Однако, хорошенько подумав, Даниэль написал миссис Мейрик письмо, с просьбой не ждать его, а рассказать все самой. Он просто объяснил, что хочет остаться с Мордекаем, а миссис Мейрик приведет к ним Майру, хотя истинная причина отказа заключалась в нежелании выдавать себя за всеобщего благодетеля.
В глубине души Деронда испытывал тревогу, как Мордекай, привыкший долгие годы в одиночестве предаваться своим идеям, встретит сестру. Его чувства к Коэнам, и особенно к маленькому Джейкобу, демонстрировали сердечную привязанность – ведь эти люди в течение многих лет составляли его семью. Деронда отметил, что Мордекай не задавал новых вопросов о Майре и вообще хранил необычное молчание. Казалось, он просто подчинился грядущим изменениям в личной жизни. Покорно облачившись в новую одежду, он лишь заметил с улыбкой:
– Хочу сохранить старое одеяние на память.
Сев в кресло и закрыв глаза в ожидании Майры, он не произнес ни слова, хотя его лицо и руки выдавали волнение. На самом же деле Мордекай испытывал то особое нервное состояние, которое известно только тем из нас, чей ум, давно и привычно двигавшийся в одну известную точку, внезапно свернул с выбранного пути. Чувствительные люди боятся встречи с прошлым, от которого они давно отвернулись. Возможно, эта встреча принесет радость, но даже радость способна внушать ужас.
Деронда ощущал волнение Мордекая и, словно заразившись, волновался сам. Услышав звонок, он вышел, чтобы встретить Майру, и с изумлением обнаружил, что девушка пришла в старой шляпке и в том самом плаще, в котором он впервые ее увидел.
Миссис Мейрик была удивлена не меньше его, когда Майра спустилась из своей комнаты, и спросила, почему она выбрала старую одежду.
– Мой брат беден, и я хочу выглядеть так же, как он, чтобы стать ближе, – ответила Майра.
Она не сомневалась, что найдет брата в одежде работника.
Деронда не позволил себе ни слова по этому поводу, однако устыдился собственных мелочных приготовлений. Они без слов обменялись рукопожатиями: Майра выглядела бледной и испуганной.
Как только Деронда распахнул дверь в комнату, Мордекай встал и устремил нетерпеливый взгляд на девушку. Майра сделала два шага и остановилась. Брат и сестра молча смотрели друг на друга. Майра первой нарушила молчание.
– Эзра, – произнесла она тем самым тоном, которым произносила это слово, когда рассказывала Мейрикам о матери и брате.
Мордекай быстро подошел и положил руки ей на плечи. Он оказался на голову выше и, глядя сверху вниз, нежно проговорил:
– Это голос нашей мамы. Ты помнишь, как она меня звала?
– Да. А ты с любовью отвечал: «Мама!» – Майра обвила руками шею брата и принялась по-детски горячо целовать его лицо. Шляпа упала на пол, и пышные локоны рассыпались по плечам.
– Ах, кудрявая голова, кудрявая голова, – с любовью пробормотал Мордекай, бережно проведя худой ладонью по волосам.
– Ты очень болен, Эзра, – печально заметила Майра, пристально глядя на брата.
– Да, милое дитя. Мне недолго осталось быть с тобой на этом свете, – последовал тихий ответ.
– О, я буду любить тебя, и мы обо всем поговорим, – словно птица, защебетала Майра. – Я расскажу тебе о своей жизни, а ты научишь меня, как стать хорошей иудейкой. Так хотела мама. Все свободное время я буду рядом с тобой. Теперь я работаю и могу содержать нас обоих. О, у меня такие добрые друзья!
До сих пор Майра держалась так, словно не помнила, что рядом кто-то есть, но сейчас, не выпуская руки брата, очаровательно повернулась и посмотрела на миссис Мейрик и Деронду. Миссис Мейрик со счастливым выражением лица уже завоевала сердце Мордекая, а он показался ей значительно более представительным и элегантным, чем сложившийся из рассказов Деронды образ.
– Посмотри на эту прекрасную леди! – воскликнула Майра. – Я была чужой бедной бродяжкой, а она поверила в меня и приняла как дочь. Прошу, подайте руку моему брату, – продолжила она умоляющим тоном и вложила ладонь миссис Мейрик в ладонь Мордекая, а потом сжала их руки и поднесла к своим губам.
– Да пребудет с вами вечное блаженство, – проговорил Мордекай. – Вы помогли исполниться молитве нашей матушки.
– Думаю, нам пора, не так ли? – Деронда взял миссис Мейрик под руку, и они вышли из комнаты.
Деронда опасался, что Майра при нем начнет рассказывать, как он спас ее, и кроме того, уже не боялся оставить брата и сестру наедине.
Глава VIII
Роль Грандкорта как подданного королевства носила величественно пассивный характер и заключалась в наследовании земли. Политические и социальные движения затрагивали Грандкорта исключительно посредством рентного дохода, так что его добросовестному биографу незачем было изучать шлезвиг-гольштейнский вопрос[77], политику Бисмарка, деятельность профсоюзов или последнюю коммерческую панику. Грандкорт просматривал посвященные этим темам газетные статьи, и было бы несправедливо сказать, что взглядам его недоставало широты, поскольку он объединял всех немцев, всех коммерсантов и всех склонных пользоваться дешевым мылом избирателей в общее понятие «дикари». Однако он не предпринимал никаких действий по этим волнующим вопросам – лишь смотрел из-под полуприкрытых век на каждого, кто о них упоминал, и многозначительно молчал, чем вызывал сомнения в умах робких мыслителей.
