столь тяжкого физического труда будет нелегко. Не нравится их грешная профессия добронравному пресвитерианину Дефо – в этом всё дело. Что же касается «неумеренного употребления джина», то кто же в здравом уме запретит завсегдатаю трактира заказать себе тот напиток, который ему по вкусу? Не ходить же констеблям по питейным заведениям и изымать имеющиеся там запасы джина (или «женевского напитка», как джин тогда в Англии называли). Или «умеренное» употребление джина, с точки зрения мистера Мортона, всё же допустимо? Что тут скажешь? Бывали у автора «Робинзона» советы и более дельные.
А вот совет Эндрю Мортона лучше охранять и лучше освещать город для предотвращения уличных грабежей принят был вполне благосклонно. Впрочем, освещать и охранять Лондон недостаточно; необходимо, по мнению Дефо, быть строже к нарушителям законов, а также к тем, кто смотрит на эти нарушения легкомысленно, сквозь пальцы. Как, например, давний оппонент Дефо Джон Гей, который своей «разудалой» «Оперой нищих» способствует, полагает автор «Робинзона», падению нравов и, соответственно, росту уличной преступности. Рассуждения «О предотвращении уличных грабежей» – отличный предлог, чтобы в очередной раз поддеть Гея и его популярную пьесу:
«Наши мошенники совсем распоясались, на самое низкое преступление мы смотрим сквозь пальцы, вследствие чего разбой и грабеж считаются у нас теперь ничтожной провинностью. Тем самым мы лишь всячески поддерживаем нарушителей закона в их безобразиях, отчего воры предстают в столь выгодном свете, как это происходит в “Опере нищих”, что они начинают гордиться своей профессией вместо того, чтобы ее стыдиться».
Памфлет «О предотвращении уличных грабежей», а также его продолжение «Об уличных кражах», где автор дает путешественникам дельные советы, как распознать разбойников на дорогах, взломщиков и уличных воров, был представлен лорд-мэру Лондона и даже королевской чете в Виндзоре.
Особенно привлек читателей вызывающий подзаголовок памфлета: «Написано бывшим вором». Значит, написанному можно верить.
Еще бы не верить! Сказать, что на городских улицах, тем более на дорогах, было небезопасно, – значит, ничего не сказать. Двадцатые-тридцатые годы XVIII столетия были в Англии «карнавалом преступлений», как красноречиво выразился один тогдашний журналист. Один-два плохо вооруженных констебля, охранявших целый приход, ничего не могли поделать. Карманы опустошали не только под покровом ночи, но и при свете дня. Нигде с таким успехом и сноровкой не воровали, как в Тайберне, где раз в неделю, по понедельникам, в присутствии тысяч любителей острых ощущений, вешали десятки воров. Один вор лазил по карманам, в то время как другой поднимался на эшафот. Воров, грабителей и убийц было столько, что казнить всех не успевали; альтернативой виселицы или топора был трюм невольничьего корабля, на котором помилованных правонарушителей доставляли в Америку, где, как рабов, за гроши продавали плантаторам.
Любопытен и один из последних памфлетов Дефо, «Образцовый английский джентльмен». А точнее, был бы любопытен: появился памфлет в печати только спустя полтораста лет, при жизни же Дефо были напечатаны лишь первые страницы.
В это время Дефо перенес очередной удар – и не прислал печатнику продолжение «Образцового джентльмена», как обещал. Сохранилась его записка в типографию от 10 сентября 1729 года: «В самом скором времени вы получите продолжение, так что другие заказы пока не берите – простаивать не будете». Продолжения, увы, не последовало. Несколько страниц недописанной рукописи были из типографии за ненадобностью изъяты и попали к Бейкеру, а после смерти зятя достались его детям.
Но и по этим чудом сохранившимся страницам можно сделать вывод, кого и почему Дефо считает «образцовым джентльменом». Человека из хорошей семьи, воспитанного, умеющего себя вести и, самое главное, образованного. Беда в том, что получить хорошее образование было не так-то просто, у учителей во времена Дефо (да и Диккенса тоже, вспомним «Николаса Никльби») репутация была неважная.
«И вы хотите, чтобы я отправил своего сына в школу, чтобы там над ним измывался, избивал его, ему угрожал какой-нибудь ничтожный негодяй?! Моего сына?!. Нет уж, увольте, мой сын близко не подойдет к этому заведению. Пусть латынь и греческий катятся ко всем чертям! Джентльмен не станет унижаться перед этим подонком».
Можно только посочувствовать любящему отцу, чьи слова приводит автор памфлета.
Тут возникает парадокс: мальчик не станет учиться, потому что он джентльмен, так сказать, по рождению, но, с другой стороны, без учебы ему не стать истинным, «образцовым» джентльменом. Или джентльмен и без всякой учебы – джентльмен? Говорят же, что джентльмены часто танцуют лучше, чем те, кто этим искусством зарабатывает себе на жизнь, замечает Свифт в письме лорду Болингброку. Декан дублинского собора Святого Патрика и здесь – антипод Даниеля Дефо.
О том, чем отличается прирожденный джентльмен от образцового, то есть хорошо образованного, мы узнаём из романа «Полковник Джек». Незавидна судьба его героя, однако, хотя обстоятельства сделали из него вора (читаем во второй, «назидательной» части романа), он от всей души ненавидел свою профессию и в конце концов от нее избавился. Если бы он пришел в этот мир чел