овеком образованным, если бы нашелся тот, кто развил бы задатки благородного происхождения, которые в нем таились, каким человеком он мог бы стать! Ведь он никогда не забывал, что он джентльмен! «Попрошайка, жулик, самая презренная и разнесчастная тварь, но какое же хорошее у мальчишки лицо!» – подмечает его подельник. Да и сам Джек чувствует, что он, как пишут в душещипательных романах, создан для лучшей жизни:
«Оставалась во мне какая-то неведомая сила, которая не давала мне окончательно погрязнуть в беспутстве и пороке…»
Все эти рассуждения о нехватке образования, о том, что образование – лучший способ борьбы с преступностью, о том, что было бы, если бы Полковник Джек пришел в сей мир человеком образованным, – сослагательное наклонение. А вот наклонение изъявительное:
«У меня нет образования, мне не повезло в жизни, – жалуется автору памфлета старший сын из состоятельной семьи, которому по майорату принадлежит родовое поместье. – Мне, старшему брату, джентльмену по крови, было не до учебы, я был занят своим поместьем. Зато Джону, моему самому младшему брату, вбили в голову и латынь, и греческий, вбили по самые уши. И теперь он не кто-нибудь, а адвокат с отличной практикой – деньги гребет лопатой. Вот и Уилл, второй мой брат, и тоже младший, в школе был первым по математике, и теперь он – капитан на военном судне и в рыцарском звании. А я как был дурак дураком, таким и остался».
Такая вот диалектика…
Дефо отказывается верить, что есть на свете люди, которые гордятся своим невежеством:
«Станет ли горбун гордиться своим горбом? Или калека – своей деревянной ногой? Есть ли на свете человек, который гордился бы тем, что у него рябое лицо или косоглазие?»
Или тем, что он настолько простодушен, доверчив, что верит в чёрта? – добавим от себя.
А вот Дефо – верил. И в чертей, и в привидения. В сверхъестественное. Говорил:
«Тот, кто сегодня не верит в дьявола, – завтра не поверит в Бога».
Правда, не в чёрта с рогами, копытами, крючковатым носом и задранным кверху хвостом, каким его обычно изображают – и каким на карикатурах изображали его самого, когда он четверть века назад стоял у позорного столба. Верит не в чёрта как такового, а в злого духа, который с библейских времен борется с духом добрым.
Этой борьбе доброго демона и злого и посвящена «Популярная история дьявола. От древности до наших дней». Где в первой части описываются проделки дьявола, начиная с сотворения человека и изгнания его из рая, а во второй – в каком виде дьявол является людям сегодня. В «Рассуждениях касательно верности брачному ложу» достается от Дефо Драйдену, в «Предотвращении уличных грабежей» – Гею, а вот в «Популярной истории дьявола» – самому Джону Мильтону. Чем же провинился прославленный автор «Потерянного рая»? А вот чем: «Хотя я восхищаюсь мистером Мильтоном как поэтом, он, увы, не в ладах с историей, и прежде всего с историей дьявола…» Дефо вступился за Сатану, к которому Мильтон несправедлив, а всё потому, что пользуется «поэт поэтов» не библейской историей, как следовало бы, а историей языческой, где в «Метаморфозах» Овидия описывается борьба титанов с Юпитером. Не угодишь автору «Робинзона»!
Тем и страшен дьявол, полагает Дефо, что явлен он нам в человеческом обличье, что с виду он ничем не отличается от нас с вами. И тут женоненавистник Дефо садится на своего излюбленного пуританского конька: верно, мужчин-грешников немало, но разве сравнятся они с дьяволом, что скрывается под женскими юбками! Нет опасней на свете дьявола, чем дьявол в женском облике.
«Этот дьявол убьет вас на расстоянии, – предупреждает Дефо, – его глаза василиска источают смертельный яд, и вы сами не заметите, как окажетесь под дьявольским воздействием женщины. Говорит дьяволица ангельским голоском, поет, точно сирена, всё, что она говорит и делает, вас пьянит, завораживает. Идеальной женщины не бывает, в каждой, даже в самой добронравной, таится злобный и коварный дьявол-искуситель. Non rosa sine spinis – не бывает розы без шипов, как не бывает женской красоты без дьявола».
Но, по счастью, успокаивает читателя Дефо, демоны бывают не только злые, но и добрые: Провидение, Промысл Божий хранит человека от злого демона, сопровождает его по жизни. Провидение помогло Робинзону, пленнику необитаемого острова, не сойти с ума и взяться за дело. Провидение хранило отчаянных авантюристов капитана Синглтона, Молль Флендерс, Полковника Джека, когда они находились на краю гибели – позора и нищеты. Рассказчик в «Дневнике чумного года» повторяет: «Небу угодно, чтобы я никуда не уезжал, всё происходит по воле Божьей». Провидение подсказало молодому Дефо, когда ему угрожала реальная опасность и надо было поскорей скрыться куда подальше, не ехать в Кадис, отказаться от выгодной сделки, которую ему предложили его испанские друзья-коммерсанты.