Однако в сфере личных интересов Грандкорт проявлял качества, свойственные триумфальной дипломатии самого неистового континентального толка.
Ни одно движение Гвендолин в отношении Деронды не избежало его внимания. Грандкорт ни за что не признался бы, что ревнует, ибо ревность подразумевала неуверенность в собственных возможностях пресечь то, что, по его мнению, следовало пресечь. То обстоятельство, что жена предпочитает его обществу общество другого мужчины, Грандкорта ничуть не удручало. Но он хотел, чтобы она ясно ощущала, что ее предпочтения беспомощны в решении любых вопросов, противоречащих его намерениям. Сколько бы капризной нерешительности ни скрывалось за его женитьбой, в понимании брачных уз не существовало ни тени колебания. Грандкорт не раскаивался в женитьбе: она придала его жизни целеустремленность, привнесла новый объект для подчинения своей воле. Не раскаивался он и в выборе супруги. Вкус Грандкорта был и оставался весьма требовательным, и Гвендолин вполне его удовлетворяла. Грандкорта не устроила бы жена, не получившая от него повышения социального статуса; не вызывавшая всеобщего восхищения красотой и манерами; не обладавшая ногтями безупречной формы и изысканными мочками ушей или, пусть даже ногти и уши у нее соответствовали идеалу, не способная вести оживленную беседу и удивлять неожиданными, остроумными ответами. Эти требования вряд ли покажутся чрезмерными, но, наверное, еще меньше джентльменов согласятся с Грандкортом в том, что жена может обладать гордым характером и выйти замуж, руководствуясь иными чувствами помимо страстной преданности.
Грандкорт предпочитал любви господство, поэтому считал, что выбрал подходящую жену, но, возложив на себя роль мужа, не собирался ни в чем чувствовать себя одураченным, а уж тем более представать в свете, который мог быть окрашен жалостью или презрением. И все же его поведение в некоторых случаях так же напоминало ревность, как желтый цвет всегда напоминает желтый, хотя составляется из смеси различных оттенков.
Грандкорт приехал в город раньше обычного, поскольку собирался встретиться с юристами, чтобы оформить завещание, перевести закладные и совершить сделку с дядей относительно наследования Диплоу, к которой его склонила дипломатично, ненавязчиво предъявленная приманка в виде наличных денег. Но немаловажным доводом в пользу жизни в Лондоне послужило желание появиться в свете вместе с выбранной, вопреки всеобщим ожиданиям, красавицей женой. Правда, к восхищению окружающих он относился с полнейшим равнодушием, но чтобы презирать восхищающихся или завистливых зрителей, надо было, чтобы они существовали. Если вы любите встречать улыбки каменным взглядом, то кто-то должен постоянно вам улыбаться – элементарная истина, о которой постоянно забывают те, кто жалуется, что человечество достойно презрения, хотя любое другое проявление лишь разочарует их прожорливое высокомерие. Грандкорт появлялся с молодой женой на великолепных приемах, на прогулках верхом и в экипаже, на балах и обедах. Ему хотелось, чтобы на Гвендолин обращали внимание, чтобы поклонники стремились с ней беседовать: он даже не стал бы возражать против надменного кокетства, – но поведение супруги по отношению к Деронде Грандкорту решительно не нравилось.
После музыкального вечера у леди Мэллинджер, где Грандкорт наблюдал за разговором Гвендолин и Деронды так же пристально, как Ганс, он внес Деронду в список приглашенных вместе с баронетом и его женой с целью доказать, что присутствие или отсутствие этого человека не имело для него ни малейшего значения. Больше того, в тот вечер он воздержался от комментариев по поводу поведения Гвендолин, чтобы не выразить негодование резче, чем позволяла гордость, однако спустя несколько дней как бы вскользь заявил:
– Ничто не делает женщину более вульгарной, чем откровенное стремление с кем-нибудь поговорить и проявить вспыльчивость на людях. Женщина должна обладать хорошими манерами, иначе с ней невозможно выезжать в свет.
Как и предполагалось, Гвендолин поняла, о чем идет речь, и встревожилась: неужели она не умеет вести себя в обществе? Впрочем, выговор мужа лишь усилил ожидание новой встречи с Дерондой. Однако в шумной, насыщенной событиями столичной жизни, все же имевшей для Гвендолин много сторон, удовлетворявших ее самолюбие, это было довольно сложно. И, как всегда происходит в случае глубокого интереса, относительно редкие возможности обменяться с Дерондой несколькими словами приобретали в ее глазах гораздо бо́льшую важность, чем в глазах собеседника. Но чем мог помочь Деронда? Он определенно не избегал Гвендолин – скорее стремился деликатно убедить, что ее доверие не кажется ему нескромным и не умаляет его уважения. Больше того, ему нравилось ее общество – разве могло быть иначе? Гвендолин была не только любопытной загадкой, но в первую очередь прелестной женщиной, за чью судьбу Деронда считал себя ответственным – возможно, напрасно, – тем более что, думая о собственном будущем, представлял его далеким от этого прекрасного печального создания. Однажды он не смог устоять и на миг привлек внимание Гвендолин – точно так же, как схватил бы за руку, чтобы помешать сделать шаг навстречу опасности, и с тех пор она с упрямым постоянством обращалась к нему за помощью.