– Должен заметить, сэр, что мы не из тех людей, кто завидует удаче других, если, так сказать, их чаша становится полнее. Зависть мне чужда, и если бы кто-то предложил Мордекаю открыть ломбард по соседству, я бы даже не поморщился. Я не отношусь к тем, кто настолько плохо думает о себе, что пугается, как только кто-нибудь другой получает шанс. Если я неудачник, пусть умный человек придет и скажет мне об этом, так как до сих пор я ничего подобного не слышал. Да и с точки зрения бизнеса моему товару опасность не грозит. Если вдруг кому-то захочется меня разорить, я смогу извиваться, как гусеница, а потом, когда все вокруг успокоится, продолжить свой путь. Вы, если можно так сказать, забираете у нас полезного работника и хорошего домочадца, но я не тужу. Еврей не должен уподобляться слуге, работающему за деньги, хотя лично я ничего не имею против вознаграждения, когда могу его получить. Что касается дополнительных расходов на школу, то я не беден и не жаден, а потому не повешусь из-за шести пенсов или полукроны. Но правда заключается в том, что женщины и дети обожают Мордекая. Должно быть, вы и сами успели это заметить, сэр. Еврейский мужчина должен изо дня в день благодарить Господа за то, что не создан женщиной, в то время как женщина обязана возносить благодарность за то, что он создал ее в соответствии со своей волей. Все мы знаем, какой он ее сделал: наша женщина добросердечна и чадолюбива. Дети ее по большей части здоровы, как, должно быть, вы сможете сказать о детях Эдди, а сама она несентиментальна, но великодушна. Поэтому, сэр, прошу всех нас простить за то, что не сумели проявить должную радость. А что касается молодой леди, – здесь Коэн придал голосу и лицу дополнительную важность, – то все мы научимся радоваться за Мордекая.
Прежде чем Деронда собрался ответить на странную, сумбурную речь, Мордекай воскликнул:
– Друзья, друзья! Я не могу мечтать о пище, одежде и крыше над головой лучше тех, что дали мне вы. Каждый кусок сладок от вашей любви. Я всегда с радостью представлял, что буду учить паренька даже в последние месяцы моей угасающей жизни. Но сейчас я чувствую себя тем, кто раньше времени надел саван и привык считать могули своей кроватью, когда ушей его достиг божественный приказ: «Встань и иди! Ночь еще не наступила». Я не отвернулся бы от вашей доброты ради легкой жизни. Однако, как вам известно, нас учили, что награда за исполнение одного долга – это силы для исполнения другого. Так сказал Бен Азай[76]. Вы превратили долг по отношению к одному из бедных собратьев в радость и для вас, и для меня, и наградой вам станет радость подобного дела в будущем. К тому же разве Джейкобу нельзя будет меня навещать?
Этот вопрос Мордекай обратил к Деронде, и тот поспешил ответить:
– Без сомнения, это можно устроить. Бромптон недалеко отсюда.
Джейкоб постепенно успокоился; особенно его порадовало слово «навещать», овеянное живым очарованием чая с печеньем и приятной атмосферы дома дедушки – торговца ножами. Мальчик освободился из объятий Мордекая и занял наблюдательную позицию перед камином, засунув руки в карманы бриджей.
– Что же, – покорно вздохнула старуха, – я надеюсь, Мордекай, ничто не помешает тебе есть кошерное мясо, ведь придется доверять тем, с кем будешь жить.
– Не волнуйся, мама, все будет в порядке, – поспешно перебил ее Коэн, явно желая замять разговор, который мог быть неприятен гостю и добавил, обращая к Деронде заинтересованный, понимающий взгляд: – Итак, сэр, это лучше, чем если бы вам пришлось обсуждать с Мордекаем его учение! Уже тогда мне показалось, что здесь кроется нечто особенное.
– Возможно, Мордекай объяснит вам, почему я начал его разыскивать, – ответил Деронда, почувствовав, что пора уходить, и встал.
Мордекай попросил разрешения проводить гостя.
Мартовский вечер не обещал тепла. Деронда боялся за старика и не собирался уходить с ним далеко от дома, однако понимал желание Мордекая прогуляться в дружеском молчании, чтобы отдохнуть от волнения и горячих речей последнего часа. Дойдя до конца улицы, Деронда предложил:
– Майра непременно сочтет нужным поблагодарить Коэнов за доброту. Да и вам, наверное, захочется, чтобы она пришла познакомиться, не так ли?
Мордекай ответил не сразу.
– Не знаю. Боюсь, что нет. У этой семьи есть одна незаживающая рана, и встреча с моей сестрой может разбередить ее. Их дочь и сестра никогда не вернется, как вернулась Майра. Но кому ведомы пути Господни? Все мы либо отрицаем, либо исполняем молитвы. В своих беспечных деяниях люди безучастно проходят мимо протянутых рук и напрасных просьб. Мне слышны мольбы, но не отдельных людей, а целых поколений. Жизнь моя не что иное, как начало исполнения чего-то высшего. И я молюсь лишь об одном – чтобы моя жизнь не прошла бесследно.
Деронда пожал протянутую Мордекаем руку, и они расстались.
