На его фоне старший, Даниель, упрямый, прижимистый, с деловой хваткой, вполне мог бы разумно распорядиться отцовским имуществом. Мог бы, но не распорядился, а вернее, распорядился в свою пользу: с матерью и сестрами делиться не стал.
«Я доверился ему, поручил своих еще не обеспеченных детей, – жалуется Дефо Бейкеру в последнем своем письме от 12 августа 1730 года, – а у него не нашлось сострадания, вынудил свою несчастную умирающую мать (Мэри Таффли пережила мужа всего на полтора года. – А.Л.) побираться, тогда как сам он живет в полном достатке».
Почему же все-таки Дефо на восьмом десятке покинул дом и больше в Ньюингтон не возвращался? О каком это «тяжком гнете бедствий» пишет он в письме Бейкеру:
«До меня не дошло ваше письмо, которое бы поддержало мой слабый рассудок, находящийся под тяжким гнетом бедствий, с которыми мне не позволят справиться мои слабеющие с каждым днем силы».
На эти вопросы однозначного ответа у нас нет. Биографам писателя, привыкшего держать язык за зубами, да и жившего триста лет назад, остается лишь строить гипотезы. Не зря же Бейкер, человек неглупый и наблюдательный, в сердцах называл тестя «туманным».
То ли Дефо – эдакий король Лир – покидает дом из-за вероломного поведения старшего сына. То ли он в очередной раз бежит от долгов: тяжба с вдовой его давнего, ныне покойного кредитора тянется, по слухам, уже третий год и ничего хорошего ему не сулит. Возможно, он боится, как бы у него по этой причине не конфисковали имущество. Версия сомнительная хотя бы потому, что последние пятнадцать лет, с тех пор как Дефо вновь находится на правительственной службе, к тому же как никогда много пишет, живет он в достатке, ни в чем не нуждается и с долгами, надо полагать, давно расплатился. Кстати говоря, и коммерцией он до последних лет заниматься продолжает, правда, не так активно, как раньше.
То ли водятся за ним грешки и посерьезней – политического свойства, связанные с его осведомительской деятельностью, с подставной работой «переводчика иностранных новостей» в «Mist’s Weekly Journal». Биографы подробно останавливаются на том, кто мог нанести Дефо «столь страшный удар», о котором писатель также упоминает в письме зятю. Удар, из-за которого он вынужден был в очередной – и последний – раз скрыться из виду. Политические противники у него по-прежнему были, и он сам их не раз называл: паписты, якобиты, тори «высокого полета». Ждать удара он мог поэтому от бывшего владельца «Еженедельника» якобита Миста, который после неудавшейся попытки расправиться с Дефо бежал вместе со своим патроном, герцогом Уортоном, во Францию, но убийцу к своему заклятому врагу (а некогда другу и коллеге) вполне мог из мести подослать, чего Дефо имел все основания опасаться.
Письмо Бейкеру от 12 августа – со всей очевидностью прощальное. Увидеться с близкими ему, он чувствует, не суждено:
«Я был бы счастлив видеть вас и мою драгоценную Софию, если бы не понимал, какое горе она испытает, увидев своего отца in tenebris[36], под гнетом непереносимых страданий… В настоящее время я очень слаб, последние дни меня мучает лихорадка, и я не в себе – от всего вместе взятого… В Энфилд (где жили Бейкеры. – А.Л.) я мог бы приехать, но только в том случае, если бы вы нашли мне какое-нибудь пристанище в местах, где меня никто не знает и не узна́ет. Тогда бы я имел возможность хотя бы изредка и ненадолго видеть вас с Софией… Жизнь вдали от вас для меня – тяжкое, непосильное бремя. Позаботьтесь о моей жене и дочерях, когда меня не станет, проследите, чтобы никто не причинил им зла, помогайте им советом… Мое путешествие приближается к концу, и я тороплюсь туда, где уставшие от жизни обретут покой и перестанут страдать от зла. Каким бы мучительным ни было это путешествие, как бы ни штормило дорогой, какой бы способ ни избрал Господь, дабы привести меня в безопасную бухту, я желал бы покончить счеты с жизнью со своим неизменным душевным настроем: Te Deum Laudamus».
И опять, в очередной раз, та же предсмертная «морская» метафора: «путешествие», «штормило дорогой», «безопасная бухта».
Заканчивалось это невеселое письмо двумя важными, запоминающимися фразами: «Ваш несчастный Д.Д.» и «Писано в двух милях от Гринвича, в графстве Кент». Важными потому, что теперь мы знаем, во-первых, какой тяжкий душевный кризис Дефо в последние месяцы жизни испытывает, и, во-вторых, где он, покинув дом, находится.