Противоборству добрых и злых духов, доброго и злого начала посвящены еще два поздних памфлета Дефо: «О сверхъестественном: История черной магии» (декабрь 1726) и «История привидений» (март 1727). А если полностью: «Раскрытие тайн неведомого мира, или Всемирная история привидений – ангельских, дьявольских или расставшихся с человеческими душами. Привидения старые и новые. Виды привидений». Вот уж действительно: хочешь узнать и боишься спросить. Для Дефо, как и для большинства его современников, привидения и черная магия – вещи столь же естественные, очевидные, даже заурядные, как любой предмет обихода.
Для суеверного Дефо – особенно, ведь он как мало кто, даже и в те «суеверные» времена, придавал значение иррациональным предчувствиям, безотчетным импульсам, пророческим снам, учил своего читателя устами Робинзона:
«Никогда не пренебрегайте тайными предчувствиями, предупреждающими вас об опасности».
Рассказывают, что однажды, когда писатель в очередной раз скрывался от ареста, ему приснился сон, будто бейлифы пришли его арестовывать. И что же? Наутро сон оказался явью. Вещие сны преследуют не только его самого, но и его героев. Вспомним пророческий сон Робинзона накануне спасения Пятницы.
И тот, и другой памфлет – не столько история, сколько – в очередной раз – поучение. Как относиться к черной магии? Как к науке или как к шарлатанству? А к привидениям? Верить им? Бояться их? Ответ: верить и не бояться, дело, как говорится, житейское. Черная же магия, считает Дефо, себя исчерпала: первые маги были людьми мудрыми и честными, в Средние века черной магией занимались безумцы и мошенники, теперь же – «порочные дураки» (wicked fools).
«Сегодня черная магия, – пишет Дефо, – это не волшебство и не наука, а своего рода дьявольщина. Можно было бы сказать, что черной магией занимаются люди порочные, если бы они не были так глупы; если они безвредны, то лишь потому, что безмозглы».
Что маги – порочные дураки, следует и из рисунка на фронтисписе памфлета: маг увлеченно занимается у себя в библиотеке черной магией, а в дверь заглядывает веселый чертенок с рожками и показывает магу язык. А также – из истории некоего фермера, который, встретившись с Дефо в придорожном трактире, рассказал ему, как он обратился за советом сначала к одному магу, потом ко второму, и описал Дефо их ворожбу, их таинственные заклинания, смысл которых сводился к тому, чтобы любой ценой избавиться от «сатанинского начала», которое их преследует. Дефо издевается не только над «думными» магами, но и над теми, кого маги водят за нос.
«Черная магия – это странное искусство, – говорится во вступлении к памфлету, – где дураки обманывают дураков, а слепцам и невеждам навязывают свои взгляды слепцы и невежды».
Наличие в природе злых духов Дефо не отрицает, но он убежден: добрых духов (акамбу, как их называли караибы, соотечественники Пятницы), гораздо больше. Вот почему не следует бояться привидений: большинство из них добры, благожелательны и безвредны – привидения миссис Вил или Дороти Дингли, к примеру.
И Дефо подробно и доходчиво, без тени юмора объясняет читателю, как следует себя вести с привидениями в зависимости от того, хорошие они или плохие. Вот только как узнать, хороший призрак или плохой, на нем ведь, в отличие от разбойника или грабителя, не написано?
Он и сам стал с возрастом похож на привидение. Может вдруг отлучиться на несколько дней, потом вернется, а через неделю пропадет сызнова. Домочадцев, впрочем, это нисколько не удивляет: хозяин дома и раньше не жаловал их своим присутствием. То уедет невесть куда и неизвестно, когда вернется и с какой целью уехал, то по несколько месяцев находится в бегах: то ли прячется от кредиторов или от судебных приставов, то ли выполняет какое-то задание сильных мира сего. То ли где-то уединился и пишет.
А весной 1730 года и вовсе скрылся, куда – бог весть. И явно надолго, а может, и навсегда, во всяком случае, перед отъездом устроил свои дела: всё имущество, движимое и недвижимое, оставил своему старшему сыну, как и он, Даниелю, и, как и он, коммерсанту. Оставил с условием, что сын будет содержать семью, больную мать и незамужних сестер, Ханну и Генриетту. София, самая любимая, была уже замужем за Бейкером и жила отдельно. Кому из двух сыновей оставлять дом и имущество, решить было вроде бы несложно.
Старшему, естественно. Тем более что младший, Бенджамин, хоть и окончил Эдинбургский университет (нонконформистов туда, в отличие от Оксфорда и Кембриджа, принимали), в юридической корпорации, куда поступил по окончании, считался болтуном и хвастуном, на журналистской ниве тоже не отличился – писал невесть что, не раз обвинялся в клевете, за что его отцу приходилось расплачиваться: в «Еженедельном дневнике» Эпплби Дефо вынужден был выступать в его защиту – правда, не под своим именем. Бенджамин к тому же не был, в отличие от трезвенников отца и старшего брата, врагом бутылки. Преуспел разве что в деторождении: жена родила ему семнадцать детей.