Глава VII
Можно позавидовать тому энтузиазму, с которым Деронда покупал Мордекаю новую одежду и радовался воображаемому эффекту, который тот произведет, облачившись в серую фланелевую рубашку и коричневый халат, похожий на францисканскую рясу. При этом главная забота заключалась в том, чтобы чистая радость встречи Майры и брата не была нарушена хотя бы малейшим тревожным впечатлением. И все же, обстоятельно подготовившись, Деронда усомнился, не подменяет ли возвышенный эффект более низким: разве Майра не способна, подобно ему самому, острее ощутить исключительность брата среди бедной обстановки? Однако существовали еще и Мейрики, которых следовало расположить к этому излишне погруженному в иудаизм брату, и Деронда ощутил стремление убрать с глаз долой все, что могло возбудить в них неприязнь к евреям.
Склонность его укрепилась бы еще больше, если бы он услышал тихий разговор миссис Мейрик с детьми после того, как Майра ушла в свою комнату.
Помешивая угли в камине, миссис Мейрик распорядилась:
– Кейт, задуй свечу. Пришла пора всем уютно устроиться у огня. Ганс, дорогой, прекрати в девяносто девятый раз смеяться над этими стихами и сядь вместе с нами. Я должна сообщить вам нечто важное.
– Можно подумать, я этого не заметила, мама. Я давным-давно все поняла по твоим глазам и притворным хлопотам, – отозвалась Кейт.
Девочки устроились возле огня, поставив ноги на каминную решетку, а Ганс сел на стул задом наперед и уперся подбородком в спинку.
– Что же, если ты так проницательна, то, может быть, уже знаешь, что брат Майры нашелся! – заявила миссис Мейрик как можно отчетливее.
– Черт возьми! – мгновенно отозвался Ганс.
– Ганс, что ты говоришь? – возмутилась Мэб. – Представь, что мы потеряли тебя.
– Я не могу не огорчаться, – призналась Кейт. – А ее мама? Где она?
– Ее мама умерла.
– Надеюсь, ее брат не плохой человек, – вставила Эми.
– А я надеюсь, что он не ассириец из Хрустального дворца, состоящий из улыбок и драгоценностей, – скептически добавил Ганс.
– Бывают ли на свете более бесчувственные дети? – воскликнула миссис Мейрик. – Вы совсем не думаете о радости Майры.
– Ты же знаешь, мамочка, что Майра почти не помнит брата, – возразила Кейт.
– Люди, потерянные двенадцать лет назад, не должны возвращаться, – заявил Ганс. – Они всегда мешают.
– Ганс! – укоризненно остановила миссис Мейрик. – Если бы ты потерял меня на двадцать лет, я бы подумала…
– Я сказал «на двенадцать», – перебил ее Ганс. – Двенадцать лет – то время, после которого потерянные родственники должны оставаться потерянными.
– Зато как приятно находить людей после долгой разлуки! Есть что рассказать, – вставила Мэб, обнимая колени. – Его нашел принц Камаральзаман?
И миссис Мейрик – как всегда, спокойно и обстоятельно – поведала все, что знала, и в заключение добавила:
– Мистер Деронда испытывает к нему глубочайшее уважение и восхищение, а Мордекая считает необыкновенным человеком и утверждает, что Майра с ее умом и душевной тонкостью способна понять такого брата.
– Деронда помешался на этих иудеях, – с отвращением заявил Ганс и, встав, с грохотом отодвинул стул. – Он старается всеми возможными способами укрепить Майру в ее предрассудках.
– Стыдись, Ганс! Разве можно так говорить о мистере Деронде? – возмутилась Мэб.
– Больше мы никогда не сможем собраться своей тесной компанией, – продолжил Ганс, засунув руки в карманы коричневого вельветового сюртука и нервно расхаживая по комнате. – Этот пророк Илия будет пить с нами чай, а Майра не сможет думать ни о чем другом, кроме развалин Иерусалима. Она потеряет талант – вот увидите – и станет замкнутой и ограниченной, как монашка. Все будет испорчено. А я начну пить и скоро потеряю человеческий облик.
– О, ради всего святого, Ганс! – нетерпеливо воскликнула Кейт. – Я начинаю думать, что мужчины – самые презренные животные на свете. Каждый хочет, чтобы мир вращался только вокруг него, а если что-то не так, сразу становится невыносимым.
– Ох-ох-ох, какой ужас! – простонала Мэб.
– Хотелось бы понять, Ганс, зачем было учиться в университете и постигать сложные науки, если ты так и остался ребенком, – рассудительно заметила Эми. – Надо принять человека, которого Провидение посылает, чтобы ты смог проявить доброту. Нам всем надо его принять.
– Надеюсь, вам понравится этот новый «Плач Иеремии» с продолжением. Это все, – сердито отрезал Ганс, хватая шляпу. – Бесполезно что-то собой представлять, если приходится терпеть общество фанатичных людей, которые смотрят на вас пустыми глазами, а все возражения воспринимают как маленькие сноски к своему тексту. Тогда лучше быть старой калошей. Но я не чувствую себя старой калошей. До свидания, матушка. – Ганс торопливо поцеловал миссис Мейрик в лоб, а по пути к двери снисходительно бросил: – Спокойной ночи, девочки.
– Если бы Майра знала, как ты себя ведешь, – укоризненно заметила Кейт, однако в ответ услышала лишь стук двери и продолжила, обращаясь к матери: – Я очень хочу увидеть ее в тот момент, когда мистер Деронда сообщит новость. Представляю, какой прекрасной она будет.