Дефо оставалось жить восемь месяцев. Какой путь «избрал Господь, дабы привести его в безопасную бухту», мы тоже не знаем. По крайней мере, точно не знаем. Кое-что, однако, известно более или менее определенно. Известно, что в Кенте он не остался, а перебрался обратно в Лондон и поселился в полном одиночестве в приходе Сент-Джайлс, где семьдесят один год назад родился. Теперь это вполне благополучный столичный район Мурфилдс; во времена же Дефо это была бедная густонаселенная окраина с кривыми узкими улочками и неказистыми покосившимися домишками. Известно также, что без дела он и в последние месяцы жизни не сидел (вот уж неленивый был человек!) и сочинял уже известные нам памфлеты об образцовом английском джентльмене и о предотвращении уличных краж – последний был не без умысла посвящен лорд-мэру: вот, мол, как старик Дефо печется об английской столице.
А ведь действительно печется. На этот раз уже второй памфлет на столь животрепещущую тему Дефо назвал: «Надежный способ немедленного прекращения уличных грабежей и прочих ночных беспорядков вроде действия поджигателей, этих сыновей ада». Дефо – хотя нельзя не отдать должное его настойчивой заботе о безопасности горожан – принимает желаемое за действительное: о «немедленном» прекращении грабежей не могло быть и речи, но освещение улиц и, главное, привлечение молодых, крепких сторожей и караульных вместо слабосильных нетрезвых стариков, которые «стоят в могиле одной ногой, а то и двумя», безопасности городских жителей, несомненно, способствовало. История лондонских грабежей, которую приводит автор, лишний раз свидетельствовала о том, что о победе закона над уличной преступностью приходится только мечтать.
Умер Дефо, судя по всему, не мучаясь, в полном одиночестве – как, в сущности, и жил. «В мире не нашлось никого, кто бы оказал мне хоть какую-то помощь», – читаем в том же, последнем его письме.
Умер, как записано в церковных книгах, 24 апреля 1731 года от «летаргии», то есть, проще говоря, от старости: в XVIII веке 71 год – возраст библейский, мафусаилов век. Умер, повторимся, ни в чем себе не отказывая, тогда как многие его биографы, в том числе и знаменитый английский эссеист-романтик Уильям Хэзлитт, проливали горькие слёзы: умер-де великий Дефо в нищете, незадолго до смерти попал в очередной раз в тюрьму за долги, где, вдали от дома, и скончался. Наглядный пример романтического видения мира.
На смерть автора «Робинзона Крузо» пресса отозвалась довольно равнодушно, не по заслугам. Впрочем, некоторые газеты должное Дефо отдают.
«Несколько дней тому назад, – пишет «Daily Journal», – умер мистер Даниель Де Фо, автор хорошо известных и многочисленных произведений».
Каких – не сказано, даже «Робинзон Крузо» не упомянут. Зато замечено, что покойник был «сторонником гражданских и религиозных свобод».
Некролог «The Grub Street Journal» был многословнее, к тому же автор «Робинзона» удостоился эпитета «великий»:
«Скончался великий писатель… Утешает, во всяком случае, то, что мой литературный собрат скончался в весьма преклонном возрасте. А также то, что перед смертью он держался подальше от опасных закоулков вокруг Канатной улицы, где бы его давным-давно отправили на тот свет “кратчайшим способом”».
Последние два слова из этого прочувствованного некролога – прозрачный намек на злополучный памфлет, за который без малого тридцать лет назад Дефо приговорили к позорному столбу.
В некоторых некрологах проскальзывает откровенное злорадство.
«Де Фо отличался несомненными дарованиями, однако ему не повезло: сильные мира сего не обратили на него должного внимания, а потому он не много выиграл от своих прирожденных способностей»,
– заметил в «Политическом обозрении» его давний недоброжелатель Эйбл Бойер.
Любопытно также, что «Всеобщий наблюдатель», газета, которую выпускал «любимый зять» Дефо Генри Бейкер, отозвалась всего несколькими словами: «Неделю назад умер Даниель Дефо Старший, известный своими многочисленными сочинениями». Подчеркивать родственные связи, а также назвать хотя бы несколько из «многочисленных сочинений» тестя благоразумный Бейкер счел необязательным.
А вот еще один отзыв на смерть писателя, куда более многословный, чем первые два. Некий журналист отдает Дефо должное, но, судя по всему, является скорее его почитателем, чем читателем, о Дефо если и знает, то понаслышке:
«Несколько дней назад скончался мистер Дефо, человек хорошо известный своими многочисленными и разнообразными сочинениями, обладавший несомненным природным дарованием и прекрасно разбиравшийся в торговых интересах страны».
Что верно, то верно: торговые интересы страны Дефо по мере сил блюсти старался. Да и свои не забывал.
Собратья по перу также не расщедрились на высокие оценки. Свифт, давно уже заживо погребенный в «грязном и милом Дублине», как напишет об ирландской столице спустя без малого двести лет его соотечественник Джеймс Джойс, наверняка о смерти Дефо не знал. Да и знал бы, отозвался бы вряд ли – одним галантерейщиком больше, одним меньше…
Александр Поуп отдает Дефо должное, но как-то нехотя, через силу, словно его вынуждают:
«Первая часть “Робинзона Крузо” хороша. Дефо написал много, ничего совсем уж плохого, но и ничего образцового».
Эпитет неслучаен. Поуп намекает на последние памфлеты пис